Кошак (СИ)

Вообще, под впечатлением от всего этого действа не на шутку разыгралось воображение. Почему-то вспомнилась русская народная сказка, где добрый молодец никак не может правильно улечься на лопату, чтобы добрая старушка засунула его в печь. В итоге в печь отправилась сама ведьма. Вот только это был явно не тот случай. В пику плохо образованной дремучей бабке, мои персональные ведьмы не дремали, и их было так просто не провести.
— Последний штрих, котик, — промурчала откуда-то со спины Арья. Тут же запустила свои опытные чуткие пальчики в волосы, мягко сдавила, и резко, сильным нажимом, вогнала голову в предназначенное для неё отверстие. Голова скрылась по самые уши, да и те поглотила специальная полость. Снаружи остался лишь затылок, по которому сейчас успокаивающе сновали дамские пальчики.
Больше не было произнесено ни слова, старшие прошли на выход. Мисель задержалась на пару лишних секунд, хмыкнула, обозрев меня с ног до головы, упакованного и беспомощного, и вышла следом. Только от входа не утерпела, бросила чуть насмешливо:
— А знаешь… таким ты мне нравишься ещё больше! Кот!
Оставшись в полном одиночестве, прислушался к ощущениям. Покалывания теперь были везде, поля охватили даже до поры свободный от них основной орган предстоящего действа, а заодно уши и чувствительную зону шеи сразу за ними. В губы настойчиво ткнулось что-то гибкое и пружинистое.
— Открой ротик, милый, — прозвучал в голове участливый голосок Сай. Нажатие стало сильней, настойчивей, и противиться ему я не стал. Ворвавшееся в рот нечто первым делом поймало язык, засосало его в свои глубины, после чего странным образом свернулось в ротовой полости, чётко «растёкшись» по зубам эдаким слепком челюстей. Милый голосок тут же участливо пояснил. — Чтобы язык не прикусил и зубы в крошку не стёр.
Да уж, обнадёживающе! Ощущения покалывания тем временем нарастали, по телу растекались странные волны, словно… словно во время секса с мечницей. Та же Лирана великолепно умела «пускать волну», от её воздействий хотелось навечно забыться в сладострастной дымке. Впрочем, сейчас то же трепетное воздействие обещало выродиться в свою противоположность. Безжалостную и нелепую, призванную причинять страдания, выбивать из человека нужное мучителям знание.
— В общем так, Кошак, — теперь говорила Викера. — Пока мечницы подключаются, мы с тобой немного откалибруем ощущения. Сейчас я запущу базовый вариант… местного удовольствия. Это то, что будет снимать с тебя наведённое возбуждение. Сразу предупреждаю: кайфа не жди. Этот аппарат не для развлечения создан… Не знаю ни одной республиканки, кому бы на нём понравилось — а это, знаешь ли, показатель… Девочки порой такие извращения практикуют… Готов?.. Да, говорить ты не сможешь, но там везде поля. Твои сигналы мозга будут сразу преобразовываться для нас в слова. Просто направь мне посыл, оборудование его считает и преобразует. Получится мысленная речь. Похоже на работу нашего боевого коммуникатора.
— Я понял, Вик. Давай, нечего больше оттягивать… — слов действительно не было, но я отчётливо «слышал», что именно «говорю».
— Поехали.
Голос наставницы ещё звучал, а волна ощущений уже подхватила и понесла в неведомые дали… вот только было в них что-то неживое, механическое. И были они о-очень далеки от идеала. Казалось, по кожному покрову, едва касаясь, пронёсся невесомый ветерок. Глаза мгновенно вылезли из орбит, сердечное давление зашкалило, из горла вырвался сдавленный рык, больше похожий на птичий клёкот. Сам собой сформировался мозговой импульс моей мучительнице: «Дай!» Безумно хотелось утоления — любого, хоть болью, лишь бы снять жуткое наваждение. Такого острого, пронзающего до самого естества возбуждения я, наверное, не испытывал никогда до того.
И Викера дала. В мозг ввинтилась игла боли, стало легче… Следом ещё, ещё… Лишь после третьей иглы до затуманенного сознания дошло, что это как раз обещанное валькирией удовольствие. Из-за намеренной жёсткости воздействия оно воспринималось болевым уколом — но функцию свою выполняло. И если возбуждение пронеслось и схлынуло где-то на периферии сознания, то пытка удовольствием растянулась, будто бы на целую вечность. Тело сотрясали спазмы, с губ слетали беззвучные стоны и крики, безжалостно трансформируясь в импульсы, чтобы спустя мгновение исторгнуться яркими, сочными звуками из динамиков рабочей зоны пыточной. Когда всё закончилось, я даже не сразу осознал это. Понял лишь, что из горла вырываются одни лишь сдавленные всхлипы. Да и как кончилось… Ветерок-то нет-нет, да пробегал… Тело нет-нет, да вздрагивало в очередной короткой разрядке… Кошки держали жёстко, и не думая отпускать даже на краткий миг; даруемое ими облегчение приходило лишь в сравнении с недавней мучительной жутью.
 
Ариала по итогам первого круга моего персонального ада не проронила ни слова. Уверен, будь на её месте та же Сай или Лай, они бы не замедлили позубоскалить. Наставница же проявила поистине непредставимое чувство такта. Вот и думай после этого, кто из кошек по-настоящему жесток и властен… А кто под всей напускной чешуёй жёсткости и воли скрывает милый пушистый мех.
Казалось, целую вечность я провисел, вцепившись в захваты, буквально повиснув на них. Тело отказывалось расслабляться полностью, и думаю, заслуга тут была не только непреходящего лёгкого возбуждения, но и накрывшего меня после пережитых запредельных эмоций отходняка. Какова же тогда сама пытка, если это — всего лишь подготовка к ней?! Не хотелось даже думать… Да что о ней думать — скоро всё узнаю на практике. А пока лучше провалиться в спасительную черноту безмыслия. В лёгкую медитативную технику, очищающую разум от мыслей и создающую под черепной коробкой прохладную пустоту. Как раз то, что нужно исстрадавшемуся телу и разуму.
— Калибровку прошли, — безэмоционально доложилась в пустоту Вик. — Мечницы подключились. Начинаем работать.
Что было дальше, сложно описать словами. Какие-то клоки восприятия, подёрнутые алой дымкой лопнувших капилляров глаз. Тот, кто придумал эту жуть, был очень — очень! — большим затейником. И знал реакции человеческого тела и тела мечника лучше него самого. Не удивлюсь, если стол и имплант — явления одного порядка. Только имплант, при всех его «незадекларированных» возможностях — всего лишь средство удовольствия, тогда как стол… Стол — это то, что будет сниться любому, прошедшему его, до самой солнечной станции, вынуждая снова и снова просыпаться в холодном поту.
Не знаю, как другие, но я точно вспомню про стол, если передо мной встанет проблема выбора. И сделаю его в пользу Республики — без вариантов. Викера с Арьей сильно приуменьшили его воспитательное воздействие, да и его вес на весах мироздания. Это не зёрнышко — о нет! — это целый пласт вселенной, а то и кусок пространства невообразимой массы и плотности, каким оно было до Большого взрыва. Даже слова Мансура, что он не хочет на стол, его трясущиеся от жутких видений прошлого руки — получили новое, предельно объёмное, содержание. Он реально не хотел на стол и многое бы отдал, чтобы не оказаться на нём вновь.
По-моему, я даже умолял. Особенно туго пришлось, когда «не включилась» пелена — хотя по всем ощущениям было самое для неё время. Мой внутренний зверь в этот момент оскалился было, зарычал, выходя на свет… но почти сразу прянул под древесные кроны, чтобы забиться в самую дальнюю и тайную пещеру. Воистину, человек всегда найдёт, чем прижать к ногтю даже самого сверхсильного соплеменника, каким бы «сверх-" он ни был. Вот тут-то я и осознал всю глубину собственного падения. Не знаю, как не заплакал. Видимо, упрямство слишком глубоко вошло в плоть и кровь, было частью характера, и тем сильней становилось, чем мне было хуже.
 
Очухался я, полностью раздавленным, буквально растёкшимся по кушетке, с выпущенными и зафиксированными в энергетических зажимах когтями. Всё тело болело, его крутило очередными спазмами; комбинезон, несмотря на гигиенические вставки, насквозь пропитался потом. Однако, невзирая на весь этот букет ощущений, сломленным себя я не ощущал. Видимо, это не понравилось мирозданию. Оно решило добить меня окончательно. Голос… Да, именно так: голос. В голове возник голос. Я даже узнал его обладателя — это была Сайна — вот только был он совершенно немыслимого тембра. Голос растягивался змеёй, ощущался каждый его звук, каждая октава. И каждое слагаемое голоса ввинчивалось в многострадальную нервную систему, вызывая чудовищной остроты желание.