Шелковая императрица
Несмотря на тайные проклятия Радости Учения и его призывы к демонам гор погубить противников, путешествие в Турфан шло гладко. Близился конец зимы, из-под снега кое-где виднелись первые цветы, предвещавшие наступление тепла. С плато, доминировавшего над родным городом Святого Пути Из Восьми Ступеней, путники увидели серые черепичные крыши оазиса. Бывший махаянист засиял от счастья, поторапливая коня в предвкушении встречи.
Но когда они подъехали ближе, их поразило нечто непонятное: город затих, улицы пустовали, не шумели рынки, не бегали дети и даже собаки, не видно было пасущихся стад. Когда они приблизились к крайним домам, стало ясно, что люди есть, но окна тщательно задраены, а двери всех домов и лавок закрыты.
— Здесь случилось нечто ужасное, — пробормотал потрясенный и растерянный Кинжал Закона.
— Наберись терпения, я знаю тут места, где могли укрыться люди. Мой кузен рассказывал о тайных убежищах, созданных на случай набега неприятеля.
Они миновали несколько безжизненных улиц.
— Это должно быть вон на той улочке! Попробуем постучаться!
Однако никто не ответил. Они попытали удачи в соседнем доме — с тем же результатом. И вдруг увидели, что двери большого строения по соседству, напоминающего торговую лавку, сорваны с петель, а возле них прямо на земле сидит человек, опустив голову на руки. Вероятно, он унесся в мыслях куда-то далеко, потому что не сразу услышал стук копыт и резко подскочил от неожиданности, когда путники подъехали вплотную.
— Что ты тут делаешь, ма-ни-па?! Вот это встреча! Я-то полагал, что ты в Чанъане! — Кинжал Закона был искренне удивлен и рад, увидев знакомое лицо. — Позволь представить тебе моего собрата, его зовут Святой Путь Из Восьми Ступеней, он уроженец этих мест.
— Здравствуй, первый помощник настоятеля! — отозвался странствующий монах.
За прошедшее время тибетец заметно усовершенствовал свои навыки в языке хань, но акцент был по-прежнему грубым и резким.
— Как у тебя дела? Ты, как видно, не рад меня видеть.
Ма-ни-па задрожал всем телом, а из глаз его потекли слезы.
— Ну, говори же! Что здесь стряслось? — Первый помощник Буддхабадры не мог скрыть нетерпения.
— Ом! Я едва избежал опасности. Меня хранит Авалокитешвара… Ом! Мани падме хум! А вот некоторые не избежали… — проговорил тибетец, вновь уронив голову на руки.
— Но объясни хоть немного! Разве я тебе не друг? Я готов выслушать тебя! — мягко, но решительно настаивал хинаянист из Пешавара.
— Послушай, ты знаешь, что здесь изготовляли шелк? — поинтересовался Святой Путь Из Восьми Ступеней.
— О да! Еще как знаю. Но тюркюты [52] все здесь разрушили! Зайдите и взгляните сами. Ом! — простонал странствующий монах, неопределенно махнув рукой.
От прекрасно обустроенной и налаженной теплицы, где выращивали шелкопряда, не осталось почти ничего. Сердце Кинжала Закона упало, когда он смотрел на руины и обломки: мешанину камней и осколков керамики, обрубки тутовых деревьев, иссеченные с очевидной яростью. Бронзовые жаровни, в которых варили коконы, валялись на земле опрокинутые, а между ними виднелись разбитые сосуды с красками. На переломанных полках, некогда тянувшихся вдоль стен мастерской, не было больше ни кусочка шелка.
Два монаха из Пешавара стояли окаменев, их надежды растаяли, словно дым.
— Но ты не сказал еще, что сам делаешь здесь, ма-ни-па? — спросил Кинжал Закона, слегка придя в себя от увиденного.
— Я? Ом! Я помогал манихеям в производстве шелка… — вздохнул тибетец. — Меня послал Пять Защит, чтобы помочь императрице Китая.
— Императрице У-хоу? — Кинжал Закона не верил своим ушам.
— Да. Ом! Императрице У-хоу! Такой прекрасной, такой умной, такой замечательной даме! Она может быть по-настоящему доброй, а может — очень, очень злой. Ом!
— Но зачем ей этот шелк?
— Чтобы укрепить Махаяну, — коротко ответил ма-ни-па.
— Насколько я понимаю, у нас нет ни малейших шансов получить то, зачем мы отправились в путь, — удрученно произнес Святой Путь Из Восьми Ступеней.
В этот момент странствующий монах вдруг разразился громкими рыданиями:
— Ом! Мани падме хум! Я охвачен стыдом! Я недостойный!
— Почему ты так говоришь? — Хинаянист был тронут горем товарища.
— Вчера нас схватили тюркюты. Ом! Как будто мы — бесчувственные вещи, трофеи! — Голос ма-ни-па прерывался от волнения.
— Но ведь нападение тюркютов — не твоя вина! — воскликнул Святой Путь Из Восьми Ступеней.
— Их начальник решил освободить меня. Ом! Я сказал, что родился в стране Бод, и он отпустил меня, сказав, что они не берут в плен никого, кроме китайцев. У них не нашлось места на конях для какого-то паршивого тибетца. Ом! Ом! — рыдал ма-ни-па, словно его смертельно оскорбил сам факт, что его не ставили вровень с представителями народа хань.
— Но что же тут удивительного: ты — тибетец, а тюркюты всегда берут в плен китайцев, которые на рынке рабов стоят дороже! Тебе же повезло! — Кинжал Закона не понимал, почему это может стать причиной такого горя.
— Но ведь это жестоко повредило моей карме! — Странствующий монах был в полном отчаянии. — Я виноват! Я побежал сразу назад… Я дурак!
В перерывах между рыданиями он поведал наконец, как угодил в ловушку, подстроенную разбойниками: они выследили его и, таким образом, без труда отыскали в большом городе тайную мастерскую манихеев по производству шелка, которая и была их целью. Нападавшие повели себя со странным ожесточением: их командир проследил, чтобы его подручные не только забрали все готовые рулоны шелка, но и не оставили ничего целого из того, что разбойникам не захотелось увезти с собой. Ма-ни-па он угрожал кинжалом, обещая рассечь лицо, что считалось у тибетцев большим позором.
— Горе мне, горе! Из-за меня погибли два невинных человека, привратники! Я никогда не осмелюсь предстать перед Пятью Защитами! Ом! Императрица У-хоу будет обращаться со мной, как с собакой, и поделом! Рамае сГампо проклянет меня! Я — ничтожный и недостойный! Ом! Меня отвергнет Авалокитешвара, всегда даровавшая мне свое покровительство! Ом!
— А ты мог бы отвести нас к главе манихейской церкви? — попросил Святой Путь Из Восьми Ступеней. — Нам нужно передать ему важные сведения.
Море Покоя принял их сразу. Он выглядел совершенно подавленным и растерянным. Разгром мастерской и теплицы, где только-только удалось наладить работу, оказался для него слишком жестоким ударом. Все планы рухнули!
Кинжал Закона вкратце объяснил ему, зачем они с товарищем приехали в Турфан.
— Да, я знаю настоятеля того монастыря, о котором ты говоришь. Мы поддерживаем добрые отношения с махаянистами, но у каждого свои дела. Не буду скрывать от вас, у меня сейчас очень тяжелые проблемы… — пробормотал старейшина манихеев, сокрушенно качая головой. — Если у меня не будет возможности изготавливать шелк, я ничем не смогу помочь вам.
— И что вы собираетесь делать, Совершенный? — осторожно поинтересовался Святой Путь Из Восьми Ступеней.
— С недавних пор императорский закон дозволяет Церкви Света исполнять культ на землях Китая. Я думаю как можно скорее перебраться в Чанъань и там добиться аудиенции у императрицы У-хоу. А там посмотрим!
Кинжал Закона чувствовал, как бодрость духа и надежды на поворот к лучшему начинают оставлять его, словно воздух покидает продырявленный мешок из свиной шкуры, какие используют в качестве плотов в Китае при переправе через Желтую реку.
— Уже поздно. Нам надо отыскать какую-нибудь скромную гостиницу, надвигается ночь, — заметил Кинжал Закона, опустошенный и обессилевший после тяжелого дня.
— Вы позволите присоединиться к вам в поисках дарующей отдых постели? Теперь я не знаю, куда направить стопы, а я так устал! — жалобно попросил ма-ни-па.
— Конечно! Миска горячей похлебки и уютное ложе пойдут на пользу каждому из нас! — И они отправились вместе.
Действующий постоялый двор нашелся на самом краю города. В общей комнате уже сидели выпивающие, стоял приглушенный гул голосов, характерный для подобного заведения. Вторжение тюркютов служило темой всех разговоров, а слуги торопливо подносили взволнованным гостям все новые кувшины рисового вина.