Испорченная реальность (ЛП)

Она прошла мимо, скользнув по мне взглядом.　
Я почти остановил ее. Почти схватил за руку, позвал по имени, умоляя меня узнать, но вовремя остановился — не хватало только нервного срыва на публике. Я затаил дыхание, когда они вышли из дверей, а теперь разочарованно выдохнул.　
— Извините, — сказала Мария, обходя меня, как всегда вежливо, но не понимая, кто я такой.　
— С днем рожденья, — сказал я.　
Она остановилась. Улыбнулась.　
— Спасибо. — И пошла дальше, словно ничего не случилось.　
Обернувшись, я смотрел, как они впятером, болтая, оставляют «Кроунком» позади. Четверых я знал, одного — нет. Моя замена?　
Шестая, Анна, вышла из дверей последней и тронула меня за предплечье. Остановилась прямо передо мной, глаза и губы широко открыты, вся — изумление.　
— Анна, — сказал я.　
— Ты... — Она покачала головой, понизила голос: — Тебе здесь не место.　
Не этого я ожидал. Испугавшись, попятился. Она шагнула ко мне и прошептала:　
— Я сплю?　
— По-моему, сплю я, — признался я.　
Она снова покачала головой:　
— У тебя... у тебя есть имя?　
Странный вопрос.　
— Ты никогда не говорил, а мне всегда хотелось узнать. Пожалуйста, назовись, а потом скажи, как ты здесь очутился.　
— Пришел, — сказал я и добавил: — Кевин. Кевин Николс.　
— Анна Гордон.　
— Знаю.　
— Конечно, ты знаешь. Я напилась?
Офисные работники сновали вокруг нас, словно мы были не людьми, а колоннами, поддерживавшими навес — ни слова, ни лишнего взгляда.　
Анна выглядела реальней любого из них, но совсем немного, не такой живой, как призраки. Все же она скорей походила на меня, чем на остальных.　
— А ты пила? — спросил я.　
— Даже не думала.　
— Анна! — Незнакомый мне парень обернулся и позвал ее.　
— Я вас догоню! — ответила она, не глядя на него.　
— Ты меня знаешь? — спросил я.　
— Конечно.　
— Но никто больше меня не узнает, — сказал я. — Моя жена исчезла...　
Удивление на лице Анны сменилось шоком. Она отступила от меня и произнесла еще тише:　
— Жена?　
Я осекся. Не мог вспомнить, что хотел сказать, не знал, как закончить фразу.　
— У тебя есть жена? Не может быть. Это бессмыслица.　
— Что значит «бессмыслица»? Почему?　
— Зачем мне придумывать тебе жену?
  
Глава 5
 
I
Тишина длится долго, когда молчишь. Если не хочешь говорить. Если задерживаешь дыхание. Но неизбежно оно вырывается. Тишину можно только длить, она не навсегда.　
Она воцаряется в этом маленьком кабинете, словно мы ее рабы, никто не желает ее разрушать, ни у кого не хватает смелости. Я перевожу взгляд с Иеремии на Иезавель, пытаюсь прочесть мысли, спрятанные за их бесстрастными лицами. Они выстроили систему верований вокруг своих жизней. Может, видели дюжину или сотню сдвигов реальности. У них есть все причины для того, чтобы верить. Они были свидетелями, пережили кошмар, и тут появляюсь я, зеленый новичок из другой страны, с другого континента, с информацией, которая пусть и не ломает модель их мира, но уж точно награждает ее парой трещин.　
Мы все поднимаемся на ноги. Переглядываемся, словно окаменев — движутся только головы и глаза: проблеск надежды, неясный страх, смущение вперемешку с пониманием. Они сидят в этой комнате, черпая могущество в своем знании, а люди вроде меня благодарны за ответы — не те, которых мы хотим, но они заполняют бездну хаоса и неведения.　
Тишина растягивается, как шпатлевка, зловещая, бесформенная, замазывает пустоту между нами. Гнев, раздиравший меня секунду назад, исчез.　
Как я и ожидал, Иеремия наконец нарушает молчание:　
— Я был с тобой предельно честен.
Я киваю. Я понимаю его. Честность значит вежливость.　
— Это невозможно, — говорит Иезавель. Но все же мне верит. Видит правду. Она знает меня не больше, чем остальных в этой дыре, но хотя и может не обращать внимания, забыть или отмахнуться, делает шаг вперед, хватает меня за руку и говорит:　
— Ты отыскал нить.　
Да, нить — это именно то, что я нашел.　
 
Иеремия садится. Вздыхает. Говорит мне:　
— Наше предложение остается в силе. Мы поможем тебе с переездом, если хочешь.　
— Переезд — это не безопасность и не дом.　
— Дом, — повторяет он, но не спорит, не говорит со мной больше, видит что-то другое, иную реальность, существующую лишь в его памяти. Видит свою семью и друзей, свой Сидней, в котором машины с парусами заходят в доки под зданиями, сотканными из света. Я улавливаю идею, скрытые в ней шансы, возможности, и просто отрицаю ее существование.　
— Давай вытащим тебя отсюда, — говорит Иезавель, беря меня за руку, и ведет к другой двери — прочь от чумного колодца и его жильцов, которых я уже не боялся. Они такие же, как я. Тоже хотят домой, но либо не знают, как это сделать, либо уже слишком поздно.
— Постой, — говорю я. — Там есть парень, мне нужно повидаться с ним еще раз.　
— Конечно.　
— А потом ты заберешь меня отсюда.　
— Конечно, — повторяет Иезавель, отпирая дверь. Она ошеломлена, погружена в свои мысли и почти не замечает моих слов.　
— Скоро вернусь.　
Я выхожу в ту же дверь, оставляю ее открытой, иду мимо живых трупов, мрачных и потерянных, полных гнева и ненависти, и возвращаюсь к своему приятелю. Он так и не сказал, как его зовут.　
Он сидит ко мне спиной и не слышит моих шагов, возможно дремлет, сгорбившись. Я откашливаюсь. Нет ответа. Говорю:　
— Антонио Феррари.
Он смотрит через плечо:　
— Меня не так зовут.　
— Неважно, отвечаю я. — Главное, как зовут твою сестру.　
Он ухмыляется. Я знаю, что он хочет улыбнуться, но больше не может:　
— Лара Риддл.　
Дверь все еще открыта, как я ее и оставил. Иезавель смотрит на меня, позади Иеремия сидит за столом, сложив пальцы домиком. Размышляя. Или все еще во власти воспоминаний.　
— Эй, — говорит Антонио. Я медлю и оборачиваюсь. — Спасибо.　
Киваю и возвращаюсь в кабинет.　
Иезавель запирает дверь у меня за спиной и смотрит на Иеремию. Он берет меня за руку и ведет к другому выходу, через который начнется мое возвращение домой.　
II
Иезавель снова ведет меня по длинному туннелю. Мы в темноте, под землей, и я слежу за каждой тенью, словно хочу засечь движение прежде, чем призраки набросятся на нас. Впрочем, я уверен, что они здесь не водятся. Не в такой близости от Иеремии и его паствы. Две группировки в состоянии войны, неважно, горячей или холодной, не станут соседствовать.　
— За нами будут наблюдать, — говорит она. — Нас будут преследовать.　
Во мне поднимается волна отваги:　
— Пусть попробуют.　
— Нас убьют, — продолжает она.　
— Почему ты говоришь «нас»?　
Она не отвечает.　
Думать больше не о чем. У меня есть план, мысль о том, что нужно сделать и как. Осталось только собрать необходимое. Оружие — какой-нибудь простой пистолет, я ведь никогда не стрелял раньше. Такой, что справится с одного выстрела, ведь на второй мне не хватит духу.　
Нужно найти Карен. Карен Финли. Я надеюсь, ее зовут именно так. Не могу представить, что она вышла замуж за другого. От этой — мимолетной — мысли я спотыкаюсь, почти падаю. Иезавель останавливается и говорит:　
— Дальше будет хуже.　
— Куда мы идем? — спрашиваю я, отчасти потому, что это хороший вопрос, а еще потому, что не хочу, чтобы она меня отвлекла.　
— Ко мне домой, — говорит она.　
— Я думал, здесь ни у кого нет дома.　
— Не все истории полностью забыты, — говорит Иезавель. Я понятия не имею, о чем она, но не спрашиваю.　
Туннель темный, но не кромешный. Просто старый. Стены — шлакоблок и голый цемент — покрыты неразборчивым граффити. С потолка свисают трубы разных размеров. Главный коридор ветвится. Я чувствовал себя в большей безопасности с убийцами в оставшейся позади яме.