Маршрут - 21 (СИ)
— Не знаю, правда. Каждый сам что-то своё находит, тем и отличаемся мы от зверей, рыб и птиц. У них что-то природой задумано, а мы решили, что сами можем цели ставить, которые для нас недостижимы. И вот мы их вместе стараемся достичь или по отдельности, а мир лучше становился. Наверное, главное, чтобы твой смысл не портил жизнь другим. Люди так и пытались сделать мир лучше, каждый день работая и напоминая себе, что есть хорошо и правильно, а что плохо. Что все равны, все вместе. Помогать должны друг другу в начинаниях, нести за себя и друг за друга ответственность. Разные у нас смыслы, а кто-то вообще без них живёт, так, по привычке, алкоголики как раз. Ну вот разве без смысла запустили бы мы спутник в космос? Да даже самолёт какой-нибудь? Не знаю я, Тоня, не знаю в чём точный смысл всего этого, но знаю в чём мой, — Оля взглянула на Тоню и умилилась.
— В чём?
— Эх, Тоня. Дурёха ты. Прямо сейчас — о тебя заботиться, что ещё? Не ты же рычаги вертишь и винтовку носишь, — Оля взъерошила подруге волосы на макушке.
— Эй, ну чего ты делаешь! И я теперь, вообще-то, за себя постоять могу, и ничего я не дурёха!
— Всё то ты умеешь. Не забивай себе голову всякой чушью, само потом придёт. Ну, иди сюда.
Темно. Тепло. Тихо. Такая маленькая. Какой же дурой я была всю свою жизнь.
А сердце так и бьётся. Боится чего-то.
Кишка сидел в метрах двух от костра, просто наблюдая за девчонками. Он изредка переминался с лапы на лапу и вдруг уставился на полумесяц. Зрачки его большие и округлые отражали сотни огоньков, и он просто так смотрел и смотрел. А потом встал и ушёл. Странный кот, то ли глупый совсем, то ли умный больно. А костёр понемногу затухал.
Ночь, даже дятел замолчал. Кровати очень мягкие, почти перины. Может постояльцы те и вовсе месяц тот проспали как медведи в спячке, только летом и с перерывами на обед. Лежали девочки по отдельности, только Кишка всё не ложился. Сидел на подоконнике и смотрел в ночную звёздную гладь. Беленькие свечечки манили мысли, хотя какие у кота мысли, что ему воображать? Сидел и почти не двинется, лишь иногда лапу к морде поднесёт, лизнёт, проведёт себе по макушке и дальше смотрит.
Вдруг скрипнула дверца тумбочки. Оля нащупала что-то пыльное внутри и медленно достала, продолжая лежать на кровати. Издался тихонький хлопок. Тоня уже спала и не подозревала, чем занимается подруга. Вот к губам прислонилось холодное стекло и немного алой жидкости стекло по горлу.
Фу, действительно горькое, мерзость.
Так Оля и засыпала. Думала, что это был, наверное, лучший день в жизни за всё время. И уже не сильно её волновала её судьба давно усопших. Ты же живой, ты можешь быть счастливым и дарить счастье. А Тоня мерно посапывала, лежа на пузе и убрав руки под мягчайшую подушку.
Нижний Новгород девчонки преодолели без особых проблем. Набрали на одной из стоянок топлива в канистру и всё на этом. Ничего полезного. Такой же разрушенный город. Но теперь-то настоящая оттепель. Тающие сосульки свисали с карнизов районных коллекторов и трансформаторов, с высоких прожекторов на городском стадионе, с каждого балкона. Травы освобождали себя изо льда, пробивая путь к солнцу. Много выживших монастырей. Огромные, разбитые в сталебетонные ошмётки мосты. Их было четыре до войны, а остался лишь один, который шёл прямиком к Московскому вокзалу. Ехать по нему было страшно, тут и там дыры в дорожном полотне, ямы, но девочки преодолели его, отправились дальше.
Душа пресытилась разрушенными и разорёнными временем городами. Они всё ещё пугали, но отошли на второй план, уступив место тревогам насущным.
Судьба к несчастьям равнодушна.
Воспоминаний полон путь,
Нам усложнять его не нужно -
В надежде светлой наша суть,
Что не устроит самосуд!
Глава 9 Обещание
Москва. Более пятнадцати миллионов жителей. Теснились все, как селёдки в бочке, но радуются — столица как никак. Самые масштабные Парады Победы в ней проводили. Девочки видели такие только сквозь голубой экран, но и так они захватывали дух. Это же не только демонстрация силы, но и простое увековечивание подвига в годах. Гвардейские полки маршировали ровным строем. Левой! Правой! Танки новых модификаций, РСЗО различных видов с десятками ракет на борту, броневики с громадными колёсами и БМП. Лётное представление со сверхзвуковыми истребителями, а перед ними старые покажут, фанерные, которые ещё до них исправно и с честью исполняли свой долг. И всё жужжит, вертится, моторы ревут и рвутся вперёд по Красной Площади. И по земле, и по воздуху! А если говорить о вещах бытовых, то всё очень просто — столица жила сыто. И денег тут зарабатывали больше. С зарплатами могли посоревноваться только пробки, которых в 70-е становилось всё больше.
Но всё приедается со временем и приходит желание уединиться, прям как тот писатель. Уехать куда-то и насладиться летним солнышком, рыбалкой посреди озера, щебетанием птиц, а не в очередной раз копошиться в масле или бумажонках. Не думать о планах, а просто созерцать медленно идущую жизнь вокруг. Оля этим наслаждалась, но Тоня того не очень понимала.
— Оля-я, скукотища-а-а, — утомившись, она лежала, поднявши руку куда-то вверх и чертя в небе круги.
— И чего, станцевать для тебя? Я не умею.
— А ты расскажи что-нибудь!
— Например?
— Ну вот, а ты в деревне бывала? Я вот только один раз, да и у каких-то дальних родственников.
— Да. Бывала. Часто туда ездила.
— Часто, потому что нравилось или потому что заставляли?
— Первое. Я к бабушке с дедушкой ездила.
— Клёво. А я ничего с моей поездки не помню.
— Оно и не удивительно.
— На что это ты намекаешь?
— На то, что ты неугомонная.
— А из тебя слова вытягивать приходиться, — Тоня лукаво улыбнулась, — Мы стоим друг друга.
— Не поспоришь. Ладно, расскажу что-нибудь. Деревня — место, скажу так, специфическое. Вот некоторым она не нравится, другим в сердце западает, главное, что равнодушным никто не уезжает. Там, привыкнув, и встаётся легче, и все жилистее по виду, и девочки сильно краше казались. И ходячих энциклопедий было не найти, все простые такие, влюбчивые, в смысле, вообще ко всем вещам, романтичнее, что ли. В авантюры меня часто звали, а я отказывалась. По-другому в деревне взрослеют — это точно.
— А природа какая там?
— Ты голову высунь повыше и увидишь.
— Не хочу! Я вот лежу и тебя слушаю — мне нравится.
— Я теперь ещё и сказочник для тебя?
— Ну, — Тоня повернулась к Оле и сказала протяжно, — Пожалуйста.
— Ой, так уж и быть, может, сама вспомню чего-нибудь. Природа, значит… Красиво было. С криком петуха встаёшь и идёшь заспанную морду лица умывать. Дедушка уходил к колхоз работать сразу почти, бабушка по хозяйству, как она говорила, хлопотала. Соловьи поют, воробьи в ветвях смородины чирикают. Листочки у неё такие наливные и яркие были, как яблоки спелые. Если дождь скоро, то над кронами деревьев истребителями носиться ласточки начинали. Сомы на илистом дне побулькивают, туда-сюда щуки зубастые снуют. Коровы пятнистые, жирнючие мычат на всю улицу, и хряки наглые хрюкали так, будто старпом какой-нибудь на корабле заливался смехом. А посреди широкого поля пшеничного, до горизонта простиралось, будто только ты есть и небо — высокое-высокое, ни облачка и солнце голову напекает очень сильно, стоял одним одиноким трактор. Сломанный. Без ковша, двигателя нет, стёкол тоже. Только рычаги и стальной корпус. И на этом самом тракторе мальчишки всегда играли. Помню, одному всыпали ремнём, за то, что тот красную и зелёную краски из амбара слямзил у дедушки. Потом мальчики обшили, если так сказать можно, трактор этот фанерой, швабру, как пушку налепили. Разукрасили его и огромную красную звезду на башне нарисовали, по трафарету. Ровная была и строгая. А сами потом рябиной от других ребят отстреливались. А вот меня пустили, потому что я девочка, наверное. Другим совершенно неинтересно было, а я одна такая. Я на крышу забралась, и дух прям захватило, понимаешь! Вокруг золотая гладь, надо мной большой слепящий шар и чистый небосвод, а подо мной, пускай и воображаемый, а танк! И всё-таки грустно стало очень скоро, потому что мальчики веселились, а мне не с кем было такой красотой поделиться, не понимали они меня, но я не обижалась.