Маршрут - 21 (СИ)

За неё саму.
Она же не дедушка, что с ней будет?
Ещё выстрел, и на месте глаза остаётся дыра. Ещё выстрел и переносица разрывается на ошмётки. Ещё выстрел и лоб раскраивается на две части. Ещё один. Ещё один. И ещё. И ещё! Между ними не проходило и секунды. Оля продолжала нажимать — только клацанье механизма. Но это лицо ещё можно было разгадать.
Проклиная себя, собственный эгоизм, инфантильность и слабость, Оля подняла берцовый сапог и наступила на голову со всей силы — Тоня услышала хруст костей. Вновь опустила ботинок, и черепушка раскололась, как грецкий орех. И снова. И снова! Жестокость сейчас — единственный выход. Берцы покрылись мозговым веществом, кровью, грязью, но она продолжала.
Вдруг ноги перестали держать, живот скрутило пуще прежнего, виски запульсировали. Нутро попросилось наружу. Челюсти невольно раскрылись до боли в сухожилиях, рана на шее застонала пуще прежнего, сознание помутнело, но Оля держалась. И вот, желудок опустошился полностью. Всё болело, но больше всего голова. Давление в мозгах, кажется, превысило тысячи атмосфер, настолько больно думать. Кровь продолжала течь. Оля секунду, стоя на четвереньках, смотрела на вышедшие злобу, ненависть, беспомощность, жалость, жестокость, глупость и не могла сдержать слёз. Руки тоже ослабели, она упала окончательно. Однако, собрав последние силы, медленно отползла, покрывая окровавленную одежду слоем свежей земли, рваной травы, вновь сдирая кожу о щебёнку.
У Тони остались силы лишь ждать — не могла двинуться, но не из-за страха, теперь не из-за него. Тучи наконец разошлись, дождь перестал, а на небе показался полумесяц.
Кое-как, навалившись всем телом на железный борт, Оля отряхнула берцы от мозгов, щёчки немного поблёскивали. Тихонько, перебирая ногами и руками, забралась в рубку. Грязные руки она вытерла о рубашку, схватив попутно бутылку противно тёплой воды. Чуть приподнялась, умылась, достала из аптечки медикаменты.
— Оля.
…
— Оль.
…
— Олеся…
— М?
— …А… Ты Кишку видела?..
В ответ Оля помотала головой.
Тоня уселась молча, протянув подруге бинт. Оля достала антисептик — разведённый спирт по-простому. Мягкий холодок ободрил, запах напомнил городскую поликлинику, в которой кололи вакцины. Делали их всем и с самого рождения, а потому запах этот, кажется, застрял в голове навсегда и чувствовать его без вспоминания иглы в плече было попросту невозможно. Но боль эта была по-своему тёплой и согревающей. Ещё и косой шрамик на плече всю жизнь. Спирт попал на рану, пронзив шею. Зубы сжались почти до треска, Оля хотела кричать, но не могла. Не могла себе позволить и не хотела позволять. Кровь продолжала течь, следовало бы зашить рану.
— Давай помогу. Не всё же тебе самой делать, таблетки хоть достать или ещё что-то?
Оля потянулась за каким-то блестящим в полумраке блистером. Тоня, заметив это, достала большие белые таблетки с серым градиентом и вложила подруге в ладонь. Матовые и от потных пальцев немного плавились. Оля выпила одну такую.
— Спасибо, — очень тихо сказала она и взялась за бинт с мазью вишневского.
Зажглась керосинка. Её более чем хватало на маленькую рубку, которая сейчас чем-то напоминала купе в убитым временем вагоне. Большие ножницы для ткани прервали мучения слипшихся и рваных бардовых волос. Клок улетел за корму, а и без того тупые лезвия покрылись тонким слоем подсохшей крови. Вонь от мази сразу ударила в нос, Тоня непроизвольно прикрылась рукой и отвернулась от навязчивого источника запаха. Олю снова стало тошнить, но она выдавила мази побольше и прижала к ране. Холодная. Притупляет внимание.
— Всё же пойду найду его.
В ответ только зажмурившиеся глаза и мерные перебирания рук в попытках покрепче перевязать голову. Оля могла о себе позаботиться, Тоня знала это. Теперь знала. Хотя и ощущение, будто вот-вот упадёшь с качелей, сильно раскачавшись, никуда не пропало. Навстречу Тоне из кустов медленно брёл Кишка. Привычно хромал, весь в длинных сосновых иголках, земле, мокрый. Комочек грязи. Он чихнул и с головы его полетел ещё и песок.
 
— Ты здоров? — Тоня нагнулась и принялась отряхивать бедного пушистого защитника.
— Мяу-у-у, — он потёрся об её руку и направился к танку.
— Какой важный из себя.
Кишка попытался залезть, но лишь подпрыгнул на десяток сантиметров, приземлился на больные лапы и упал. Встал, попытался вновь и снова не вышло.
— Давай помогу, чего же ты мучаешься, — Тоня схватила его на руки и забралась обратно.
Оля завязала узел, села. Взгляд её вновь переменился. Сложно было двигать головой, она просто следила за котом, тихонько пробиравшегося к ней сквозь окровавленные тряпки, бутылки с водой, таблетки и всяческий хлам. Ну, как пробирался, на деле он нагло прошёл поверх того, и уселся к Оле на коленки.
То же порванное ухо, тот же понимающий и уставший взгляд, а сам Кишка грязный до одурения. Он потянул чуток лапу к ней.
— Чего тебе? — Оля приняла лапопожатие.
Кишка просто прижался к ней, а потом свернулся калачиком и замурлыкал.
И снова выступили слёзы, а может, это прошлые, так и не нашедшие себе выхода тогда, но полились они обильным ручьём, стекая по тем же холодным щекам, пропитывая окровавленные бинты солоноватой водой.
Тоня подсела к Оле и обняла.
— Спасибо, Оля. Ты спасла нас.
В сердце что-то ёкнуло. Жар пошёл уже по телу, хотелось снять всё, так горячо стало в мыслях. Так жарко и хорошо, но кожа, казалось, горела, а руки сжимали Олю сильнее и сильнее. Тоня упёрлась ей носом в бок.
— Сестричка, я люблю тебя.
— …И я тебя люблю.
Томно нависшие густые ветви почтительно расступились, уступив место звёздному небу. Всё время оно. Всегда там. Никуда не денется, не пропадёт, не исчезнет. Никто его никогда не украдёт, пока весь мир не умрёт тепловой смертью. Кажется, что даже случись это, оно бы вернулось, когда-нибудь точно бы вернулось. Всегда напоминает собой о чём-то лучшем, великом. Просторе наших возможностей, наших чувств. Всегда способно увлечь, заворожить, унести в фантазии или просто стать хорошим подспорьем для разговора. А сейчас. Сейчас оно успокаивало, делалось чем-то неимоверно бОльшим. Такая пошлая трактовка, но разве оттого она становится ложной? Да и разве клише является чем-то действительно плохим? Может, порой неуместным, а в остальном? Да какая разница! Будто миллиардам галактик есть какое-то дело до каких-то там клише и предрассудков. Не для того они существуют, как, впрочем, и всё в мире. И, находя во всём свой смысл, сейчас девочки нашли в сверкающем крохотными блёстками небе утешение.
Несмотря на раны, что уже остывали, и на пережитый ад, трио заснуло.
Тоня ещё спала, когда Оля проснулась с сильным изнеможением. Горло пересохло, а желудок неумолимо урчал. Мелкие ранки уже успели залечиться сами собой, даже корочек или мелкого раздражения не осталось, только шея продолжала болеть. Окровавленный бинт улетел в кусты, а в зеркале показалась длинная рана, рваные края которой уже успели затянуться. И сама она не кровоточила, что немного странно. Оля вновь, скорее для самоуспокоения, наложила бинты и принялась копошиться в вещах. Тёплая вода из литровой бутылки залечила горло, омыла возмущённый желудок и предательски закончилась. Треть пайка, что рассчитывался на девчонок, Оля, говоря откровенно, запихнула в себя с нескрываемым блаженством. Тут глаза приоткрыл и Кишка, за ним отошла ото сна и Тоня. О чём говорить было совершенно не ясно. Тоня проникновенно взглянула на Олю, в страхе заметить что-то, чего и сама до конца не понимала.
— Ты в порядке?
— Угу. Пойдём в дом.
Тоня хотела было сказать что-то, но оступилась и поняла.
Оля стояла в комнате одна, не пустила сестру. Трупного запаха не было, никаких паразитов, и на трупе бандита тоже. Размежёванные по стене мозги, вытекший глаз, вырванные клоки волос на кровати. Кишки и кости на месте. Олю не тошнило. Она намотала на лицо тряпку, кое-как подняла труп вместе с простынёй под ним. Посмотрела на обескровленное лицо и спрятала его под куском липкой ткани.