Сделка с профессором (СИ)
– Все в порядке! – подбежала Беатрис к мединне Стуорд, склонившейся над кадкой с огромным вьющимся побегом, уходящим отростками к стеклянному куполу в вышине. – Она осталась довольна!
– Умница! – с затаенной гордостью ответила она, распрямляя натруженную спину и потирая поясницу тыльной стороной ладони, затянутой в рабочую перчатку. – Я в тебе не сомневалась. Как жаль, что мне не довелось увидеть конечный результат.
– Платье действительно преобразилось, – сказала Беатрис. – Только у меня не вышло сделать все, что мы наметили. Немножко времени не хватило.
– Думается мне, эта невежда ничего не заметила, – хмыкнула мединна Стуорд, стягивая испачканные в земле перчатки. – Ты хоть ела?
Беатрис покраснела и отвела взгляд.
– Д-да, не беспокойтесь, – запинаясь, отозвалась она.
Мединна присмотрелась к ней внимательнее, но не стала ничего выпытывать, и Беатрис вздохнула с облегчением. Она не смогла бы обмануть любимую преподавательницу, а рассказывать о профессоре совсем не хотелось. Вдруг мединна сочтет ее легкомысленной и дурно воспитанной особой?
– Хорошо, тогда пойдем, попьем чай, – сказала она. – Я как раз нарвала свежих ароматных листьев циндуса.
Беатрис с воодушевлением последовала за ней к специально оборудованной части оранжереи. В дальнем конце застекленного помещения была устроена импровизированная кухонька с небольшой жаровней, где мединна любила отдыхать после работы с растениями.
Они с удовольствием выпили чай и помолчали, каждая думая о своем. В сущности, их давние отношения вполне это позволяли, и такие чаепития им доставляли особенное удовольствие. Все же редко встретишь человека, с которым приятно поговорить, но еще реже сталкиваешься с теми, с кем легко и непринужденно можно ни о чем не беседовать, а просто предаваться собственным размышлениям.
Когда Беатрис вернулась в главный корпус, до ужина оставалось всего полтора часа. Но только она свернула к дортуару, как из темного закутка вышла Гренда и сказала:
– Долго ты, однако. Ну и как? Понравилось тебе Привиса развлекать?
Беатрис вспыхнула и со злостью выпалила:
– Отстань от меня! Никого я не развлекала!
– Да неужели?! – вызывающе громко рассмеялась Фулн. – Я своими глазами видела, как ты входила в его апартаменты. Так что не разыгрывай из себя невинную овечку.
Оправдываться Беатрис не собиралась, да и в случае с Грендой это было бесполезно. Она все равно не поверит, а потом еще извратит сказанное самым отвратительным образом.
– Молчишь? – усмехнулась Фулн. – И правильно делаешь. Теперь если не хочешь, чтобы о твоем позоре узнала вся школа, будешь выполнять за меня все практические на знахарстве и решать задачи по арифметике.
– Не дождешься! – прорычала Беатрис и бросилась к двери в спальню, но открыть ее не успела.
– Так значит?! – с ненавистью прошипела Гренда. Она вцепилась Беатрис в локоть и с силой сжала его. – Ты пожалеешь! Как думаешь, долго дуреха Элиза будет с тобой дружбу водить, когда узнает, что ты с Привисом шашни крутишь? А Жози? Она ведь уже видит себя если не его женой, то хотя бы содержанкой.
И Фулн закатилась таким неистовым, чудовищным смехом, что Беатрис в ужасе бросилась вперед и быстро скрылась в дортуаре.
К ее неимоверной радости общая спальня оказалась пустой. Одноклассницы, должно быть, ушли в классную комнату выполнять домашние задания, да и Жози, скорее всего, уже вернулась из Финара и как обычно присматривала за ними, делая замечания по поводу и без. Беатрис прошла к своей постели и увидела, что та заправлена новым бельем, на тумбочке ни пылинки, нижнее белье, полотенце и банные принадлежности аккуратно сложены в изголовье и ждут свою хозяйку. Слезы благодарности дорогим подругам за такую предупредительность и заботу выступили у нее на глазах.
Беатрис не стала долго задерживаться, прошла в конец спальни и открыла стоявший у стены огромный шкаф, где адептки хранили личные вещи. В дальнем уголке ее полки лежал сверток, скрытый от любопытных глаз девчонок коробками, она достала его и развернула. В ее руках оказался тот самый, подаренный когда-то Берту платок, безвозвратно испорченный и окончательно посеревший от времени, в нем был спрятан медальон, врученный бабушкой перед смертью, – единственное, что еще напоминало о той жизни, что Беатрис поклялась навсегда оставить в прошлом.
В металлической, изрядно потемневшей оправе покоился эмалевый портрет-миниатюра, изображавший молоденькую русоволосую девушку с удивительно крупными темными глазами в простом сером платье. На груди прелестницы красовалась брошь в виде веточки с ягодами из бордовых самоцветов, а высокую прическу поддерживала диковинная, с точно такими же камешками заколка, по форме напоминавшая ракушку.
Перед кончиной бабушка тяжело заболела, жестокая лихорадка терзала ее несколько дней. Лекаря, конечно, никто звать не стал, его услуги нечем было оплатить, и Бетти ухаживала за старушкой сама, в меру того, как она это понимала в свои десять лет. Бабушка постоянно кого-то звала и умоляла о помощи, но ее здоровьем никто не интересовался. В день смерти она вдруг почувствовала себя лучше, подозвала Беатрис и отдала ей медальон, сказав, что на портрете изображена ее мать. После этого бабушка уснула и больше уже не пришла в себя.
Профессор Привис, сам того не подозревая, разбередил старые раны Беатрис, и теперь она стояла и смотрела на портрет, сильно пострадавший от длительного хранения в неподходящем месте. В приюте ей пришлось закопать его на площадке для прогулок, чтобы не отняли другие дети или воспитатели. В те дни ей ужасно хотелось, чтобы мама осталась жива, приехала и забрала ее домой. Но бабушка сказала, что родители погибли во время пожара в деревне, когда Беатрис была совсем крохой, поэтому любые чаяния оказались напрасными.
Когда магическая комиссия определила у Беатрис большой резервуар маны, ей показалось, что это счастливый билет в иную жизнь, и она прибыла в Камелию с необычайным энтузиазмом, готовая стать лучшей адепткой, лишь бы вырваться из трясины жалкого существования никому не нужной лоунки. Но в первый же день она сцепилась с Грендой Фулн и получила положенную десятку, коих потом было еще много. Черноволосой бестии не понравилось, что Беатрис задирала нос и выглядела опрятнее других девочек, и она чуть не исцарапала ей все лицо. Хельга Дорн тогда спасла Беатрис, и они подружились, а потом и Элиза к ним присоединилась.
Только через полгода обучения в Камелии Беатрис поняла, что в тот день ей очень повезло. Гренда время от времени впадала в истерическое, неуправляемое состояние и вполне могла кого-нибудь покалечить, даже не поняв, что творит. Осознав это, одноклассницы стали побаиваться ее и сторониться. Только рыжая Далия и белобрысая Ленокс водились с Фулн, скорее из желания быть ближе к той, что держала в страхе весь класс, чем из чувства искренней симпатии.
Гренда упивалась своей властью над стеснительными и трусливыми девчонками, эксплуатируя их при каждом удобном случае. Если Беатрис учебе отдавала все силы и получала высокие баллы заслуженно, то Фулн без зазрения совести чужими руками прокладывала себе дорогу в первые ученицы класса, и никто ей не мог противостоять. Именно поэтому она так люто ненавидела Беатрис, поскольку та осталась единственной преградой для Гренды к полному триумфу среди выпускниц.
Адептки шушукались за спиной Фулн и рассказывали, что она выросла в трущобах на окраине империи. Будто бы ее отец нещадно избивал жену и дочь, когда возвращался домой навеселе, а мать обслуживала портовый квартал, готовая лечь под любого за краюшку хлеба.
Сама Гренда мгновенно выходила из себя и набрасывалась на каждую, от кого вдруг слышала подобные речи, и девчонки старались помалкивать и не злить ее.
Медальон снова занял отведенное для него место, и Беатрис поспешила в классную комнату. Нужно было успеть сделать домашние задания до ужина, а горестные воспоминания лучше оставить в таком же потайном уголке памяти, как эта заваленная разными вещами полка, вглубь которой никому не захочется лезть.