Цветок яблони (СИ)

Таувин с гербом сойки 
Солнце клонилось к закату.
Бордовое, словно спелая вишня, оно перестало мучить все живое и светило лишь пустоте. Бесконечным нитям, прядильному станку вечности.
Золотые нити начинались в одном мире, тянулись через этот и уходили в следующий, стремительно темнея. Если смотреть через них на солнечный шар, то он дробился на тысячи осколков, мёртвых, бесполезных, совершенно холодных.
Не было больше солнца на небе. Только луна, и её стылый свет порождал живые тени. Те дышали, шевелились, ползли по замысловатым рваным траекториям, обтекая ботинки с осторожностью змей, избегающих рассыпавшихся по земле углей.
Они не видели ее, но ощущали нечто, что заставляло менять свой путь.
Бланку смущали нити. И манили. Столь притягательны они были, что хотелось коснуться их, плести, менять.
Повелевать.
В этом странном месте... мире госпожа Эрбет внезапно поняла, что помнит вещи, которые знать не должна. Это было как удар молнии. Ослепительно и очень больно.
Она помнила запах своего учителя, асторэ. Помнила, как тяжел необычный металл, который дала сестра. Помнила, как захлебывалась в рыданиях Мерк над телом того, кого любила.
Отчаяние. Боль. Ненависть. Мольба.
Все сразу.
Помнила её взгляд, когда они прощались навсегда.
И от этого ей отчего-то становилось стыдно. А еще она чувствовала свое бессилие. И ошибку.
Звон колокола. Долгий. Одинокий. Погребальный.
Клетка, в которой умирало какое-то существо.
Бланка ощутила кровь, текущую по рукам, вздрогнула, опустила взгляд, но не увидела никаких следов на коже.
Всего-навсего наваждение. Из прошлого. Воспоминание человека, которым она не была и которого не знала. Но теперь не боялась ту, что без спросу стала её частью. Или проснулась в ней? Или... вернулась?
Нельзя бояться саму себя. Она увидела лишь несколько кратких мгновений, отрывков из чужой жизни.
Но теперь госпожа Эрбет знала, как должно поступить.
Она шла вперед, скрытая от глаз древнего существа, забираясь в самый центр его логова. Вперед. Только вперед.
Пока оно отвлеклось на других.
На друзей.
Ее огнерыжие волосы, растрепанные, точно после сильного весеннего ветра, концами цеплялись за нити, отчего по тем пробегали трескучие искры. Уносились вверх.
К луне.
Она услышала голос Тэо...
Солнце клонилось к закату.
Бордовое, словно спелая вишня, оно перестало мучить последних оставшихся в живых в долине. Та протянулась внизу в виде гигантского корыта, частично окутанная малиновым дымом из-за заходящих лучей.
Истерзанная, изрытая, вспученная, раздавленная, захлебывающаяся от растекшейся крови, придавленная тысячами тел. Немногие сотни, искалеченные, как и земля, неорганизованными отрядами, все еще огрызаясь друг на друга, если встречались, отползали, уходя на запад или восток.
Солнце отражалось в их шлемах, дробилось на тысячи болезненных глаз-огней.
Тэо стоял на вершине мира, на балконе, далеко выдающемся вперед из тела алебастровой башни. Почти сто ярдов в длину и двадцать в ширину, эта площадка могла вместить в себя множество людей, но был только он.
Стоило подумать, как ему повезло здесь оказаться. Толчок в спину. Темнота.
А после солнце в глаза, вокруг осень, судя по желтым полям и холмам, а внизу перед ним раскрывается невиданное и ужасающее зрелище подходящей к концу бойни.
Он никогда не думал, что возможно такое количество мёртвых в одном месте. От них остались лишь окровавленные кости.
Солнце подмигнуло ему с веселой непосредственностью шутника, задумавшего невероятную каверзу, которую обязательно оценят все причастные.
И вот он уже не один на балконе. Колоннада почернела, перила испарились, огромные цветочные горшки расколоты, и земля из них разлетелась по тёплым широким плитам, а деревья, что росли, даруя здесь тень, — сломаны, сгорели, высохли.
Пружина увидел женщину, распростертую на гладком полу. Он с трудом понял, что её волосы совсем недавно были соломенными, а может, даже и золотыми, как у Нейси. Теперь же стали почерневшими, тлеющими.
 
Жалкие остатки некогда прекрасной прически.
Платье необычного фасона, он никогда не встречал такой ткани, чем-то напоминающей серфо, порвано на правом плече и боку.
В первый миг он подумал, что незнакомка мертва, но вот она сделала глубокий вдох, отжалась на руках, поднимая лицо над полом, и тонкая коралловая нитка слюны потянулась из её разбитого рта вниз.
Села, посмотрела сквозь Тэо, не видя его.
Красивая. Нет. Завораживающая. Старая кровь. Тёплый лед. Не та холодная красота, что, бывает, встречается, а... словно летний север. Лен и серебро. И невероятно синие глаза.
Чуть трясущейся рукой она провела тыльной стороной ладони по губам, смазывая кровь на обожженную щеку. Слабый ветерок, внезапно робко коснувшийся края платья, заставил её вздрогнуть и действовать быстрее. Женщина начала вставать, и тут сверху, с закатного неба, тугим клубком упал вихрь. Накинулся на нее, обхватил, одновременно оторвав от пола горшки, землю и уничтоженные деревья. Он швырнул все предметы вверх, но с противницей поступить так не вышло.
Вихрь отлетел, развеялся, и из тугого смерча выступил человек в легкой серой броне и закрытом шлеме. В руках у него был короткий клинок, сотканный из ветра и желтых дубовых листьев. Призрачный, все время меняющийся и не кажущийся опасным.
Воин бросился к встающей, но та лишь дернула бровью, и в него впечатался невидимый, но сокрушительный удар.
Вся башня дрогнула, перила лопнули, колонны рассыпались, плиты пошли трещинами, превратились в песок, развеевшийся в стороны. Мужчина, от которого после этого не должно было остаться и мокрого места, покатился по полу, оказавшись возле самого входа на балкон. Шлем сорвало с головы, рассекло кожу, и кровь попадала на мокрые от пота волосы, прилипшие ко лбу, капала ему на скулу.
Перед Тэо был Мильвио.
Другой. Незнакомый. Совсем молодой. Но с куда более гневным лицом и глазами черными от ярости.
Солнце не выдержало этой ярости, взорвалось, разлетелось осколками рубинов, и те горячими шмелями упали на женщину. Она, так и не встав с колен, отбила их, отправила в долину, и там спустя несколько долгих секунд загрохотало, но Тэо готов был поклясться, что расслышал людские крики, прежде чем они навсегда оборвались.
И без того израненная долина теперь расцвела новыми грандиозными пожарами, а пять холмов оказались сметены на развалины ближайшего городка.
Отражение этой атаки забрало последние силы у Лавьенды. Тэо не сомневался, что женщина перед ним — именно она. Третья среди великих волшебников, после Скованного и Тиона. Величайшая и легендарная.
Она больше не могла нападать, и Мильвио с раздражением вытер кровь на посеревшем лице. Бой, который, как считал Пружина, длился уже не одну минуту, он видел лишь финал, истощил и Войса.
— Тебя не должно быть здесь. — У Лавьенды оказался чудесный и очень спокойный голос. — Лучше бы пришел он. Было бы не так обидно.
— Потому он и не пришел.
— Уходи.
— Не могу. — В его голосе не было сожаления. Ничего не было.
Одна пустота.
Волшебник собирался сделать то, зачем пришел сюда, и, взяв покрепче меч, шагнул к ней.
Лавьенда просто смотрела, как Войс подходит. Опиралась одной ладонью о пол и не делала никаких попыток отползти назад или в чем-то убедить. Она была сломлена и истощена.
Тэо, сам не зная почему, дрогнул и шагнул следом за великим волшебником, чтобы как-то его остановить. Не дать случиться тому, что тот задумал.
Рука легла ему на плечо. Мильвио, настоящий Мильвио, стоял рядом.
— Это прошлое. В нем ничего нельзя изменить, мой друг.
— Так и было?
Тот бросил быстрый взгляд на победителя и его жертву, сказав, не скрывая сожаления:
— Глупость и гнев приводят к бедам. А еще самонадеянность и отсутствие жалости к тем, кого считаешь врагами.