Поездом к океану (СИ)

Он — разваливался на куски.
Рядом они — как две катастрофы. Странно смотрелись вместе. Не должны были встретиться. И лишь множили и множили горести вокруг себя. Ее счет — две тысячи. А его? Каков его счет?
Юбер негромко, зло хохотнул и зашарил глазами по окнам машины, вглядываясь в улицу. В боковое, потом в заднее.
— За тобой никого не было? — спросил он, и его голос сделался по-солдатски сухим и четким. — Кого-то на лестнице или на дороге? Чтобы четко следовали по твоему маршруту.
Аньес мотнула головой.
— Нет. Я не помню. Или придумываю.
— К черту. Ты можешь вести машину?
— Я даже мертвая могу водить.
— Не мечтай. Сдохнуть раньше меня я тебе удовольствия не доставлю. Трогай. Медленно и спокойно. Прямо, вдоль дома. Сейчас. Ни ко мне, ни к тебе нельзя, в отеле до тебя будет легко добраться, потому придется покружить по городу, пока я думаю, — по мере того, как он говорил, Аньес успокаивалась. Он это видел и чувствовал. И от этого ему самому делалось немножко легче.
Ясно одно: чем дольше де Брольи остается в Париже, тем большему риску себя подвергает. Юбер мало знал о работе секретных служб и никогда не задумывался над нею, но приказ исчезнуть означал лишь одно: либо она исчезает самостоятельно, либо ей помогают в этом. Тем, кто может многое сказать, вполне могут помочь, чтобы не раскрыть всю сетку. Четыре дня! Четыре дня она отказывалась выполнять приказ!
— Ты давно показывала свою консервную банку механику? — поинтересовался Анри, когда Аньес, сумев все же совладать с собой, взялась за руль. — Не хотелось бы взлететь на воздух прежде времени.
— Ну почему же? Смерть в огне — даже красива.
— Я слишком много знаю про огонь.
— Я тоже.
— Так когда?
— Давно. У меня не было к ней нареканий.
Юбер кивнул. План прорисовывался сам собой. В минуту опасности, когда им владело крайнее напряжение, он куда легче составлял планы. Риво всегда был прав, утверждая, что он хороший тактик, а не стратег. Но сейчас и того было достаточно.
Если отставить в сторону сантименты и быть честным хотя бы с собой, то все довольно скоро становится ясным. О том, что эта женщина сделала, он будет думать потом, когда убедится, что она в безопасности. Он может проклинать ее хоть всю жизнь, но с пониманием, что она эту жизнь живет так же, как и он.
Итак, в Париже — нельзя. Домой — нельзя. Даже эта проклятая машина слишком узнаваема. Женщина за рулем — шутка ли? Сейчас самым главным было и правда выслать ее подальше из города. Если со стороны властей, как ему казалось, опасности не было, то как знать, что сделают люди, нанимавшие эту безумную женщину предавать собственную страну.
А может быть, и он ошибается, считая, что сделал все, чтобы ей ничего не грозило, и контрразведка выйдет на нее каким-то другим путем, в обход него. Нет, так не годится. Конечно, ей нужно уехать. На другой конец страны, куда-то подальше, где она переждет это время, и тогда они что-нибудь смогут решить. Он — сможет решить.
— Не молчи, — вдруг услышал Юбер ее напряженный голос. — Я схожу с ума, когда ты так замолкаешь!
— Я ведь уже сказал, что думаю. Я не могу думать и говорить одновременно.
— Помнишь, ты мечтал быть булочником, и чтобы я носила косынку…
— Не помню, — отрезал Анри. — Я постараюсь вспомнить потом. Позже. Когда мне уже не будет хотеться свернуть тебе шею.
— Куда мы едем? Куда мне ехать?
— Сверни на следующем переулке и сделай еще круг, Аньес.
— Я устала, — сдалась она.
— Я знаю. Потерпи.
Откровенно говоря, ему была совершенно безразлична ее усталость. Если бы она заснула за рулем да на полном ходу сейчас въехала в придорожный столб, отчего они бы попросту погибли оба, это, возможно, было бы наипростейшим способом все окончить. Но Юбер слишком сильно хотел, чтобы она жила. Чтобы до нее никто не добрался и, может быть, даже он сам. По крайней мере, пока ему и правда охота открутить голову с ее тонкой шеи.
— Останови здесь, — проговорил он, когда они в очередной раз выехали куда-то к Сене. — Останавливай.
 
— Где?
— Не глупи. Здесь. У тебя есть что-то необходимое в машине? Что нужно забрать?
— Я не понимаю.
— Нечего понимать. В свою квартиру ты уже не вернешься. Здесь — у тебя что-то есть?
Взгляд Аньес немного прояснился. Господи, как она только вела-то в таком состоянии, в самом деле? Но сейчас на ее лице отразилось четкое понимание его слов, и это его несомненно радовало. Она кивнула и вновь потянулась назад, доставая из-под кресел небольшой чемоданчик.
Когда их глаза снова встретились, она ничего не произнесла, он и сам сообразил: Аньес не знала, как пройдет их встреча, и готовилась к тому, что он сдаст ее властям. Или сама собиралась сдаться. От этой мысли сжалось горло.
— Тем лучше, — выдавил он из себя и, дернув дверцу, вышел из салона. По ним ударил свежий ночной воздух, разом остужая его воспаленный мозг. За этот вечер он умер несколько раз. Он и сейчас был скорее трупом на двух ногах, одна из которых подбита. Но все же когда приходилось действовать, Лионец чувствовал себя куда лучше.
Он обошел машину, открыл дверцу со стороны Аньес и помог ей выйти. Их лица поравнялись, оказавшись рядом. И после этого он уже не мог себе отказать. Живым. Труп Анри Юбера хотел чувствовать себя живым. Его губы торопливо, требовательно и жадно накрыли ее, опаляя дыханием и плавя суетливой нежностью. Когда он разомкнул поцелуй, она смотрела на него так… устало… так отрешенно, что ему захотелось вновь схватить ее за шиворот и хорошенько встряхнуть. Но вместо этого он отнял у нее чемоданчик и взял за руку.
— Болит? — спросил Юбер и кивнул на ее лицо, имея в виду, должно быть, разбитый уголок рта.
— Нет, — шепнула Аньес в ответ.
Машину они оставили там же, у реки. Она простоит в этом месте несколько дней, прежде чем в жандармерии хватятся и начнут искать владельца, которого, конечно же, никогда не найдут.
А они — просто мужчина и просто женщина — торопливо ушли в эту ночь, как если бы растворились на улицах города огней, в котором им лучше было не гореть, а быть темными, как и все.
Она не знала, куда он ее ведет. Она, привыкшая контролировать каждый свой шаг и тех, кто ее окружают, впервые за долгие годы со дня смерти Марселя полностью и до конца доверилась другому человеку. И ей было все равно — будет конечной точкой гибель или спасение. Сейчас она слишком устала, чтобы думать об этом. Бесконечно, до самой последней капли — устала.
Они нырнули пролет между домов, где она, как ей казалось, никогда не бывала. Свернули за угол и Юбер втолкнул ее в дверь подъезда.
— Подполковник Юбер к месье Уилсону, — услышала Аньес, когда они оказались у поста консьержа, а потом Анри повел дальше, к лифту. Кабина здесь была узкая, и вдвоем они стояли почти вплотную. За клетью проплывали этажи, лифт грохотал и скрипел. И, поднявшись, дернулся так, что ей показалось, он сейчас сорвется вниз, и это было отнюдь не самым плохим вариантом развития событий, ей богу. У нее едва не подкосились ноги, но она кое-как выстояла. В Индокитае ей было легче, пусть она и носила ребенка.
Аньес всхлипнула, не успев подавить в себе горе, едва перед глазами вспыхнуло махонькое личико Робера. Ровно так же сильно, как ей хотелось выжить для сына, она не хотела жить без него. Она не хотела жить. Она не хотела жить. Она не хотела.
— Сейчас, милая, — снова раздался над ухом голос Анри, ошибочно решившего, что Аньес, как дитя, плачет от усталости. А ведь она и сама не знала, когда отдыхала последний раз. — Идем, идем, тихо.
 
И Аньес шла. И молчала. И колоссальным усилием сдерживала звуки из горла, чтобы не тревожить Лионца. Всего несколько шагов, которые надо было продержаться.
Потом они стояли у какой-то квартиры, и Юбер звонил в дверь. Им открыл незнакомый ей мужчина, но она почти не видела его лица, хотя оно и было освещено ярким электрическим светом. Аньес не запомнила его черт, не различала их. Все, что выхватила, — медный отлив волос, не яркий, но заметный.