Есть ли жизнь после отбора? (СИ)

– Мне тоже, – я облегченно улыбнулась, – у меня дела в банке, потом замок нужно освободить от недалеких родственников.
– Переедешь?
– Нет, – я покачала головой, – здесь мне спокойно. Даже когда отец был жив, я большую часть времени проводила с мастером Дейтором. Впрочем, папа тоже был не против понадоедать старому другу.
Из дома мы вышли вместе, и, прежде чем я успела пожелать ему приятного дня, Кристоф притянул меня к себе и обжег губы поцелуем.
– Я не сдамся, – выдохнул он и взглянул мне в глаза. – Не сдамся. Я буду любоваться тобой, утренней, на правах мужа, а ты перестанешь от меня убегать.
"Чем там было любоваться?" – оторопела я.
И прежде чем я успела что-либо сообразить, он ушел порталом. Эх, а я вот ножками пойду. Хотя... Рискнуть, что ли? Занести, конечно, может. А может и не занести!
– Укушу, – раздалось из-за спины мрачное обещание.
– Ауэтари? – Я резко повернулась к своей песьей матери. – Что-то не так?
Она недовольно дернула ухом и попыталась просочиться мимо, но я умею быть настойчивой:
– Что случилось, матушка?
– Шантаж, – фыркнула Ауэтари, – твой компаньон – умственно отсталый бассет, выбраковка и позор всей нашей породной линии. Я слишком зла сейчас, чтобы что-то объяснять. А потому за рискованные эксперименты буду кусать. И теперь уж без предупреждения!
Она прошла на кухню и принялась колдовать. Ого, кажется, у кого-то эмоциональный зажор. Что мог сделать Гамильтон?! Или не сделать?
«Идти в банк, на полигон, к Корделии или же найти Гамильтона?» – задалась я вопросом. Ответ на который даже не нужно было озвучивать: конечно же, компаньон стоит на первом месте.
Найти его удалось сразу же: моя норовистая, ядовитая сила тоже ценила Гамильтона превыше всего. 
«Не странно ли это – отделять силу от себя?» – задумалась я, обходя дом.
Мастер Дейтор не слишком любил всяческую придомовую растительность. Однако ж за домом, в самом укромном уголке, рос преогромнейший куст сирени. На самом деле не один, а несколько ростков, высаженных вкруг. А вот там, внутри буйствующей зелени, таилось два деревянных кресла и столик. Отец и мастер частенько уединялись там с блюдом закусок и запотевшей бутылочкой вина.
– Ты расстроен.
Гамильтон, приняв свой самый маленький вид, лежал, свернувшись калачиком, под одним из кресел. Я же опустилась во второе.
– Я могу просто побыть рядом, а могу выслушать. Я не… Знаешь, я не буду судить.
Он так и не ответил. И тогда я, приняв тот факт, что иногда утешение не требуется, тихо сказала:
– Или я могу оставить тебя в покое.
– Сиди, – буркнул Гамильтон.
Улыбнувшись, я коротко кивнула и, не дав себе времени на раздумья, принялась напевать старую колыбельную:
Чёрен лист да на ветру 
Шелестит в Старом Бору. 
Если ты пойдешь гулять, 
Буду тебя громко звать. 
Гамильтон заинтересованно поднял ухо и, поерзав, чуть-чуть высунулся из-под кресла.
Закрутит тебя игра, 
Поглотит издалека. 
Я тебя зову-зову, 
Я тебя зову-зову. 
Он выбрался целиком и запрыгнул мне на колени.
На поляне кость и пепел, 
Небосклон же тих и светел. 
Я тебя зову-зову, 
Хоть никогда уж не найду. 
– Меня всегда поражало жизнелюбие в ваших окраинных песнях, – негромко сказал Гамильтон.
– Какая земля, такие и песни.
Я осторожно поглаживала его уши и ждала, пока мой бесценный компаньон откроется.
– Ко мне вернулся нюх, – хмуро бросил Гамильтон.
– Полагаю, не самым безопасным путем, – сохранить ровный, доброжелательный тон было невероятно трудно, но…
Я бы тоже билась обо все стены, чтобы вернуть утраченное.
– Не только небезопасным, но еще и в некоторой степени оригинальным, – хмыкнул чуть повеселевший Гамильтон.
– Леди Тиль-таэль. Ее взросление окончилось?
– В полной мере. Не знаю, почему Кристоф назвал это «возвращением от родичей», – Гамильтон зевнул, показав мелкие и смешные клычки, – но да, леди Змейка теперь полностью взрослая.
 
– Она куснула тебя за нос?
– Она поделилась со мной кровью и ядом, – мой компаньон извернулся и взглянул мне в глаза, – история о том, как я потерял нюх, гнусна и жестока. 
– Даже если ты чудовище, ты – мое чудовище. – Я провела пальцем по его непривычно маленькому лбу.
– И я ненавижу эту часть своей жизни, – тускло проговорил он, – потому что там я не чудовище, а жертва. В любом случае я рискнул и выиграл.
– Но Ауэтари взбесилась. Она даже угрожала укусить меня!
– Она бы не стала, – утешил меня Гамильтон, – мясо потом из зубов выковыривать…
Поперхнувшись смешком, я аккуратно дернула его за ухо:
– Эй, это не то, что я хотела услышать!
– Она рассердилась на то, что я рискнул жизнью. Из-за нее. Я… Мы решили объединить наши пути. – Он вновь свернулся в калачик у меня на коленях. – Но разве я мог привязать ее на всю жизнь к ущербному калеке? Разве я мог допустить, чтобы наши дети родились в момент, когда я бездарен?!
– Тут весь вопрос в том, имеет ли это значение в вашем обществе, – тихо сказала я. – Мне тоже дурно от мысли, что я могла получить твой труп.
– Ну да, яму пришлось бы большую копать, – фыркнул Гамильтон.
– Еще два слова, и это будет не яма, а болото, – буркнула я.
Мы немного помолчали, и он обронил:
– Это настолько важно, что проще не иметь ни жены, ни детей, чем обречь их на… На презрение и издевки окружающих. У нас ты либо здоров и силен, либо мертв. Калека не должен жить и уж тем более связывать свой путь с сильнейшей и умнейшей сукой. Самкой.
– Говори как есть, детей здесь нет. А что Ауэтари?
– Она решила, что мы будем жить здесь. Что она попросит кого-нибудь принять ее в компаньоны и наши дети родятся здесь. Но тогда они не будут обладать всей полнотой разума! Да, они не станут такими, как ваши собаки, но и на один уровень с нами встать не смогут. 
Прижав Гамильтона к груди, я тихо-тихо прошептала:
– Ты молодец, ты все сделал правильно.
Хотя внутри меня все переворачивалось. Я могла его потерять. И я даже не могла на него за это накричать. Жизнь несправедлива. 
И вот, кстати, что меня всегда поражало в Генерале – редчайшие мгновения бессилия сменялись боевым настроем так быстро, что это даже казалось фальшивкой. Только-только он был ослаблен, скукожен до самой крохотной своей формы – и вот передо мной вновь благородный бассет в расшитом жилете.
Вот только собачья морда может быть не менее, а то и более выразительной, чем человеческое лицо. А уж если перед тобой самый родной хвостик, то… Невозможно не прочесть сокрытое.
– Ты сердит на Ауэтари, – я сощурилась, – за то, что она обрекла ваших гипотетических детей на неполноценность?
– За то, что она никогда не обрекла бы их на это, – мрачно произнес Гамильтон.
– Прости, но я перестала что-либо понимать, – созналась я со вздохом.
– Щенки, выношенные и рожденные вне родного мира, никогда не встанут вровень со своими родителями, – Гамильтон сердито цокнул, – но есть вариант, при котором это правило не работает.
Он замолчал. А я как-то остро поняла, что этот вариант совсем не вариант в нашем случае. И что за просто так мир такие подарки не дарит.
– Жизнь матери в обмен на нормальное потомство? – хрипло уточнила я.
– Не в полной мере, – кивнул Гамильтон. – Жизнь останется, как и разум. Но возможность изменять параметры своего тела, магия, здоровье и долголетие – все это будет разделено между щенками.
Что самое страшное, я могла понять и Ауэтари. Она явно все обдумала и заранее смирилась с ценой.
– Теперь я понимаю, что вы просто созданы друг для друга, – выдохнула я в итоге. – Знаешь, тебе стоит придумать достойный подарок.
– Думаешь, поможет?
– Создаст правильный настрой, – серьезно кивнула я. – Никакие драгоценности и никакая пища не заменят тебя, Гамильтон. Но, так как ты жив, милые и тщательно продуманные подарки могут подарить чуточку хорошего настроения. А где оно, там и конструктивный разговор. И вот вопрос, что вам мешает совместить приятное с полезным – жить у нас, а детей вынашивать в родном мире?