Шелковая императрица

Следовало изобрести нечто еще более дьявольское, что казалось невозможным.
И тут судьба преподнесла ей неожиданный дар: мать госпожи Ван совершила непозволительный промах, обратившись к колдуну с просьбой навести порчу на Прекрасную Чистоту. Это дело, в котором всякий мог ясно различить руку императрицы, быстро превратилось в публичный скандал. Как ни изощрялся влиятельный клан госпожи Ван, Гао-цзун принял решение лишить супругу официального статуса. Но властитель отдалил и другую сторону конфликта — Прекрасную Чистоту, чтобы никто не мог обвинить его в фаворитизме: он изгонял из своих покоев и супругу, и первую наложницу, которые долгие годы враждовали между собой.
Но только усилия эти вышли боком, да так, как никто не предполагал: для большей весомости в указе об изгнании двух главных дам двора с лишением их всех титулов и рангов прозвучало и обвинение в намерении отравить императора — преступлении, за которое полагалась смертная казнь. Не успели еще просохнуть красные чернила на гигантской печати Гао-цзуна, как охранники отправились в покои обеих дам и препроводили их в помещение в дальней, предназначенной для евнухов части дворца, а двери заперли на двойной замок.
У-хоу, которая не имела ни малейшего отношения к этой запутанной интриге, обрела уверенность: Блаженный самолично вмешался в ход событий, чтобы обеспечить первое место ей, своей избраннице.
Так скромная наложница пятого ранга при дворе императора Тай-цзуна и не состоявшаяся монахиня Ганье стала супругой Гао-цзуна, императора династии Тан, и получила долгожданный титул императрицы.
В зале Аудиенций и Приемов все могли видеть несравненное сияние красоты новой правительницы, тайное же недовольство многих присутствующих оставалось под спудом и ничем не омрачало церемонию. Лишь один человек — и далеко не из последних — не трудился скрыть досаду, отличаясь от всех прочих придворных хмурым выражением лица. В свое время он предпринял немало попыток воспрепятствовать неожиданному возвышению той, которую сам считал узурпаторшей. У-хоу победила, но ведь и он не растерял власти и влияния.
Главнокомандующий армией Чжан-сун У-и приходился императору Гао-цзуну родным дядей. Его сестра была супругой императора Тай-цзуна Великого, и тот сам передал шурину военное управление.
Чжан-сун показал на этом посту твердую руку, сделав молниеносную карьеру и достигнув в конце концов должности первого министра. Этот суровый генерал был несгибаемым приверженцем традиций, он превыше всего почитал старинные установления и обычаи и потому был недоволен тем, что императрица госпожа Ван усыновила рожденного наложницей мальчика, и еще больше осуждал решение объявить того наследником престола.
У-хоу не могла лишить себя удовольствия лишний раз бросить взгляд на старого Чжана, чтобы насладиться выражением досады на его лице. Несмотря на пышность старинных позолоченных доспехов — их полагалось надеть в день коронации, — главнокомандующий выглядел жалким стариком, кого весьма раздражали улыбки, обращенные к новой императрице.
Сколько искренности в этих улыбках?
О нет, У-хоу не была наивной простушкой.
Власть можно получить и сохранить, только применяя силу.
А поскольку за нею, У-хоу, не стояли ни влиятельная семья, ни многочисленная армия, на какую сила она смогла бы опереться? Лишь на силу собственного характера, никому ни в чем не уступая, никому ничего не прощая.
Предстоящая борьба не пугала У-хоу. Молодой императрице уже исполнилось тридцать, однако выглядела она не старше двадцати; лицо ее сияло красотой и юностью, и она наконец достигла того, к чему стремилась.
  
ГЛАВА 2
 
МОНАСТЫРЬ ЕДИНСТВЕННОЙ ДХАРМЫ, ПЕШАВАР, ИНДИЯ
 
— Буддхабадра возвращается! Буддхабадра возвращается!
Эта весть мгновенно разлетелась повсюду.
 
— Благополучного прибытия и чести Буддхабадре Бесценному! Честь нашему бесценному наставнику!
Кинжал Закона, первый помощник Буддхабадры, нетерпеливо всматривался в горную даль, озирая пронзающие небесную синеву желтые зубчатые пики, в радостном предвкушении чувства естественного облегчения, которое нисходит на любого временного начальника с появлением старшего по чину.
Наставник был человеком слова и всегда возвращался вовремя.
Перед тем как отправиться в путешествие, он дал помощнику самые точные указания на то время, пока он сам совершает «малое паломничество». Кинжал Закона неукоснительно их придерживался. Все шло в полном соответствии с установленным порядком.
По темным коридорам монастыря Единственной Дхармы понеслись приветственные возгласы, зашлепали по каменным полам босые ноги спешивших восславить настоятеля, которого почитали как истинное божество. Едва ли не тысяча монахов высыпала из келий, точно муравьи, приподнимая края длинных оранжевых облачений, чтобы не запнуться ненароком. Все устремились на верхнюю площадку, что тянулась по всей стене монастыря-крепости. Оттуда открывался прекрасный вид на вившуюся по дну ущелья дорогу к обители, что тянулась сюда издалека, с самого гребня. Там, на фоне неба и подсвеченных розовым закатом пиков, можно было отчетливо разглядеть силуэты двух отважных путников, которые провели в безмолвии и уединении около трех недель.
В этом году впервые случилось так, что наставник ушел не один.
Он взял с собой белого монастырского слона — священное животное огромной ценности, настоящее живое сокровище.
Вернуться следовало до первого снега, который мог повредить толстокожему, но теплолюбивому животному. Погонщик был неграмотным бедняком, говорившим на санскрите; он гораздо лучше умел управляться со слоном, чем читать молитвы, и вовсе не понимал мудры — жесты рук Блаженного, каждый из которых обладал точным и ясным смыслом; их навеки запечатлели скульпторы в храмах и художники на стенах пещер.
Чтобы добраться до Страны Снегов — такое прекрасное название дали Тибету индийцы, — необходимо было пересечь одну за другой ряд гималайских горных цепей, огибая самые высокие пики, минуя гладкие ледяные стены величайших вершин мира: горы Меру, горы Сокровищ и Космической горы, на которые не отваживался взойти ни один путник.
Испытание это было и трудное, и долгое. Не один дерзкий путешественник оставил зимой, на ледяном ветру и холоде, фаланги пальцев или отморозил нос; подле дорог тянулись страшные пропасти, в которые можно было свалиться, если неосторожно ступишь на край. Чтобы уцелеть на высоте, требовались мужество и, несомненно, святость: из уст в уста передавали тысячи историй о горных демонах и коварных призраках, нападавших на путников, но отступавших перед теми, кто во имя веры отправился в опасное странствие через ледяной ад. А еще в снегах жили барсы, медведи и волки, бродившие вдоль негостеприимных троп и пожиравшие грешников.
И вот из этих страшных краев возвращался теперь Буддхабадра!
Прибыть до первого снега он не успел, и в монастыре уповали на то, что недолгое путешествие по холоду не повредит слону. Возвращение, однако, затянулось, и каждый прошедший день прибавлял тревоги; вот почему обитатели монастыря испытали такие облегчение и радость при виде знакомых фигур на горизонте.
Худоба и тщательно выбритые головы делали всех монахов удивительно схожими, несмотря на разницу в возрасте — иные приближались к сотне лет, а самым юным послушникам недавно исполнилось четырнадцать. Молитвенно сложенные руки, касавшиеся кончика носа, означали благодарность небу, которую мысленно возносили все они в честь долгожданного возвращения учителя.
И хотя некоторые, особенно молодые, опасались Буддхабадры, этот невысокий пятидесятилетний человек, тело которого от долгого поста казалось почти бесплотным, вызывал всеобщее восхищение своей ученостью и благочестием. Черные глаза его горели огнем веры, а в левом ухе всегда поблескивала серебряная серьга в виде витого кольца.