Поездом к океану (СИ)

— Все хорошо, — прошептала она. Потом прокашлялась, прочищая горло, и повторила ясным, чистым голосом: — Все хорошо! Правда… просто здесь… вещи капрала Кольвена. Я попросила отдать. И… это оказалось трудно.
Юбер, все еще тяжело дыша и напряженно следя за ней на расстоянии единственного шага, на который она отступила, медленно кивнул, но на вещмешок даже не глянул, хотя она махнула рукой в его сторону.
— Жаль мальчишку, — голос Лионца звучал напротив хрипло и взволнованно. — Ты хочешь забрать все с собой?
— Если возможно. Я понесу, она не тяжелая. У его родителей будет хоть какая-то память. И у меня тоже. Можно?
— Если ты желаешь. Я пришел сказать, что мы уходим. Ты готова?
— Мне собирать нечего.
— Ты хорошо себя чувствуешь?
— Да, я могу идти сама.
— Уверена?
— Да, Анри. Уверена.
И это «уверена» снова было чертой, которая отделяла ее от той реальности, в которой они могли бы остаться вместе.
— Мы проложили маршрут так, что перемахнем через долину с другой стороны и спустимся с севера. Спуск получится немного сложнее, но зато ближе дорога, куда за нами пригонят транспорт. А оттуда на аэродром.
— Ты очень хорошо все придумал, — проговорила она в ответ, как неживая. Ни одной эмоции. Ни единой.
— Я придумал еще кое-что. Слушай внимательно. У тебя будет время поразмыслить только пока мы в пути. Но в любом случае, бояться нечего. Здесь, во Вьетнаме, ты под моей защитой. Тебя никто не тронет ни в Ханое, ни в Сайгоне.
— Даже мое непосредственное начальство? — ухмыльнулась она.
— Даже высший командный состав КСВС. Никто. Они будут спешить поскорее выслать тебя во Францию. Им ни к чему здесь раздувать, проще сбыть тебя в форт д'Иври, пусть там разбираются, понимаешь?
— А Комитет государственной безопасности? Я была в плену. Я потеряла все оборудование и пленки, которые могли содержать секретные данные. Я могла сказать Ван Таю что угодно под пытками. Допустимо слишком многое, чтобы оставить меня с миром. И они не оставят, Анри.
‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍- Я повторяю: здесь тебя не тронет никто, — твердо сказал он, глядя ей в глаза. А она впервые видела его таким — уверенным, собранным, способным на все, если необходимо, воистину всемогущим. И еще были расстрелы людей в роще по его приказу. Это пугало ее и восхищало одновременно. Но оставалось лишь молчать и кивать, слушая, что он говорит: — Из Сайгона мы отплывем в такие краткие сроки, в какие будет возможно. Первым же кораблем, куда бы он ни шел. Хоть в Тулон, хоть в Марсель, куда угодно. Твои бумаги оформят заранее, потому лишних проволо́чек не предвидится. Здесь никто и опомниться не успеет, как мы уедем. Возможно, в Ханое тебе придется ответить на несколько вопросов Мальзьё, поскольку погибли солдаты из его гарнизона, но я буду рядом. Мучить тебя он не станет. Ничего не бойся.
— А что потом? — как будто из нее выпустили воздух, спросила она, хотя хотела спросить совсем другое. Совершенно другое. Ей до зуда под кожей нужно знать, кто он теперь такой, что при нем никто не посмеет ее допрашивать. Кто он, черт его дери, такой?
— А потом мы вернемся домой. Генерал Риво слишком хорошо к тебе относится, чтобы препятствовать твоему тихому уходу из ведомства. Я думаю, в КСВС разбираться с обстоятельствами плена никто не станет. Им это и не интересно. А вот секретные службы могут сунуться. И это нам ни к чему.
— Сунутся — значит, сунутся. Я ничего дурного не делала и ни в чем не виновата. Переживу.
— Это нам ни к чему, — повторил Анри, сделав нажим на сбивающее с ног «нам». Шагнул к ней, гипнотизируя взглядом, не позволяющим отступить, и снова оказался так близко, что она чувствовала его дыхание на своем лице. Горячее, ровное, с запахом сигарет. Такое, что ей хотелось еще раз, как прошлой ночью, уткнуться ему в грудь и ничего не делать, позволяя мужчине решать. Он и решал. Как умел, как считал правильным: — Я не допущу, чтобы тебя мучили допросами, слышишь? Нельзя. Тебе сейчас нельзя, Аньес. Хватит уже, и без того довольно потрясений. Послушай, я точно знаю, что нам делать. Здесь, в Ханое, в Сайгоне, это будет неудобно, если придется готовить документы на другую фамилию, а нам нужно выиграть время. Но мы вполне можем пожениться по прибытии во Францию до того, как вернемся в Париж. А жену подполковника Юбера никто не посмеет тронуть. Никогда. Понимаешь? Все будет хорошо.
 
Он замолчал и глядел на нее. Странно. Напряженно. Тяжелым взглядом, с каким, должно быть, мог убивать. Она почти представляла его в самом начале войны, когда ему было двадцать лет. И как дико он смотрит на людей после первого же боя. Сейчас он убивал ее.
Аньес колотило. Все тело бил озноб. Почти что зуб на зуб не попадал.
— Ты теперь очень важная птица, да? — хрипло спросила она.
— Это все, что ты слышишь?
— Нет. Не только это. Я пытаюсь понять… почему ты думаешь, что не тронут? Зачем ты это все делаешь? Для чего?
— Затем, что я люблю тебя. И еще затем, что у меня наконец есть средство насовсем оставить тебя себе. Я буду идиотом, если не воспользуюсь им. Ни один человек, который видел тебя хоть раз в жизни, ни осудит этого желания, милая.
— У тебя нет такого средства, — опустив плечи, но не отрывая от него глаз, прошептала она.
— Есть. Ребенок — подходит. Мы вернемся домой и… мы будем очень счастливы. Я сделаю все, что смогу, чтобы ты была счастлива. Я даже готов, — он вдруг рассмеялся, и ей сделалось жутко от его неожиданно влюбленного, нежного смеха, какого она никогда у него не слышала, пусть сейчас он прорвался лишь на миг, — я даже готов подписать тебе разрешение на работу, открытие банковского счета и все, что ты пожелаешь. При одном лишь условии — ты будешь рядом, Аньес. Ты и наш ребенок — вы будете у меня.
— Он не твой.
Наверное, было бы легче, если бы им на головы сейчас обрушилась крыша. Или небо. Все равно что. Но ничего не падало. Они так и стояли, глядя друг на друга. Он молчал. Она говорила. Потому что если бы молчала и она, это значило бы, что сама сомневается в том, что делает.
Нет, она произносила слово за словом то, что он должен был услышать.
— Он не твой, Анри. Я бы рада сказать тебе то, что тебе хочется, но я не могу. Я изменила. Я не знаю, можно ли назвать случившееся изменой при тех отношениях, что нас связывали, но, наверное, придется… не представляю, что ты там придумал в своей голове, но раз придумал… Изменила, понимаешь? Он не твой. Ребенок, которого я рожу, не имеет к тебе никакого отношения.
— А чей? — выдавил он из себя. И она бы рада была сказать, что чувствует, как в нем нарастает гнев. К гневу она была готова и даже ждала его. От такого человека, как Анри Юбер, другого ждать не приходилось. Но это был не гнев. Растерянность. И… странная решимость, которая пугала ее все сильнее.
— Жиля Кольвена. Мы были близки с ним. Еще с Иври. Ты и сам видел, верно? Как я бежала… и что он вызвался идти с тобой. Он же сам вызвался, добровольно, да?
— Сам, — подтвердил Юбер, продолжая вглядываться в ее лицо. И ей казалось, что ничего он не видит, а смотрит на самом деле в себя. Будто бы что-то ищет. Ищет так страстно, что того и гляди — найдет. Хотя бы из упрямства.
Потом взгляд его от нее оторвался. Он медленно двинулся к окну. Теперь между ними появилось хоть какое-то расстояние, но оно не спасало. Невысокий, не слишком крупный, Лионец заполнил собой каждый угол этой комнаты. Он был везде, во всем, в каждом глотке воздуха. Его стало слишком много, чтобы она могла перевести дыхание и сказать, что он отошел прочь.
 
Он не отходил никуда. Он проник в нее. И не собирался облегчать ей задачу отгородиться, пусть и стоял аж у окна. Так и не поворачиваясь, но сцепив за спиной пальцы, он, в конце концов, выдохнул:
— Тогда твой Жиль — болван. Или трус. Я не знаю, кто… Он же был там, с тобой, когда тебя, беременную от него, взяли в плен. Он был с тобой, но позволил…. Я бы издох, но с тобой никакой беды не случилось бы. Ты же это знаешь?