Шелковая императрица

— Ваше благочестие поразительно! Не забывайте, моя маленькая У, вы не монахиня более, а императрица Китая, — с удовольствием пробормотал Гао-цзун, вновь приступая к излюбленному занятию.
— Как властителю вам надлежит прославлять и поддерживать благодеяния, дарованные Блаженным всему народу, разве не так? — спросила У-хоу, преданно заглядывая в глаза супругу.
А потом вновь заставила императора трястись от наслаждения, издавая долгий и протяжный стон, напоминавший звук «ножной флейты», которую вытачивают из бедренной кости человека, придавая ей форму раковины. На таких флейтах играют ламы в тибетских пагодах Лояна, возлагая цветы лотоса к ногам бронзовой статуи милостивой богини Гуанъинь…
У-хоу не могла удержаться от некоторого презрения к мужчине с пухлым животом, тяжело осевшему на нее, а затем простершемуся рядом. Ей было ясно, что император не способен насытиться, жажда обладания терзает его с каждым разом все сильнее и даже государственные соображения не могут принудить его к благоразумию. Тем не менее терять бдительность не стоило. Императрица не могла допустить, чтобы интерес к ней начал угасать. В ее власти было подчинить себе Гао-цзуна; как ни странно, в том и заключался секрет ее привлекательности для этого мужчины, правителя огромной страны.
Не наступил ли идеальный момент, чтобы потребовать от Гао-цзуна назвать наследником престола их сына Ли Она вместо Ли-чжуна, сына ее обесчещенной соперницы Прекрасной Чистоты? Не пора ли закрыть ту главу истории, которую У-хоу уже написала, устранив двух женщин, препятствием ставших на ее пути?
На мгновение она вдруг почувствовала отвращение к самой себе.
До каких пределов придется дойти во имя достижения конечной цели?
Чтобы подбодрить себя, она припомнила пророчество божественного слепца, сделанное великому императору Тай-цзуну, — вот уж поистине человек совсем иного масштаба, чем ее толстый супруг! Согласно предсказанию, однажды в Китае будет править женщина по имени У…
Затем, безжалостно растолкав бедного императора, она выпихнула его, полусонного, из своих покоев и повалилась на постель, чтобы наконец отоспаться.
На следующий день, около полудня, до У-хоу дошел слух, что в запертых комнатах обнаружены холодные трупы госпожи Ван и Прекрасной Чистоты, лежащие в лужах засохшей крови. Обратив лицо к глухой стене напротив кровати, она медленно и плотно закрыла глаза. Ее план начал осуществляться.
Когда мрачный как туча Гао-цзун вошел к ней, чтобы официально сообщить новость, У-хоу зашлась в рыданиях и заломила в отчаянии руки: какой ужас, она боится за собственную жизнь, в этих стенах никто теперь не может чувствовать себя в безопасности — «во дворце скрываются убийцы, о возлюбленный мой Гао-цзун!».
Император, не зная, как и утешить супругу, вознамерился подарить ей великолепный набор украшений из нефрита, входивший в число главных имперских сокровищ.
— Разве вам они не по вкусу? — удивился он, заметив, что его подарок не вызвал должной радости.
— Не знаю, чем поможет мне нефритовая побрякушка! Разве она может защитить?
— Скажите же мне, чего вы хотите, дорогая.
— Ах, может, завтра меня тоже убьют! Но, что бы ни случилось, я хочу знать, что наш сын Ли Он объявлен принцем-наследником! — прошептала она, промокая слезы и прижимаясь к супругу как бы в поисках защиты.
И император, само собой, согласился не задумываясь, не способный отказать в исполнении ее сокровенного желания: да-да, рожденный ею сын должен теперь заменить Ли-чжуна!
После таких заверений У-хоу обняла супруга, порывисто развязала его пояс, и он не стал сопротивляться ее порыву — только потому, разумеется (и кто бы посмел думать иначе!), что не желал расстраивать императрицу в столь тяжких обстоятельствах…
Чуть позже она совершила прогулку в закрытом паланкине, чтобы узнать, какие настроения царят теперь в городе. Весь Чанъань содрогался от ужаса, узнав о чудовищных убийствах во дворце императора. Пошли слухи, что убийце двух женщин отрубили нос и обе ступни.
Вернувшись в свои покои, У-хоу облокотилась на подоконник и прислушалась к пению сверчка, уже не вызвавшему у нее приступа головной боли. А потом решила, что Немой все же зашел слишком далеко.
 
Кто знает, что происходит в голове у лишившегося языка гиганта?
Не следовало забывать об этом, отдавая приказ об уничтожении соперниц, — ведь она ясно распорядилась всего лишь удавить обеих шелковым шнуром!
  
ГЛАВА 6
 
МОНАСТЫРЬ САМЬЕ, ТИБЕТ
 
Пять Защит почти достиг цели своего путешествия.
Перед ним раскинулось знаменитое ущелье, о котором рассказывал наставник Безупречная Пустота. Можно уже было рассмотреть темные контуры ступ-близнецов, вздымавшиеся к небу и указывающие путнику, что его испытания подходят к концу. В столь поздний час Пять Защит не мог разглядеть детали, но хорошо слышал сухие хлопки реющих на ветру молитвенных знамен.
На пути ему постоянно встречалось то, что называют рлунг-рта — «волосы ветра». Длинные гирлянды привязанных к веревкам маленьких прямоугольных флажков — разноцветных, покрытых текстами мантр и астрологическими знаками, выполненными по трафарету. Они раскачивались под порывами ветра, позволяя молитвам верующих возноситься в вышину, донося содержание надписей до самых небес.
Эти гирлянды могли быть привязаны к чему угодно: к дереву или кусту, к камню, к причудливому выступу скалы, к какому-нибудь истертому временем древнему обелиску, оставленному здесь неизвестно кем. Однако вокруг ступ и наиболее важных храмов обычно сооружалась настоящая молитвенная изгородь из величественных и прекрасных даршок — развевающихся на ветру длинных знамен на крепких древках. На этих полотнищах каллиграфы обыкновенно выводили безупречные столбцы «Сутры вершины Победоносного Знамени».
Их изобилие со всей определенностью указывало на близость монастыря, даже если прочих подсказок нельзя было рассмотреть. При удачном стечении обстоятельств, можно добраться до Самье еще этим вечером.
Пять Защит быстрым шагом спустился в ущелье.
Две одинаковые небольшие ступы с круглыми каменными навершиями, «Сокровищами Вершин», установленные друг против друга у дороги, образовывали нечто вроде ворот. Они символизировали исполнение всех желаний и как бы гарантировали их воплощение в жизнь сразу по пересечении границы обители, если только путник достаточно благочестив и исполнен веры. Вокруг ступ-близнецов были сложены небольшие груды выбеленных известью камней. Их несли сюда паломники в надежде умиротворить и расположить к себе воинственных духов гор. Ведь Будда Буддой, но предстоит еще и обратный путь по опасной дороге… Поверх камней лежали головы яков и горных баранов, постепенно мумифицировавшиеся в сухом, разреженном воздухе. Пять Защит миновал останки животных совершенно равнодушно, будучи слишком занят, чтобы уделить им внимание: в его голове уже зрел план, как завладеть написанной его учителем сутрой.
Прошло уже сто два дня с тех пор, как молодой монах покинул обитель Познания Высших Благодеяний. Последнюю треть пути он прошел в полном одиночестве. Редкие встречные путники, спускавшиеся с горных плато, были пастухами-тибетцами, спешившими скрыться, едва завидев его.
Личинки шелкопряда, которые Безупречная Пустота советовал бросать в кипяток, укрепляя организм целительным отваром, кончились три дня назад.
Бесчисленные сурки кормились на горных склонах лапчаткой — единственным здесь съедобным растением; по совету наставника Пять Защит варил корешки этой травки и растирал их в кашицу. Сурки при его приближении тревожно свистели и разбегались по норкам. Их смятение, однако, было напрасным. Всем монахам Большой Колесницы строго воспрещалось убивать животных ради мяса, и нередко мучимый голодом Пять Защит даже не помышлял поймать зверька, чтобы, уподобившись местным пастухам, изжарить на костре.