Высокое Искусство (СИ)

Чертежник вздохнул и хлестнул ученицу по плечу с возгласом:
— Положение! Спину ровнее!
Елена вытянулась еще сильнее, позвоночник гудел, как натянутая струна или, если прибегать к уже привычной реальности, как тетива блочного арбалета. Дико болела поясница — ей досталось по ходу жопной операции у Бадаса позавчера и дальше пошло без перерыва. В тюрьме началось большое следствие с групповым допросом в несколько приемов и аналогом очной ставки, а подмастерья снова перестарались. И сейчас при каждом движении в крестец будто забивали медный гвоздь из арсенала корабельщиков. Под черепной крышкой упорно крутилось неприятное слово «радикулит», которым впечатляюще и многолетне страдал Дед.
— Еще раз, дура, — проскрипел, как злобный сверчок, Фигуэредо. — Первое.
На этот раз палочка, точнее длинный толстый прут, хлестнула по бедру, Елена закусила губу и не издала ни звука.
— Шагай не шагая. Нога выносится вперед, дальше ее притягивает и ставит сила падения. Я говорил это год назад, полгода назад, месяц назад, но ты меня не слушаешь. Позволь земле самой притягивать, двигать твои ноги, не вкладывай лишние силы, они еще пригодятся. Второе.
Новый удар обжег другую ногу, симметрично. Елена сдержалась и на этот раз. Фигуэредо зашел ей за спину, его ломкий голос звучал почти над самым ухом.
— Носки ты поднимаешь, хоть это я сумел вложить в твою пустую башку. Но еще раз повторяю.
Чертежник оказался немного сбоку и прищемил кончики пальцев левой ноги прутом.
— Стопа не перекатывается. Не! Перекатывается!
Елена ждала новый удар, и он воспоследовал, теперь по голени, очень больно, так что женщина не сдержала всхлип сквозь зубы.
Фигуэредо стал рядом, бок о бок, показывая, должно быть, в тысячный раз.
— Нога идет вперед, мускулы не напряжены, бедро качается, как маятник, без напряжения. Носок поднят, чтобы не споткнуться, если под ногу попадет камень, брошенный клинок, труп. А если это будет стопа врага, ты наступишь на нее и сможешь лишить равновесия уже его.
Чертежник несколько раз гулко хлопнул ногой в старом тапке из войлока о каменный пол.
— И никакого переката! Стопа опускается разом, как челюсть капкана. Земля притягивает ногу, а нога цепляется в землю всей подошвой, сверху вниз. Правильно шагая, ты сможешь драться даже на льду. Иным образом — обязательно поскользнешься. Особенно если у тебя в руке меч, который тянет за собой тело.
Чертежник снова тяжело вздохнул, покачал головой, хвост седых волос качнулся за спиной.
— Вэндера, ты сильна почти как обычный крестьянин. Но слабее любого настоящего бойца. Тебе труднее парировать, потому что хороший удар крепкой рукой сметет твою защиту. Тяжелее рубить и прорезать одежду, а уж тем более кольчугу или доспех. Уравняет шансы только безупречное мастерство и грамотное передвижение, а на шесть правильных шагов у тебя один ошибочный. Это сгодится для солдата. И для женщины тоже. Но в схватке с бретером или хорошим учеником фехтмейстера каждый седьмой-восьмой шаг ты открываешься для удара. Может я слишком рано начал учить тебя искусству меча?
Чертежник обошел ее по кругу и встал напротив, одна рука за спиной, как у Наполеона, в другой подрагивает палка, словно осиное жало. Фигуэредо нарочито замедленным жестом упер инструмент в лоб ученице и веско проговорил, словно заколачивая мудрость в голову Елены:
— Прямо сейчас в этом огромном мире кто-то неистово упражняется, чтобы убить тебя. Ты не знаешь этого человека, он не знает тебя. Но ваши судьбы связаны, они ведут к неизбежной встрече. Враг делает на твои десять повторений одиннадцать своих. Он учится правильно шагать, он исправляет ошибки кропотливым учением. И все это, чтобы тебя прикончить. Думай об этом ежечасно, ежеминутно.
«Я знаю, кто хочет убить меня» — подумала Елена и промолчала.
Новый вздох, полный глубинного разочарования.
— Заново. Все заново на месте.
Елена ступила в центр «круга смерти», крепче сжала рукоять учебного меча, тяжелой палки с крестовиной вместо гарды и свинцовым набалдашником на конце рукояти. Хотелось плакать, как в первые недели ученичества, глядя, сколь непринужденно и легко все получалось у наставника. Чертежник был серьезно болен, неумолимая хворь выгрызала старика изнутри день за днем. Фигуэредо не мог пройти и сотни шагов без передышки, не мог толком нагнуться, и вынужден был приседать, держа корпус вертикально. Елена была здоровее, моложе, сильнее, быстрее. И все равно, рядом с больным фехтмейстером она чувствовала себя коровой на льду, что пытается соревноваться с фигуристом. В каждом движении Чертежника чувствовалась безжалостная, радикальная отточенность, школа, где ошибки наказывал самый строгий экзаменатор по имени Смерть. Эта школа, точное знание, что и как нужно сделать в каждое мгновение, заменяла мастеру и здоровье, и молодость.
 
Ученица выполнила парад, замерла в ожидании команды.
— Маятник! — приказал Фигуэредо.
Елена вытянула вперед руку и начала осточертевшую за сотни, тысячи повторений комбинацию. «Острие» замерло, приклеенное к невидимой точке, оружная рука ходит вправо-влево, отрабатывая симметричные защиты от боковых ударов. Тридцать движений, затем смена руки. И снова, и снова, пока кисть не потеряет чувствительность, а сломанное год назад предплечье не покажется свинцовым. И затем продолжать.
— Подкова!
Теперь острие активно заработало, деревянный меч рисовал перевернутую подкову.
— Локоть неподвижен! — прикрикнул Чертежник. — Рука действует от плеча, торс доворачивается, усиливая противодействие! Иначе более тяжелый клинок собьет твой собственный.
Поясница заныла еще сильнее. Впрочем, душе приходилось куда тяжелее.
Год ученичества стал для Елены временем непреходящего унижения. Причем нельзя сказать, что фехтмейстер старался как-то особенно ее уязвить. После того как наставник и ученица заключили настоящий договор, Чертежника словно подменили. Мастер был строг, деловит и профессионален до зубовного скрежета. Он взялся учить, и он учил, каждую минуту их почти ежедневных занятий. Елена ждала неизбежного мытья тренировочной залы, выноса ночного горшка и прочей «неуставщины», которая, судя по масскульту, была неизбежна для подмастерья в додзе. Ничего этого Фигуэредо не требовал. Елена приходила, надевала тренировочные портки с рубахой, а дальше все общение было посвящено лишь Высокому Искусству.
— Высокая диагональ!
Меч рубил сверху вниз, наотмашь, в почти полностью вытянутой руке, заканчивая движение у стопы «задней ноги». И сразу же шел в обратном направлении, имитируя удар ложным лезвием снизу вверх.
Да, как наставник фехтмейстер был выше всяких похвал. Не считая того, что за редчайшими исключениями каждый урок оставлял Елене несколько новых синяков. Хуже было другое. Фигуэредо не верил в ученицу и не считал нужным это скрывать. Просто не верил. «Вэндера» могла стараться или не стараться, топтаться на месте в бессильных попытках или демонстрировать впечатляющие успехи, наставник все равно искренне презирал ее как человека не на своем месте, который стучится лбом в закрытые ворота вместо того, чтобы заниматься чем-то более достойным и полезным. И вот это спокойное, совершенно не демонстративное пренебрежение уязвляло сильнее, чем палка, уже третья за год ученичества. Ранило как настоящий клинок. Особенно в комплексе с крепнущим пониманием — да, Чертежник был прав, ей никогда не стать блестящим фехтовальщиком. Только лишь крепким середняком.
— Восьмерка с левой руки!
Месяц за месяцем Елена старалась изо всех сил, ей казалось, что рано или поздно фехтмейстер оценит хотя бы упорство. Тщетно. Понадобилось много недель, чтобы ученица, наконец, поняла — Фигуэредо никогда не признает ее бойцом. Это просто не предусмотрено в его картине вселенной. Теперь женщина держалась только на самолюбии. И памяти о красных глазах убийцы на корабле. В одном Чертежник ошибался — Елена хорошо знала, кто однажды придет за ней. А теперь, благодаря науке Искусства еще лучше понимала, сколь глубока пропасть между ними. Поэтому, несмотря на все разочарование, почти каждый день Елена стучала в ненавистную дверь ненавистного мастера. И она училась, понемногу, крошечными шажками, тяжело, с обидными провалами и откатами — но все же двигалась вперед.