Охота на Аделайн (ЛП)

"Да. Я знаю, что вы, возможно, не очень хорошо помните, но его зовут Тедди.
Англер, а его сына зовут Таннер. Они мои хорошие друзья", - отвечает он,
заглушил машину и поспешил к задней двери.
"Продолжайте давить на ее грудь", - инструктирует Зейд. Быстро и осторожно он перекладывает маму с моих колен, прижимает ее к своей груди, а я держу свои руки на ране. Вместе мы подбегаем к входной двери. как раз в тот момент, когда она открывается.
Двое мужчин вводят нас в дом, папа идет следом. Тепло и уют дома знакомы, но все еще шокируют мой организм.
Я узнаю обоих мужчин. Старший из них - Тедди, а младший - хотя ему еще не меньше сорока, - Таннер.
Они ведут нас по коридору прямо вперед и в комнату с больничной койкой, капельницей и несколькими другими аппаратами.
Паника возвращается, и я уже не стою в больничной палате Тедди Англера.
а в палате доктора Гаррисона. Он стоит передо мной, умоляя меня пойти
с ним, в его молочно-голубых глазах безумный взгляд. Половины его головы нет, оторвана пулей Рио, и его разрубленные мозги выставлены напоказ.
Нет, нет, нет. Я не хочу идти. Я не хочу...
"Аделин", - грубо зовет Зейд, тряся меня, пока доктор Гаррисон не исчезает,
пока доктор Гаррисон не исчез, сменившись обеспокоенными глазами инь-янь. "Ты здесь, со мной, маленькая мышка. Ни один никто не заберет тебя у меня".
Я моргаю, зрение затуманено, а в груди тесно от паники.
"Мне жаль", - шепчу я, разочарование начинает проникать внутрь вместе с
миллионом других гребаных эмоций, которые я с трудом могу сдержать.
"Не надо, детка. Присядь и позволь им оперировать. Твоя мама справится, хорошо?"
"Это то, что сказал Тедди?" спрашиваю я, заглядывая через плечо Зейда, но я не могу разглядеть многого за большим ростом Тедди и Таннером с другой стороны.
Папа сидит в углу комнаты и смотрит на маму с прищуренным выражением лица.
"Он ничего не сказал, и это хорошо. Если он оперирует, значит значит, есть шанс".
Кивнув головой, я позволила ему вывести меня обратно в небольшую гостиную. заполненную зелеными и темно-синими клетчатыми диванами, ковром из медвежьей шкуры и головой оленя. установленная над коричневым камином, в котором бушевал огонь. Пол, стены и мебель сделаны из обожженного дерева, что придает дому домашний, расслабляющий уют.
Я падаю на диван и начинаю опускать голову на руки, но тут же отдергиваю их, вспомнив, что они покрыты засохшей кровью. Я оглядываюсь вокруг, надеясь, что не испорчу диван Тедди, и сажусь на пол.
Потом я вспоминаю, что Сибби все еще нет, и моя голова вертится по сторонам. вокруг.
"Куда делась Сибби?" спрашиваю я, вытирая сопли, текущие из носа.
Честно говоря, из всех вещей, смущение находится на низком месте в списке тех, которые я должна была бы чувствовать. И что-то подсказывает мне, что Зейд видел меня в гораздо более нелепых ситуациях, пока преследовал меня, так что пузырьки соплей - наименьшая из моих забот.
Зейд садится рядом со мной, притягивает меня к своей груди и заключает в свои объятиях. Как бы ни было приятно, я не могу расслабиться. Тысячи жуков ползают под поверхностью моей кожи, наполняя мой череп жужжанием своих крыльев.
 
"Я проверю ее через некоторое время. В машине не было места для ее приспешников, и они остались позади. Думаю, это ее пугает. Их не было там, когда ее забирали в психиатрическую клинику, и у нее, вероятно, есть что-то вроде тревоги разлуки".
Я киваю головой. Ее приспешники так же реальны для нее, как и Зейд, сидяший со много .Это не так просто, как просто заставить их исчезнуть или вызвать их перед собой когда она захочет. Она видит их как реальных людей, поэтому ей приходится придавать смысл когда они появляются.
В конце концов, они вернутся к ней, и она, вероятно, увидит двух мужчин одетых как монстры, идущих к ней по подъездной дорожке.
"Он был прав", - шепчу я. "Это моя вина, что в нее стреляли".
"Ты не стреляла из пистолета, и не ты лично направляла пулю в свою мать. Это не твоя вина". Я высвобождаюсь из его объятий, чувствуя себя неуютно в собственной коже.
Это неважно, что я не нажимал на курок, я все равно вызвала это, когда толкнула его руку вниз.
Чувствуя мое внутреннее смятение, Зейд сворачивает шею, разминая мышцы. Сев вперед, он опирается локтями на раздвинутые колени и соединяет руки вместе.
Мой взгляд останавливается на них, прослеживая вены, проходящие через них. Эти руки убили стольких людей и многих защитили. Как он отделяет свои грехи от добрых дел?
"Если бы ты был на моем месте, ты бы чувствовал себя виноватым?" спрашиваю я, мой голос хриплый от слез.
Он опускает взгляд, размышляя над этим. " Ты видел, какая ответственность за смерть, которую я не вызывал. Когда я снял кольцо, и ту маленькую девочку застрелили прямо перед тем, как я вошел в здание. Или когда тебя похитили, когда я должен был защищать тебя... трудно не принимать это на свой счет. Ощущение этой тяжести - вот что делает тебя человеком. Но есть разница между тем, чтобы чувствовать чужую боль и винить себя в том потому что кто-то другой причинил им боль".
Он поднимает взгляд, интенсивность его глаз обжигает меня изнутри.
"Роза, вырезанная на моей груди, - доказательство того, что все не так просто. Иногда я цепляюсь за это чувство вины, чтобы не чувствовать себя так далеко. Но это не значит, что я не буду напоминать тебе каждый день, что вина, которую ты несешь, не достойна тебя".
Я закрываю глаза, слабая попытка сдержать очередную волну слез. Всхлип вырывается из моего горла, и я закрываю рот, чтобы сдержать его, но это
не более эффективно.
"Она пыталась построить со мной отношения", - пролепетала я. "А я... я вела себя сложно".
Зейд хватает меня за руку и притягивает к себе, и хотя я чувствую себя недостойной утешения, я все равно принимаю его, позволяя ему впитаться в мои кости, пока я плачу в его грудь.
Я и раньше получала удовольствие от убийства, но это не значит, что я живу без сердца. И все, о чем я могу думать сейчас, это о том, как спокойно чувствовать себя в пустоте.
***
"Адди, проснись".
Рука мягко дергает мою руку, вырывая меня из беспокойного сна. Я открываю
открываю глаза, сухие и раздраженные от слез.