Поездом к океану (СИ)
Бросили в самую черноту, а потом подняли.
В себя Аньес пришла поздней ночью несколько недель спустя уже в поезде, следовавшем на запад, чувствуя, как крепко-крепко прижимает ее к плечу Робер Прево и говорит, говорит, постоянно что-то говорит, будто бы надеется на то, что его слова заставят очнуться. Глупый, он и не знал, что часть ее всегда будет жаждать забвения!
Как сейчас.
Аньес отняла пальцы от холодных металлических перил и медленно-медленно отвернулась от них. Мост перейден. Она ступила на другой берег. Там, за спиной, Собор на острове посреди Сены. Тут — она, мало верящая во что-то, кроме самой себя.
А открывая дверь собственной квартиры ключом, она верила еще и в то, что в эту ночь единственное, чего она хочет, но что ей будет недоступно — это несколько часов здорового сна без сновидений. В некотором смысле она оказалась права. Спать ей не суждено. Но вовсе не потому, что для одного дня слишком много потрясений. Просто, едва Аньес вошла, обнаружила свет, льющийся из кухни. И мужское пальто на вешалке. До черта знакомое пальто песочного цвета с ароматом осточертевшего одеколона и сигарет.
Она устало перевела дыхание, бросила в углу сумку с перчатками, стащила с себя шубку и шляпку. Разулась. Вставила ноги в домашние туфельки — нежно-салатовые, очень хорошенькие, с игривыми бантиками на носках. И, расправив плечи, прошла на свет.
— Если до настоящего момента я хотя бы немного еще сомневался, то теперь все предельно ясно, — Гастон, сунув кулаки в карманы брюк, стоял у окна и напряженно смотрел на нее. В дверном проходе, где она замерла.
— Ну, раз уж тебе все ясно, то можно я уже пойду лягу? — задиристо поинтересовалась Аньес. — Ужасно устала.
— Нельзя! Где ты была?
— В Динго Баре. Слушала джаз и пила. Кстати, у тебя закончился коньяк. Думаю, это знак, — хохотнула она и прошла в кухню. Графин с водой. Стакан. Вмиг оказавшийся рядом Леру, тяжело задышавший ей в затылок.
— Кто он?
— Ты о ком?
— Тот, от кого ты сейчас вернулась! Кто?!
Аньес коснулась ладонью холодного стекла. Нестерпимо мучила жажда. Еще сильнее — тошнота от присутствия этого мужчины. Если выпить хоть каплю — может приключиться приступ рвоты. А это лишнее в текущих условиях.
— Ты меня что же? Взревновать решил? — хрипло произнесла она.
— Не разыгрывай из себя дуру. Ты ею никогда не была! А вот вести себя как последняя шлюха — в твоем духе.
— Играя обманутого мужа, несколько переигрываешь. Ты — не муж. Да и у меня нет причин оправдываться.
— Я приехал к тебе после работы. Я всю ночь у тебя. Ты заявилась под утро и едва стоишь на ногах. Да от тебя разит мужчиной, Аньес!
— Боже, какая скука, — закатила она глаза и резко обернулась к нему. — Давай покончим с этим. Потому что больше я уже не могу и не хочу. Да, я изменила. Да, я тебя не люблю. И хочу, чтобы ты как можно скорее ушел, потому что мне нужно спать.
— Но почему? — почти по-женски взвизгнул Гастон. — Как ты могла? Как ты можешь?
— Тебе объяснить — как? — ее бровь чуть изогнулась, и Аньес вжалась в самый стол, чтобы хоть немного отодвинуться от него, отделить себя спасительными крохами расстояния, которого ей не хватало. — Это делается очень легко. Довольно найти мужчину, от запаха и вида которого не будет воротить так, как от тебя. И не изображай, будто не понимаешь, о чем я! Что ты сделаешь? Что ты можешь мне сделать? Выгнать из газеты? Изволь! Унизишь себя еще сильнее, чем шантажом ради того, чтобы меня удержать. А я… да, я захотела. Молодого, здорового и красивого. Мне надоели твоя плешь, твой пот, твой храп… Мне даже температура твоего тела надоела. Не могу больше! Не могу! Даже ради работы! Ты слабак, Гастон. Ни одного поступка, ничего, за что можно бы было хоть немного тебя уважать, ничего…
Ее пламенную, полупьяную речь, о которой она, даже протрезвев, уже не пожалеет, оборвал звук шлепка. Щеку обожгло ударом, голова мотнулась в сторону, сама Аньес боком завалилась на стол, схватившись за лицо там, куда получила удар.
Волосы упали на лоб, она откинула их порывистым жестом и глянула на Леру. Его физиономия была перекошена от бешенства. Бешенства и… страха.
— Хорошо, — выплюнула Аньес, — это зачту за поступок… первый за два года… А теперь уходи.
— Неблагодарная сука! — вскрикнул Гастон. — Ты мерзкая неблагодарная сука! Я давал тебе все, что ты хотела, все, что просила. Ты же просила!
— Это был честный обмен. Черта с два ты не понимал.
— Тебя больше не возьмут ни в одно издание, слово даю. Будешь катиться из Парижа в свою дыру, потому что здесь ты никому не нужна.
— Как скажешь. Значит, покачусь, — она тяжело втянула носом воздух и так же тяжело выдохнула, прикрыв глаза. Когда открыла их, увидела затылок Леру в дверном проеме. Еще через минуту громко хлопнула входная дверь.
Часы показывали четыре утра. За окном все еще было черно. А ей предстояло пережить ближайшие несколько часов и не рехнуться окончательно. Все, что у нее было, — это работа. И ту она потеряла. И не жа-ле-ла.
Мучительно ныла щека, и Аньес опасалась лишний раз раскрыть рот или сжать зубы. Все причиняло ей боль. У Гастона оказалась тяжелая рука, но едва ли такая же тяжелая, как все прочие тычки, которые она получала от жизни.
«Холодный компресс», — отстраненно думалось ей.
Но вместо этого она неспешно прошла в гостиную, где под столиком валялась заброшенная туда еще только прошлым днем папка с документами из КСВС. Так же неспешно она подняла ее с пола и открыла первую страницу с прошением и резолюцией. Аньес отчетливо помнила, что, когда заполняла формуляр, ей сказали не трогать строки с именем начальника — дескать, начало года, он еще не назначен. Эти строки пустовали и сейчас. Зато под размашистым «Отказать» в углу листа теперь значилось «H. Hubert». С четкими заглавными буквами «H» и малоразборчивыми прописными. Потому она и не увидела сразу. Потому и не поняла.
Должно быть, ему было весело. Во всяком случае, Аньес искренно надеялась, что Анри удалось вдоволь позабавиться за ее счет, ведь теперь ее очередь.
* * *Антуан де Тассиньи. Советник Шумана. В его кабинете в форте д'Иври в конце рабочего дня, когда солнце уже скрылось за лысыми по зиме вязами и даже добралось до западной крепостной стены. Еще несколько минут — и сумерки. Юбер грелся крепким кофе. И лишь его мог предложить визитеру в качестве жеста вежливости.
— Черт подери, холод у вас собачий, как вы в этой конуре солдат держите? — возмутился де Тассиньи, поглядывая в окно.
— Солдаты живут не в этой конуре, а в казармах, здание справа, — кивнул подполковник. — Там отапливают вполне сносно, если вы обеспокоены содержанием капрала Эно де Тассиньи.
— Уже наслышаны?
— Разумеется. Его контракт подписывал я.
— И как? Решено, куда его отправят?
— Что бы ни было решено, у вас ведь свои соображения на этот счет? — приподнял бровь Юбер.
— Жюльен у меня один. Ему всего семнадцать. Я не могу рисковать им, как мой бесконечно великий родственник де Латр рискует своим Бернаром. Но и не подписать разрешение на его службу было бы ошибкой.
— Понимаю. Вы хотите оставить его во Франции?
— Уж во всяком случае, не пустить дальше Африки! Если ему охота надеть форму, как прочие члены нашей славной семейки, то отправьте его хоть в Алжир. Там служит двоюродный брат Жюльена. Разделять их я не хочу, чтобы потом не искать кости в разных частях света.
Юбер захлебнулся кофе и оторопело взглянул на де Тассиньи. Прокашлялся. Мысли в голове заметались хаотичным образом, но он усиленно пытался привести их в порядок. Вышло так, как вышло, но ему удалось спокойно выговорить:
— Как я погляжу, вы исходите оптимизмом.
— Я не слепой. И вы не слепой. Когда с нами будет покончено во Вьетнаме, начнется то же самое в Африке. Нас выкурят оттуда самое большее за десять лет. Но сколько могу, я буду оттягивать знакомство Жюльена с войной.