Люби меня (СИ)

Все жизненные ориентиры, все принципы и все установки… Все, с чем родился, и все, что наживал годами, становится блеклым, невнятным и абсолютно ненужным.
Дышу лишь своими упоротыми эмоциями, запретными желаниями и голыми инстинктами. Они топливо. Реактивная дурь в моей крови.
В мутной башке несвоевременно всплывает информация о том, где должна была спать Богданова. Я в этих деревенских приколах слабо секу, но, перемахнув забор Савиновых, интуитивно допираю, какое строение используется для хранения сена.
Жду прилета каких-то церберов, но лай, как шел откуда-то с другой стороны двора, так без приближения по нарастающей и идет. Очевидно, овчарок, о которых меня предупредили местные, из-за гостей посадили на цепь.
Взбираюсь по деревянной лестнице, не прекращая охреневать от собственных действий. Организм работает, словно чертова исследовательская станция. На каждую систему отдельные мониторинговые приборы настроены. Иначе как объяснить, что я все с такой ненормальной точностью ощущаю? Ход сердца – еще ладно. Оно же абсолютно ебанутое. Гремит на обе стороны – грудь и спину калечит. А вот круговорот крови… Очень странно, но я будто бы каждую вену в своем теле чувствую. А еще… Все ненужные мне сейчас органы.
Я еще не знаю, чем закончится этот долбанутый марш-бросок, а душу уже какая-то сумасшедшая эйфория топит. Предсмертная, что ли… Точно агония.
Выставлять себя перед другими посмешищем – вот совсем не мое. Но сейчас в пылу эмоций меня, мать вашу, ни хрена не смущает наличие доброго десятка кроватей на верхнем этаже сеновала.
Прям, блядь, деревенский люкс. Я шизею.
– Богданова! – зову громче, чем собирался, будто на разборки сюда явился.
С наездом конкретным. Сходу все подхватываются. Перепуганные, глядя на мою агрессивную рожу, заторможенно хлопают глазами. Но мне реально посрать. Смотрю только на Соню. Она, в отличие от остальных, не выглядит сонной, хоть и лежит так же, как все, в постели.
– Чего тебе?
– Сюда иди, принцесса, блядь, – гаркаю таким тоном, что девки подскакивают.
И спускаюсь на первый этаж сеновала.
Даже думать не берусь, что стану делать, если Соня снова меня проигнорит. Наверное, зарвусь обратно наверх и буду скандалить при всех.
Я говорил что-то про дно? Да, мать вашу, оно рискует быть пробито.
Ну, кто бы, черт возьми, знал, что со мной когда-нибудь такое случится? Никто, блядь. Я как на качелях – то вверх, то вниз. И похрен на все.
На все, кроме нее.
Соня спускается в пижаме. В слишком тонкой майке и в чрезвычайно коротких шортах. Я вижу ее торчащие соски, пупок, плечи, руки, ноги и… Господи, блядь, руки-ноги… Блядь… И другие очертания ее чересчур желанного мной тела.
Ощущая резкий скачок давления, столбенею как баран. Теряюсь, будто она полностью голая. Нет, блядь, ни одна обнаженка меня в жизни так не крыла. Сейчас же я, сука, парализован. Сдохну тупо от того, что не дышу. Не могу возобновить эту функцию. Ни хрена возобновить не могу! Только гребаное сердце пашет за десятерых. Бухает быстро, но при этом тяжело, отрывисто и гулко. Только от этого одуряюще стучит в висках и звенит в ушах.
Я не готов. Абсолютно.
Думал, что готов… Я же видел ее в бикини.
Сука, да когда это было-то! С тех пор столько всего произошло… Точно что-то изменилось. И эти изменения душат меня, будто астма.
Когда мы спали вместе, на Богдановой был какой-то балахон. И я по ошибке решил, что самые острые впечатления уже пережил. Сейчас же… Вот что за блядство?! Для меня она так не одевалась!
Так долго пялюсь на нее, что Соня не выдерживает. В первых солнечных лучах хорошо виден ярчайший румянец. Она прикрывается руками, обхватывая себя за плечи. Раскачивается под моим неадекватным взглядом, пока я незаметно пытаюсь втянуть внутрь себя кислород. А потом и вовсе ныряет туда, где солнце не достает – за тюки.
Я машинально шагаю следом. Напряженно моргая, прослеживаю за тем, как она прислоняется к стене и, слегка откидывая голову, вдавливает в нее еще и ладони.
– Почему ты не пришла? – хриплю едва слышно.
 
Долбанутое сердце, забывая о том, какую безумную скорость набрало, резко останавливается и мучительно сжимается за грудиной. У него ведь нет ABS[2]. Стираясь в кровь, со свистом валит юзом.
– Потому что испугалась, – выдыхает Соня так же тихо.
Пристально всматриваюсь в ее глаза, но понять смысл так и не могу.
– Чего испугалась? – голос на каких-то эмоциях еще ниже садится.
Богданова втягивает губы, замирает, а потом… начинает их нервно покусывать.
– Много чего, Саш…
– Перечисляй.
Соня шумно вздыхает. Я ловлю это горячее воздушное колебание, и по телу судороги идут. Невольно подаюсь ближе к ней, словно меня в спину кто толкнул.
Благо она не замечает. Потому что в этот же момент начинает тарахтеть:
– Что ты пьян… Что снова скажешь, будто тебе плевать на меня… Что сделаешь больно физически… Что посмеешься и выдашь это сообщение за глупую шутку… Что поцелуй мне не понравится настолько сильно, насколько я это в своем воображении рисовала…
– Стой… Что? Не понравится?
Знала бы она, что и я этого пиздец как боюсь.
– Ну да… Возможно, я перечитала книжек и нафантазировала лишнего… Страшно разочаровываться, когда можно жить мечтой, – выпаливает и берет небольшую паузу, во время которой опять эти свои дьявольские губы кусает. А потом выдыхает и смотрит как-то внушительно серьезно. – Мечты – все, что у меня есть. К сожалению, они всегда ярче реальности.
– Это не было шуткой, – резко выталкиваю, опасаясь того, что скоро моя ебучая смелость, которая всегда пасует перед Богдановой, иссякнет. Качнувшись, на миг касаюсь лбом ее лба. Вздыхаю, чтобы так же быстро продолжить. – И я не пил. Мне не плевать на тебя, признаю. И я бы никогда не причинил тебе вред.
Она кивает и снова прячет губы. Ненадолго, потому что нужно продолжать разговор. Но сам факт… Не дается.
– Почему подсолнухи?
– Э-э… Твоя пижама… – неловко хриплю я. – Ту фотку, что ты мне присылала, помнишь? На тебе была пижама с подсолнухами.
– Интересный ход мыслей…
– Но?
– Но нет.
И вновь закусывает губы. Нет, не дается.
Блядь…
– Ты нагло дразнишься, просто потому что поймала мою слабину? – выпаливаю приглушенно, но грубо.
Ничего не могу с собой поделать, колошматит от близости Сони. А сильнее всего – от ее перманентной недоступности. Это приводит в дичайшее отчаяние. Я уже, блядь, выть готов.
– Нет, – выдает Богданова так же возмущенно. – Не дразнюсь. Просто ты меня не ценишь!
– А ты меня ценишь? – до надсадного крика голос повышаю. Дыханием и взглядами сталкиваемся, кажется, что воздух трещит. – Ни для кого никогда я не делал того, что делаю ради тебя! И что получаю? То идиотом рядом с тобой себя чувствую, то ебаным клоуном, то каким-то конченым чмошником!
– Моя вина, что ли?!
– А чья?!
– Я никогда не унижала тебя! Не смеялась над тобой! И не…
– А и не надо этого делать! – рявкаю дальше. – Хватит того, что ты каждый мой шаг либо игноришь, либо пресекаешь, либо так серьезно комментируешь, что все, на хрен, падает!
– Неправда!
– Правда!
– Ну и… – шумно выдохнув, упирается ладонями мне в грудь. – Раз так все плохо, уходи, Саш, – снова этот неизлечимый поучительный тон. – Оставим друг о друге яркие воспоминания. Не будем портить впечатление сильнее, чем уже это сделали. Я не хотела казаться… – срывается, будто бы всхлипывает. Но быстро переводит дыхание и так же ровно добивает: – Я не хотела быть странной, душной и какой-то неправильной. Прости меня, – выпалив это, резко вбок подается.
Я, естественно, за ней. Соня – еще дальше. Пытаюсь ее поймать и удержать, но в этом адском сенохранилище внезапно темно становится. Натыкаясь на низкий ряд тюков, переваливаемся через него в гребаную кучу сырого разнотравья.
Инстинктивно подминаю Соню под себя. Ничего такого, просто удержать стремлюсь. Раз и навсегда. Тупые мысли, но мне некогда их анализировать. С дрожью вжимаю Богданову в это чертово сено, преодолевая первое рьяное сопротивление.