Маньяк по субботам

Это окно, это проклятое окно что-то сотворило с Никитой. Ему даже не требовалось закрывать глаза, чтобы представить себе светящееся в ночи окно и белокурую девушку Елену, раздевающуюся в нем. Что-то щелкнуло в тяжелой голове Никиты, он пришел домой, отыскал ученическую тетрадку и, не раздумывая, написал стихотворение, посвященное Елене. С тех пор он писал стихи почта каждый день и посвящал их только Елене. Исписав полную тетрадку, перечитывал со слезами на глазах. И тут же доставал новую тетрадь.
На этот раз Никита не увидел в окне, кого хотел, вздохнул и с прежней скоростью двинулся дальше, к себе домой. Дом сторожихи стоял у лесозащитной полосы. Под огромной елью прятался сарай для дров, к нему прилепилась собачья будка. Овчарка Моб лежала, высунув из нее голову. Увидев Никиту, вылезла, повизгивая, завиляла хвостом.
Никита махнул на нее рукой.
— Не до тебя мне, не мешай, — Прошел в свою комнатушку. Там умещались его кровать, табуретка, комод, служивший сголом. В нижнем ящике хранился инструмент, в среднем — будничная одежда, в верхнем лежали чистая рубашка, выходные брюки и два гомика стихов — Тютчева и Лермонтова. У них Никита учился поэтическому мастерству. Тут же была захоронена школьная тетрадка, в которую записывал свои стихи.
Раскрыв тетрадку, бормоча вполголоса, начал записывать только что придуманное стихотворение. Работал медленно, с трудом. От напряжения начала, как обычно, болеть голова. За этим мог последовать припадок, после которого некоторое время он ничего не помнил. На этот раз Никита обманул свою болезнь, быстро окончил стихотворение. Прочитал вслух — понравилось. Потом случайно заглянул в осколок зеркала, прикрепленный к стене, застонал, сорвал ни в чем невиновное зеркало и швырнул в ящик комода.
 Глава III 
 
Тридцатого апреля, в субботу, пошел второй день нашей жизни на даче. Народу в Сады понаехало множество. Многие заводы Петербурга сделали своим рабочим весенние каникулы — отпуск без оплаты на две недели, все равно цеха работали вполсилы, а то и стояли. И вот люди в Садах. Копают молча, угрюмо, не подымая головы. Каждый старается, думает о том, чем станет кормить семью зимой. Каждый хорошо помнит продуктовые карточки, введенные в стране несколько лет назад. А кто постарше, помнит и настоящий голод военного времени, родственников и друзей, унесенных блокадой. Помнит парки и скверы города, засаженные овощами, превращенные в «огороды Победы».
Мне приходилось слышать, как истово работают рыбаки. Но даже при этом старый рыбацкий капитан Бондарь поражал меня своей работоспособностью. Казалось, совсем не спал — ложился последним, вставал первым. В сарайчике, где у него находилась крохотная мастерская, утром наточил напильником лопаты, зажимая их в тиски. Сквозь сон я слышал визг напильника. Когда разбудил меня в шесть утра, уже и завтрак был готов. Потряс за плечо:
— Виктор, вставай, весенний день год кормит.
Грай услышал его шепот и тоже поднялся, пробормотав:
— Вот неугомонный…
Мы с Граем расположились в большой комнате, которая называлась чистой половиной. Комнату украшала, облицованная плиткой, задняя стена печи. Бондарь жил в другой комнате, куда печь выходила своим устьем. Там было теснее и теплее. Там, за небольшим столом, мы и ели. Пол во всем доме Бондарь застелил деревенскими половиками. Глядя на них, я вспоминал отцовский дом, оставленный в Тверской губернии.
Без четверти семь мы вышли с лопатами в сад. Трое соседей уже принимались за дело, лишь у четвертого было тихо. Он, бесспорно, являлся «совой» — вечером не мог угомониться и ковырялся среди грядок допоздна, а утром никак не мог проснуться. Через участок от нас кровельщики крыли крышу оцинкованным железом и громко стучали деревянными молотками.
Бондарь достал из кладовки и опустил в колодец вибрационный насос.
— Засуху обещают, еще круче прошлогодней. Земля снова высохла и уже воду не принимает — вода в пыли скатывается шариками. Эх, дождичек бы пошел…
 
Но безжалостное солнце выплыло из-за леса и начало припекать, обещая горячий денек. Мы кипятили в электрическом чайнике воду и поливали кипятком из лейки кусты крыжовника и смородины — от мучной росы. В стеклянных парниках посеяли редиску и салат. Включили насос и полили из шланга чеснок, посаженный еще осенью, толстенькие зеленые ростки которого радовали глаз. Следом начали поливать сливы, вишни, яблони, покрытые цветами, словно политые молоком. Но тут вода в колодце кончилась.
Бондарь не дал нам отдохнуть и минуты:
— Сейчас начнем картошку сажать, — побежал бегом, принес таз с ранней картошкой-синеглазкой, синеватые ростки которой уже тянулись вверх.
Острыми, как ножи, лопатами мы начали делать первую бороздку для картошки. Получилось криво. Бондарь поморщился, глядя на нашу работу:
— А еще детективы, рядок картошки ровно не посадить.
Грай рассмеялся, я собрался возмутиться, но Бондарь тут же ввел новшество, которое подсмотрел у соседа. Приволок и положил на вскопанную землю длинную доску.
— Ходить только по доске и копать вдоль нее канавку — землю не потопчем и ровно посадим клубни.
Сам же двумя ведрами — не шагом, а бегом! — стал носить навоз-коровяк, который купил осенью, сорок долларов за машину. Старик сыпал коровяк в канавку, мы на него клали картошку и присыпали землей. Посадка получалась ровная, как по линеечке.
Отвлекали нас только камни, которые мороз зимой выжал из земли. Приходилось их собирать в ведра и носить к дому, вдоль которого бондарь собирался сделать отмостку из бетона. И все равно мы так разогнались, что до обеда хотели посадить всю картошку. Настоящая райская жизнь. Эх, век бы так жить и не знать других забот!
В полдень, когда солнце находилось в зените и припекало мне макушку, я услышал, как за спиной на дороге взвизгнули тормоза машины и тут же следом лихо хлопнула дверца. Не оборачиваясь, я понял, что это непростая машина и с седьмого неба тотчас спустился на грешную землю. Медленно повернул голову — у ворот, в клубах оседающей пыли красовался милицейский «уазик» с номерным знаком города Кировска. Мы с Граем воткнули лопаты в землю и уставились на машину. У ее борта, нехорошо ухмыляясь, стоял знакомый мне инспектор отдела уголовного розыска Шестиглазов. В памяти сразу всплыла авария на Мурманском шоссе, после которой я попал в больницу Кировска. Шестиглазов держал меня под подозрением, полагая, что я — член банды, пришедшей с Кавказа, и даже выставил охрану. Я, в свою очередь, считал, что он куплен мафией, боялся быть убитым без суда и бежал. Меня ловили, но безуспешно. Из-за моего побега инспектор наверняка имел неприятности, и это никак не улучшило его отношение ко мне.
— Ба, старый знакомый, — криво усмехнулся Шестиглазов. — Как же ты ловко драпанул у меня из-под стражи? Этот раззява сержант Григорьев выпустил вдогонку четыре пули и не мог попасть хотя бы в подметку, он уверяет, что целит в ноги.
Я согласно кивнул головой.
— Уверяю вас, пули ложились около самых ног — сержант отличный стрелок. Просто мне повезло.
Сам Шестиглазов за минувший год несколько сдал. У него в районе темечка появилась заметная плешинка, которую он время от времени любовно поглаживал. И, между прочим, мрачно предупредил:
— Не попадайтесь нам снова, Виктор. Сержант дал слово, что впредь не промахнется. А если при расследовании очередного дела мы снова столкнемся, запомните — мы с удовольствием представим вам бесплатные услуги: приличную камеру при отделении милиции, койку в больнице, если вновь окажется расколота голова, и еще у нас чудесное кладбище с видом на лесное озеро.
Я галантно, как и следует вежливому человеку, поклонился:
— Благодарю, вы добры, сразу видно. А в охрану при таком случае поставьте самбиста или снайпера.
— Это на ваш вкус, — прохрипел Шестиглазов. — Можем предоставить сразу обоих. Но учтите, я не терплю, когда частные сыщики вмешиваются в мои дела.