Маньяк по субботам

— Еще несколько вопросов. Расскажи, как Соснов-старший грибы готовил.
— Обыкновенно — кастрюлю взял на кухне, отварил грибы. У кого-то дуршлаг достали, я ему помог грибки откинуть, воду слить.
— Кто на тарелку выкладывал, в комнату нес?
— Не видел, у меня на сковороде мясо подгорать начало. Потом я эти грибы уже на столе видел.
— Попробовал?
— Кому нужна эта отрава, когда у нас шницеля в палец толщиной из свежей телятины, сам подумай. Соснов-старший обозвал нас трупоедами, придвинул к себе тарелку с поганками, да так все и съел. Дальнейшее я не все помню.
— Как же вы, художники, интеллигентные люди, могли до такой степени напиться?
— Ха, не знаешь ты художников! На Новый год, бывало, тот же Соснов-старший так напьется, что лежит, как труп, а все-таки пальцем указывает на рот: влейте, дескать, еще стаканчик. А предания наши слышал? Богомазы холуйские наймутся в отъезд церкви расписывать, там пропьют все о себя и работают в церкви, завернутые в одеяла. Или художники в отъездах разбиваются на две партии, одна из которых пьет, другая работает. Или мастер приезжает расписывать стены храма с десятью помощниками, и пока он пьет неделю-другую — помощники отдыхают, не теряя заработка, потому что хозяин ценит мастера.
— Ты видел, когда ушла Людмила Катенина?
— Нет, и никто из наших не видел. Носилась со всеми, готовила, скатерть накрывала, а когда пришло время садиться за стол — хвать, а ее и след простыл.
— Ну, и что вы решили?
— А то и решили: баба с возу — кобыле легче. Взяли и сели за стол. Мало ли какие у нее дела?
— А что директор сказал, как себя повел?
Панфил помялся.
— Такое дело, может, и не стоило бы упоминать, в милиции об этом разговору не было. Зачем официальному лицу косточки полоскать?
— За мой язык не беспокойся, лишнему никому не скажу. Может, тут вся загадка и кроется?
— Мне и самому интересно, — оживился Панфил. — Расклад по комнатам был такой: директор и Соснов-старший в одной комнате, Онисов с Сосновым-младшим в другой, мы, трое липецких, нам на ночь раскладушки давали, в третьей, и в четвертой Людмила. Директор есть директор, почти сразу перешел в номер к Людмиле, там блаженствовал, почти не скрывался. А тут — подружка удрала, он взвыл, не поймет, почему? Дал нам съесть по 180 шницелю и погнал — мол, идите, ищите, без нее не возвращайтесь! Так разозлился, говорит, сыщиков найму, а верну! Ну, мы и пошли, кто куда.
— Все разошлись?
— Кроме Соснова-старшего, который быстро пьянеет. Директор мужик железный, с ним не поспоришь, время назначил вернуться и доложить. Но какие из нас сыщики? Кто по магазинам подался, кто на Невский, я хоть на Неву посмотрел, на Летний сад.
— В котором часу вернулся?
— Без четверти восемь.
— Кто-нибудь уже пришел к этому времени?
— Все были, кроме Ирины Грачевой. Великорецкий объяснил, что отправил ее домой. Соснов-старший уже лыка не вязал, но за стол сел и еще несколько стопарей осилил. Потом ушел в отруб, блаженный стал, заулыбался. Мы его чин-чином уложили на кровать и продолжили пир. После одиннадцати Соснову-старшему стало плохо, Великорецкий стал «скорую» вызывать. Пока машина ехала, мужик отошел. Милиционер явился, всех расспрашивал, опись вещей умершего сделал. Меня за то, что с Сосновым подрался, с собой забрал, мои данные проверил, потолковал и отпустил. Если человек грибами отравился, которые сам купил, я тут причем?
— Почему грибами?
— Водку мы одинаково пили, грибы он ел один. Неужели не ясно?
Панфил протянул дрожащую руку к бутылке, крепко сжал сокровище и начал пить прямо из горлышка.
В коридоре раздались громкие шаги, дверь распахнулась и впустила Великорецкого со свитой.
— Ба, пьяница, как положено, хлещет водку, а хваленый детектив продолжает искать нашу красавицу. Вчера, мой дорогой, резвость следовало показать, сегодня поздно, даю тебе от ворот поворот.
С ухмылками поглядывая на меня, художники скинули плащи и куртки, стали рассаживаться. Я понял, что если не поставлю директора на место, придется уйти, не солоно хлебавши. Я воспользовался приемом, который известен полицейским всего мира — открыл блокнот на чистой странице, положил на стол, вынул ручку из кармана и строгим официальным голосом спросил директора:
 
— Врач-эксперт установил время смерти Людмилы Катениной в период от пятнадцати сорока до шестнадцати сорока. Где вы были, господин Великорецкий, в этот промежуток времени?
— У вас! — опешил директор. — В этот момент Катенина была еще жива и тоже находилась в вашем доме.
— Позвольте внести поправку. Бы от нас ушли в пятнадцать сорок. В вашем распоряжении был час. Можно, не торопясь, доехать до Московского вокзала, встретить там коллегу и порадовать найденным в мусоре обрывком веревки.
Великорецкий оцепенел, лицо налилось краской. Художники с недоумением смотрели то на меня, то на него.
— Вы не понимаете, что спрашиваете? — наконец смог выговорить директор.
— Понимаю. Я хочу знать, где вы были в указанное время и не вы ли убили Катенину?
— Я убил?! Хорошо, отвечу. Мы расстались с Сосновым-младшим, и я, как обычный командированный, пошел бродить по городу.
— Свидетелей у вас нет, алиби нет. Вы остаетесь в числе подозреваемых.
— Да что вы себе позволяете? Я уже был в Авто вс ком отделении милиции, и мне задавали эти вопросы.
— И я задам, потому что мы с капитаном Бондарем были последние люди, которые ее видели живой, мы знаем больше милиции. Разумеется, если не принимать во внимание убийцу.
— Уголовный розыск ведет официальное следствие. Зачем вам самостоятельный поиск, Виктор?
— У меня появился клиент, заинтересованный в расследовании обстоятельств гибели Катениной. Он внес аванс, и поиск начался. При мне лицензия и оружие, могу показать. Ваша работа — рисовать миниатюры, моя — ловить преступников. И если убийца находится среди вас, или в другом месте, он рано или поздно окажется в моих руках, не сомневайтесь.
— Если так стоит вопрос, — пробормотал Великорецкий, — пожалуйста, ищите негодяя.
— Именно так стоит вопрос… Я никак не могу понять, почему, увидев ваше пальто, молодая женщина в ужасе убежала?
— Это и для меня загадка.
Я повернулся к невысокому, крепко сбитому, лет пятидесяти человеку с умным открытым взглядом — заслуженному художнику России Онисову. Он сразу меня понял и четко ответил:
— В указанное вами время я осматривал Петропавловскую крепость. Алиби у меня нет.
Сосков-младший мыслями был далёка отсюда. Пришлось толкнуть его в плечо:
— Алиби есть?
Он посмотрел на меня затуманенными глазами.
— Алиби нет. Я ел мороженое, ходил по городу и думал. В Петербурге хорошо думается.
— Не терзайте человека, — вступился за него директор. — У него сегодня голова кругом. Из-за жалкой кучки грибов все наши великие планы расстроились. Пришлось перестраиваться на ходу. Я потерял сразу двух хороших сотрудников. Теперь мне придется послать в Америку Соснова-младшего, он же нарисует обложку для издающейся в США книги о Холуе.
Маркачев и Малашин сказали хором:
— Алиби нет. Мы сидели в ресторане.
От улыбки большие уши Маркин ева забавно шевельнулись. Он вырвал из своего блокнота страничку и протянул мне. Рисунок оказался на злобу дня: на железнодорожном перроне безжалостный бомж, с черепом вместо головы, хватал девушку, а детектив, весьма похожий на меня, с огромным пистолетом в руке, сидел верхом на поезде, зорко глядел вдаль и не замечал, что творится у него под носом.
— Что вы этим хотите сказать? — строго спросил я.
— Рисунок на память, сэр.
— Извините, Виктор, — заторопится Великорецкий, — через два с половиной часа отходит наш ивановский поезд. Нам необходимо собраться. Если у вас имеются персональные вопросы, подойдите и поговорите отдельно. Сейчас мы наскоро перекусим.
— Если я с вами стаканчик чаю выпью, не отравите?
— Ваша напористость мне симпатична, Виктор. — Директор положил в дорожную сумку бритвенный прибор. — Судя по мускулатуре, у вас и силенка есть. У меня к вам предложение. Через два дня выставка закрывается, двадцать шестого Ирина Грачева повезет ее в Холуй. Работники музея упакуют наши работы, погрузят в купе, мы уже купили четыре места. Ирина в купе забаррикадируется и поедет до Иванова. Там наш автобус встретит ее. Но Ирине страшно ехать одной. Не возьметесь ли сопровождать ее в поезде? Билет туда и обратно и командировочные на двое суток я оплачу.