Цветок яблони (СИ)

Его отряд был клином, который молотком вбивали в массивный булыжник, чтобы расколоть его. Они ломали оборонительный ряд, куда, расширяя его, втекали шедшие за ними ириастцы.
Вир, захваченный битвой, находясь в самой её гуще, не видел, как отборная кавалерия фихшейзцев большими жертвами проломила ряды баталии Зидвы. Как солдаты с алебардами и полэксами раздробили её на десятки маленьких отрядов, уничтожили, прошли далеко вперед.
Для Шерон все происходящее являлось одной бесконечной глухой болью. Та почти ежесекундно отдавалась холодными иглами где-то в глубине глазных яблок, когда рвалась чья-то жизнь. То, что творилось вокруг — ужасало.
До этого она принимала участие лишь в одной битве, в качестве молчаливого свидетеля, на бледных равнинах Даула. И хотя нынешнее сражение выглядело куда менее масштабным, чем то, в котором участвовала Мерк, оно происходило здесь и сейчас, вокруг Шерон, и от него было не отмахнуться, не сказать, что ей лишь почудилось.
Не чудилось.
Привстав в стременах, она смотрела, как везде, куда ни кинь взгляд, кипит битва. Среди массы движущихся отрядов, несущейся конницы властвовала смерть.
Это напоминало ей море Мертвецов. Её море. То, что она помнила с детства. Видела его в период спокойствия и ярости. Дышала его соленым горьким ветром. Чувствовала зябкую стужу, что приходила в месяц Снегиря с метелью. Плавала в прозрачной воде, видя дно и ленты водорослей. Ныряла на глубину за мелким, некрасивым, тусклым жемчугом. Ловила рыбу, вытаскивая тяжелую сеть вместе с отцом. Гуляя вдоль берега, выискивала осколки бледно-розовых раковин среди черной мокрой гальки. Она любила это море, часть её жизни, а потом, когда в нем пропал Димитр, ненавидела.
Злое. Жестокое. Бессердечное бескрайнее море.
Сейчас оно было именно таким.
Яростные волны накатывали, набирая силу, а затем отступали, оставляя на берегу десятки тел, хлопья морской пены.
И она терялась перед ним. Не могла читать его, понимать, как понимала настоящее. Когда придет волна, когда лучше не выходить на лодке, а когда можно уплыть далеко-далеко от берега. Не знала его правил и законов, видела лишь сплошной хаос.
Смерть.
Шерон была сердцем маленького отряда. Её охраняли со всех сторон люди лейтенанта де Ремиджио. Конные, хорошо защищенные и вооруженные. На вышколенных лошадях. Они следили, чтобы с ней ничего не случилось, и держали за центральной баталией, на достаточном расстоянии для безопасности, но близком для того, чтобы сюда приносили тех, кто почти утонул, но кого еще можно было вырвать из прожорливой штормовой пучины.
Указывающая лечила раненых. Спасала, как и во время ночного боя против мэлгов. Всех, кого удавалось.
— Я могу большее, — сказала Шерон Мильвио накануне вечером.
Он посмотрел ей прямо в глаза. Серьезные. Решительные. Кивнул, признавая:
— Можешь.
— Но?..
Бывший волшебник медлил, и Шерон горячо продолжила:
— Мёртвые — моя сила. Этой силы нет у Вэйрэна. Я способна поднять их, направить на врагов, словно свору злых собак. И люди побегут. Они не станут сражаться.
— Мёртвые — твоя слабость. Они тянут к себе твой дар. Те, кто погибнут, лягут на него своим весом.
— Стекло теперь крепко. Сколько бы мотыльков на него ни упало. Ты ведь знаешь.
— Знаю. — Он вздохнул. — Но есть несколько веских причин, чтобы отказаться от пути смерти.
— Путь смерти поможет спасти тысячи жизней, если армия откажется воевать и вовсе разбежится.
— Я не могу тебе запретить. Свобода выбора — это то, что определяет каждого из нас. Но помни о том, что бегут не армии, а трусы. Там, на противоположной стороне, таких не так уж и много. Они воины, прошедшие огонь и воду. Бойцы. Вспомни Дэйта и его людей, которые не дрогнули в Шаруде перед демонами, а сражались с ними. Я не раз видел доблесть на поле боя и смелость. Не считай тех, кто пришел, трусами только потому, что они наши враги. Когда людей загоняют в угол, они бьются насмерть. Ты просто будешь их убивать. Готова к такому? К смерти не одного, не десяти, а тысяч?
 
Она упрямо закусила губу, стараясь скрыть сомнение. В первую очередь от самой себя, спросив севшим голосом:
— Разве не это наша цель? Не победа? Любой ценой.
— Я знаю цену, которую заплатишь ты. Она может оказаться слишком высока для указывающей.
— Я тзамас.
— Еще нет. — Теплая улыбка. — И надеюсь, никогда не станешь.
Они помолчали, сидя друг против друга. Каждый думая о своем и об одном и том же.
— Какими они были? Те, с кем вы сражались у Мокрого Камня?
— Похожими на людей. Внешне. Но внутри... до того как Тион отобрал большую часть их сил, они мало походили на нас с тобою. Холодны. Я бы даже использовал слово «мертвы». Мертвы для любых эмоций, кроме своих желаний, стремления к власти, жажды смерти. Люди для них были лишь материалом, кирпичами в ступенях лестницы, ведущей к исполнению их целей. Никаких привязанностей, никакой жалости, ни капли верности или любви. Хоть к кому-то. С одной стороны, они были живыми, но с другой — безжизненны не меньше трупов, что поднимали на полях сражений ради победы. Дар смерти менял своих владельцев. Выпивал из них человечность, оставлял лишь эгоистичную оболочку. Это случалось с каждым тзамас. Вопрос лишь в применении сил. Убивая людей, они убивали что-то внутри себя. Точнее, это угасало в них, исчезало за ненадобностью и проснулось лишь после Катаклизма, когда они вновь стали человечнее и помогли Летосу, да и себе, чего уж скрывать, выжить в опасное время.
— Ты считаешь, что мне не избежать подобного. Даже несмотря на браслет.
— Стекло, может, и не лопнет, но его будет не видно под мотыльками. Любого тзамас ждет такой путь. Быстрее, если он начнет убивать часто и много. Когда черпаешь с той стороны, то рано или поздно она потребует свою плату. А я не хотел бы, чтобы ты теряла себя и становилась столь же равнодушна, как смерть.
— Разве победа не стоит этого?
— Разве у тебя нет тех, ради кого стоит жить, а не существовать? — мягко спросил он в ответ, и Шерон опустила взгляд, теряя пыл. — Мы в Войну Гнева размышляли так же, как ты: победа любой ценой. Посмотри, к чему это привело. Ты не воин, не тзамас. Ты — указывающая. Все еще она. Защитница. Так тебя воспитали на Талорисе. Поступай как прежде — защищай. Твоя помощь понадобится.
Она признавала верность его слов, но не могла не спросить:
— А если мы проиграем из-за того, что я не вступила в бой? Тысячи хороших людей погибнут.
Мильвио взял её лицо в свои ладони, наклонился, глядя в глаза, четко произнес, так, чтобы девушка не пропустила ни единого слова:
— Пойми, что завтра, с твоим участием или без него, погибнет много хороших людей. Там те, кто идут против нас, и они не чудовища. Во всяком случае, большинство из них ничем не отличаются от меня или тебя. Если ты думаешь лишь о хороших людях, то не важно, кто победит, — все равно и мы и они в проигрыше. Потому что на ту сторону уйдут те, кто мог бы жить. Ты никак этого не изменишь. Что же касается победы — она будет не здесь, а в Шаруде. Бланка и Лавиани. Помни о них. Что бы ни случилось на этом поле, мы лишь пытаемся лишить да Монтага его меча. Чтобы он не подмял под себя остальные герцогства и не обрел силу, с которой уже никто не справится.
Это было вчера.
А сегодня Шерон, не обращая внимания на грохот барабанов, сигнальные трубы и шум сражения, спасала раненых.
И сама не заметила, как битва, то самое море, которое она так и не смогла постичь, набралась силы, и её мощная волна, поглотив вставшую на пути баталию и более мелкие отряды, нахлынула и дотянулась до указывающей.
Внезапно вокруг закипела схватка. Она, занятая чужой раной, пропустила её начало и поняла, что происходит, только когда лейтенант де Ремиджио резким рывком поднял её с колен на ноги, рявкнув в лицо:
— Уходим, госпожа! Быстро!
— Но... — возразила она, попытавшись вернуться к раненому, который без её помощи должен был умереть.