Цветок яблони (СИ)

Быть столь же уважаемым. Богатым. Настолько богатым, чтобы даже благородные Мута считали тебя ровней.
И вот сегодня он узнал о новом пути. А все, что было прежде...
Не его.
Не его мир. Не его берег. Не его долина. Не его горы.
Все достанется Тариру, и он станет следующим купцом в семье ат На. Даже если бы Сабир подумал отказаться, здесь ему уже не быть. Ему придется покинуть Мут, уплыть на север.
Стать изгоем.
И отвернуться от Мири. Точнее, она отвернется от него.
Навсегда.
Но Сабир верил в её любовь. Уважал её и тех, кто выбрал быть проводниками её воли. Это было выше личных амбиций, выше собственных желаний. Мут, герцогство, которое считали страной на границе просвещенного мира, на самом деле был истинной цивилизацией. Здесь жили те, кто чтил прошлое, исчезнувшее в былых эпохах. И ту, которая провела их через все темные события. В том числе и Катаклизм.
В крови мутцев текла её сила, их разум принимал все её решения, кои нечасто, порой раз в поколение, озвучивали дэво, найдя в Медной книге. И тогда даже герцог покорялся им.
Что уж говорить о Сабире.
И все равно. Все равно. Было больно и немного обидно.
— Да, отец. Я принимаю её волю.
Купец помолчал, подвигал челюстью, глядя на сына пристально, иначе, чем прежде. С уважением. И с сожалением.
— Ты облачишься в платье, как того требует традиция. Ты не будешь богат. Ты не познаешь женщин. Дэво лишены страстей. У тебя не будет детей, а у меня внуков. Ты уйдешь на гору Чтак, учиться слушать ее, и, когда вернешься, скорее всего, время моей жизни уже подойдет к концу. И твоей матери тоже. Но этот дом всегда открыт для дэво.
— Я знаю это, отец. Когда я должен ехать?
— Сейчас. Если поторопишься, то завтра нагонишь первого жреца.
— Прощай, отец.
Когда он уходил, купец сказал ему в спину:
— Когда услышишь ее, передай от меня... надеюсь, я приношу эту жертву не напрасно.
Солнце клонилось к закату.
Бордовое, словно спелая вишня, оно перестало мучить все живое и наконец-то одаривало сухие отвесные скалы тёплым, благодатным дыханием. Розовые склоны целовал ослабленный свет, не проникая в глубину долин, уже захваченных ранними сумерками, и солнечный шар, бессильный, дробился на тысячи осколков в украшенных медными полосами стенах Храма.
В зале Десяти касаний горели свечи. Чадили, потрескивали, таяли с медленной величавостью торговых кораблей пшту, что приходили в порт, привозя товары для отца.
Сабир чуть улыбнулся, радуясь, что помнит, несмотря на годы, те отрывки из прошлой жизни. Теперь казавшейся ему странной, ненужной, совершенно пустой.
Медная пластинка в его руках, с множеством хаотично распложенных дырочек, та самая, что когда-то обожгла лоб, теперь ползла по страницам книги. Они были из меди, но столь тонкой, что очень походили на бумагу по тому, как гнулись и шуршали под пальцами, которые после долгого чтения пахли этим металлом. В отверстиях пластинки, ключа к святому манускрипту, появлялись буквы старого наречия, которые складывались в нужные слова. Откровения милосердной к тем, кто готов служить ей и кого она награждала в меру своей безграничной щедрости.
Сабир помнил тот день, когда впервые был допущен к святыне. Он с трепетом открыл обложку и в немом разочаровании воззрился на бесконечные вариации букв, идущих друг за другом без всяких промежутков.
Без всякого содержания.
Тогда первый жрец положил на страницу пластину, и перед взором ученика появились осмысленные слова. Он провел ключом по странице сверху вниз и прочитал Первое из Откровений.
— Саби. — Знакомый голос вырвал его из воспоминаний.
Первый жрец протянул руки, и молодой человек, терпеливо ожидавший прихода учителя с солнцепадной молитвы, тут же собрался.
— Да, учитель.
— Что ты понял сегодня?
Эта фраза звучала каждый день. И была неизменной, как цели Мири. Из года в год первый жрец желал знать, не зря ли прошел день его ученика.
— Что ей больно за случившееся. Но я все еще не вижу её вины.
— Разве только вина может заставить нас исправлять что-то? Приводить мир и жизнь к лучшему? — Он не укорял, направлял. — Иногда правильные поступки совершаются только потому, что они правильные. В этом истина, к которой человек должен стремиться и которую часто забывает.
 
— Но разве истина не меняется от человека к человеку, учитель? Каждый видит и ощущает мир иначе. Спроси карифца и дагеварца, кто прав в последней войне. И ты получишь два абсолютно разных ответа, две правды. Истину можно и не узнать. Она потеряется в этих правдах, будет биться, словно птица в силке. Как найти правильную дорогу?
Первый жрец не нахмурился гневно, когда воспитанник оспорил его слова, лишь одобрительно кивнул, ибо в поиске через множество вопросов рождалось умение видеть первопричины всего мироздания. Так их учила Мири.
— По следам ее. Это странный ответ, Саби. Но со временем ты поймешь. Если она позволит тебе прочесть Медную книгу полностью. Лет через тридцать, а может быть, сорок, когда тебе будет ясна цель Храма. Все наши обязанности, долг перед ней, прошлым и будущим.
— Да. Учитель.
— Мы следы. Мы оставляем отпечатки на времени, которое она уже когда-то видела и в которое когда-то придет. Ты — будущий первый жрец. Такой же, как я. В тебе та же сила крови. Она одаривает тебя своей благосклонностью. Мы созданы для её цели. Для единственного действия. Ты, я, мой учитель и его учитель, и его, и так к самому началу основания нашей обители — кинжалы света, разящие мрак. Мы рождаемся, служим, ждем исполнения задачи и умираем, всю жизнь оставаясь в ножнах.
Сабир печально опустил уголки губ:
— Мне всегда грустно об этом думать, учитель.
— Ты молод и не понимаешь. Никто из нас не отчаялся. Он знает, что в грядущем один из нас обязательно найдет ее, а после исполнит свое предназначение первого жреца. Ведь другие верные избранные не в силах прочитать всю Медную книгу. Только мы. Только наша кровь впитывает эту медь, её слезы. Ступай. У тебя занятия с мастером боя. Надо много работать. Ибо Храм существует.
— Ибо Храм существует, — эхом повторил молодой дэво.
Солнце клонилось к закату.
Бордовое, словно спелая вишня, оно перестало мучить все живое и наконец-то одаривало портовые пирсы вестью, что устало и собирается уйти за далекие горы. Великий древний город оживал, стряхивал со своей пропыленной носорожьей шкуры улиц долгий зной, шелестел пальмами, трубил слонами, пел открывающимися курильнями и винными ложами.
Приятный свет легконогой газелью скользил по червонным крышам, острым конькам и статуям мраморных крокодилов, уже не касаясь сердец прекрасных парков, где томные сумерки скрывали нежными руками многочисленные парочки влюбленных. Солнечный диск, благосклонный к их сладостным тайнам, дробился в хрустальном шаре мастера-навигатора, что ждал, когда на корабль взойдет единственный пассажир.
— Учитель...
Саби, смотревший на запад, туда, где был дом, которого он не видел уже больше сорока лет, повернулся к юному дэво, терпеливо ожидавшему последнего напутствия первого жреца.
— Ты готов.
— Да. Но мой брат...
— Станет первым жрецом в свое время. Вас обоих выбрала Милосердная, такого не случалось раньше. Ты достоин быть первым из двух, но в Эльвате справишься только ты. Докажи герцогу, что он нуждается в мудром совете служанки Милосердной. Будь разумен и осторожен. В Небесном дворце уже подготовили тебе встречу те, кого отправляли раньше.
— Я сделаю все, как требуется.
— Да. Сделаешь. — Саби не сомневался. Он стоял, опираясь на посох, который много лет помогал ему, дерево кумье, насыщенного красно-оранжевого цвета, отполированное касаниями пальцев всех тех, кто руководил Храмом раньше. — Тьма пробуждается. Это говорят свечи, что гаснут чаще, чем должно. Дождись ту, кто разорвет этот мир и соберет его заново. И когда она явится, сообщи. Я буду ждать, Бати.