Испорченная реальность (ЛП)

Я запинаюсь, падаю, лечу кувырком. Тропинка жесткая, безжалостная, утоптанная. Тени скрывают Дайю прежде, чем я поднимаюсь, прежде, чем успеваю сказать, что упал, прежде, чем ударяюсь оземь. Теперь можно как следует прислушаться. Никаких шагов, даже Дайю. Ветер шуршит в листве. Поют птицы, не знаю какие. Шорох. Шум воды. Мы уже близко, я уверен.
Я кое-как встаю, переваливаюсь с ноги на ногу, пытаясь двигаться дальше. У меня кружится голова. Хорошо, что смотреть не на что — только тьма, тени и лужи мрака, бледные лучи луны падают в прорехи между ветвями. Луна — узкий серп — тусклая, скорей дразнит, чем светит.
Я приближаюсь к водопаду. Тропа огибает подножие горы. Вода падает в бассейн, и поток струится дальше — под пешеходный мост.
Пятен света на тропе становится чуть больше, но я вижу только контуры и смутные тени. Прежде чем пройти по мосту, останавливаюсь, чтобы перевести дыхание.
Не успеваю. Рука хватает меня за лодыжку.
Я пинаюсь, стряхиваю ее и едва не падаю. Из воды на меня смотрит золотистая маска Дайю.
Она снова хватает меня. Дайю ушла под воду, на виду только ее лицо и рука. Раздаются новые крики. Не так далеко, как мне бы хотелось.
— Сюда, — настойчиво зовет она.
Я погружаюсь, стараясь не слишком шуметь. Вода ледяная. Я обнажен и совершенно беззащитен. Дайю, с маской в руке, плывет к водопаду. Я следую за ней. Она ныряет — под струи. Я пробиваюсь сквозь холодную, тяжелую воду, давящую, как камень. Говорю, что скоро окажусь на другой стороне. Это возможно, иначе она не стала бы рисковать.
По ту сторону водопада что-то вроде пещеры, глубокая выемка. Никаких туннелей, только пара едва заметных выступов. Стены смыкаются вокруг. Дайю взбирается на один из выступов, переворачивается на спину, ловит ртом воздух. Сжимает свою маску. В темноте, среди теней, кажется, что ее кожа плавится — из-за серой краски. Вода не полностью ее смыла, но начало положено.
Я плыву к ней, забираюсь на уступ, тоже ложусь на спину. Задыхаясь, спрашиваю:
— Теперь мы в безопасности?
— Тихо. — Она оборачивается, прижимается ко мне всем телом. Наверное, благодаря этому обмену теплом мы пережили ночь. Мы не говорим, почти ничего не делаем. Просто изредка шевелимся. Она мимолетно целует меня — раз, другой, третий — в губы, откидывает с моего лица посеревшие волосы. В этом сумраке я вижу ее впервые. Вся серость ушла, глаза у нее нежные, старше, чем должно, маленькие губы складываются в подобие улыбки. Она прекрасна.
Закрыв глаза, я вижу только Карен. Я уверен, что Дайю это знает, но не говорю ей. Я хватаюсь за нее, как она — за меня, чувствую, что согреваюсь, живу, что у меня правда есть шанс. Я не знаю, как долго придется ждать, но понимаю почему. Призраки не перестанут искать нас лишь потому, что мы ускользнули. Теперь они организовали поиск и не остановятся, пока не найдут и не очистят нас. Этого я боюсь больше всего, кроме потери Карен и Тимми.
— Что, если они найдут нас? — спрашиваю я.
Она протягивает руку за спину — в торбу — и показывает мне нож. Он выглядит обыкновенным. Она кладет его чуть выше наших голов, чтобы мы оба легко до него дотянулись. Не отвечает. Не думает, что мы сможем выйти из пещеры живыми.
  
Глава 10
 
I
— Они будут искать нас целую вечность, — говорю я.
— Тихо.
— Убьют нас обоих, если я не смогу...
— Тихо.
— Как мы доберемся до Сиднея?
— Тихо.
Это ее постоянный ответ. Я не выпаливаю вопросы один за другим, не строчу как пулемет, но спрашиваю на рассвете, когда первый лучик солнца медлит на воде у зева пещеры. Нас не видно — только если они решат заглянуть за водопад...
— Откуда ты знала, что это...
Она целует меня, чтобы заткнуть. Срабатывает. Но я отстраняюсь и напоминаю:
— Ты не любишь меня.
— Дело не в любви.
— А в чем?
— В выживании. В удобстве. В утешении. — Она улыбается и повторяет: — Тихо.
Не то чтобы ей не хочется говорить, но ответы не важны. Они ничего не изменят. Шум водопада должен скрыть наши голоса, особенно если учесть, что мы всего лишь перешептываемся. Конечно, лучше знать наверняка.
 
Я не могу забыть об Анне.
Я был последним, что она видела. Бросился к ней слишком поздно. Фиговый из меня супермен. Я замерз, хочу есть, измазан серой краской, обнажен, застрял здесь со странной женщиной, которую толком не видел. В прибывающем свете я в первый раз действительно смотрю на нее.
Надеюсь, что умереть от ножа — это не очень больно. Что это милосердная смерть. Что Анна не мучилась. Не думала, что я виноват.
Но это была моя вина. Я рассказал о ней главе призраков. Поведал, что не забыт. Он сделал все, чтобы это исправить. Уничтожить даже тень надежды. Немыслимая жестокость.
Я рад, что он погиб. Жаль, что не от моей руки.
— У тебя есть план? — спрашиваю я.
— Тихо.
— У нас есть план? — спрашиваю я снова.
— У тебя — есть.
Ага. Конечно. Мой план по-идиотски прост. Забрать пистолет, изменить реальность. Звучит круто, да? Один раз выстрелить и вернуть потерянную жизнь, поправить одеялко Тимми, поцеловать Карен на ночь, заняться с ней любовью и, да, отдать немного денег Ларе Риддл и убедиться, что Дайю нашла где остановиться, работу, и, может, даже найти ей парня. Будет мило, чудно, распрекрасно и красиво с моей стороны.
Она права, план у меня есть. Зависит от нескольких унций свинца и быстрых рук. Проблема призраков и теней остается нерешенной.
— Это нельзя назвать планом, — говорю я.
— Чем проще, тем лучше, — замечает она. — А теперь тихо.
— Не получается, — объясняю я. — В тишине я начинаю думать — о плохом.
— Мне жаль.
— Мне не нужна жалость. Только отвлечься.
Дайю целует меня, но я отстраняюсь.
— Карен, — напоминаю я.
Она кивает. Улыбается. Это прекрасная, заразительная улыбка — или она такой станет.
— Расскажи о себе, — прошу я. — Как ты сюда попала?
— Так же, как и все, — объясняет она. — Меня похитили. Очистили, так они говорили. Приобщили.
— Какой ты была раньше?
— Мне было четырнадцать. Я еще никем не успела стать.
— А твои родители? Реальность сдвинул кто-то из них?
— Я не знаю, почему она сдвигается. Многие, как и ты, верят, что от чьей-то мысли. Но я думаю, это сложней — мысль просто подталкивает лавину незначительных постоянных изменений.
— Если это так, то пути назад нет.
— В это верят тени, — подтверждает она. — Вот все, что я знаю. Я... не слепо тебе доверилась, Кевин. Не из-за страсти. Я хотела этого до смерти. Что бы ни случилось, больше я не буду тенью.
Призраком, думаю я, но не поправляю ее.
— Я родилась в Шанхае. Мои родители переехали в Австралию, когда мне было десять. В четырнадцать, довольно неожиданно, их не стало. И меня тоже.
— Это ужасно.
Она улыбается:
— Мне не нужна жалость.
— Прости.
— Ты хотел знать, и я сказала. Тени нашли меня, приняли, заботились обо мне. Женщина по имени Магда, поблекшая несколько лет назад, научила меня целительству.
— Поблекла? Как это?
— Кладбище слонов, — говорит Дайю.
Я понятия не имею, о чем она, и это отражается у меня на лице.
— Это западный миф, да? — уточняет она. — Когда наступает время умирать, ты уходишь в лес и не возвращаешься.
— Мы поблекли, — говорю я. — Ушли в лес и не вернемся.
Она хихикает:
— Ты прав.
— Мы поблекли, — повторяю я, качая головой, мысленно прокручивая слово. Воспоминания блекнут. Это нас ждет? Когда последний человек, который нас знает, умрет, мы просто исчезнем? Я не могу в это поверить. Скорее всего, призраки блекнут потому, что устают от такой жизни. Идут дальше. Начинают заново. Я гадаю, не был ли Иеремия одним из таких поблекших. Или Иезавель. Призраки не стали ее обращать. Нет, они с самого начала хотели ее очистить — без споров, обсуждения и шансов.