Любовь ювелирной огранки (СИ)
Ох и занятная девица! Она что, до сих пор тушуется из-за того поцелуя? Так это еще цветочки были. Ли Тэ Ри еще и не такое может.
— Идём, — сказал он, подходя и решительно беря ее за руку. — Дела в ОУЧ сами себя не переделают.
Он замолк и в замешательстве уставился на Пелагею. Ее рука была холодная, как ледышка.
— Ты почему мёрзнешь? — требовательно спросил он. — Кольцо что, сломалось?
— Не знаю, — потупилась Пелагея. — Вроде бы греет, а вроде и нет.
Куратор нахмурился, крепче сжав ее ладонь.
— Как вернемся, сделаю тебе новое кольцо. А пока…
— А пока утепляйтесь, — ввернула Эсфирь, вручая Пелагее шубу, наскоро сотканную прямо в воздухе. — Мех искусственный, — пояснила она. — Ни один пушной зверь не пострадал.
— Кстати о пушных зверях, — вмешалась Юлиана, когда мимо нее на полной скорости пронеслось нечто упитанное, мохнатое и зубастое в количестве двух штук. — Мне бы на время Кекса с Пирогом пристроить. Хочу к Пелагее в гости наведаться. Эсфирь, будь другом, последи за ними, а?
— Э-э-э, — протянула та. Она предвидела, что два болтливых меховых клубка в пределах личного пространства доставят ей уйму хлопот.
— Кормить всего раз в день! — привела веский довод Юлиана. И Эсфирь сдалась.
Тем временем Ли Тэ Ри демонстрировал Киприану свои выдающиеся способности в области метаморфоз. Он вышел во двор, картинно взмахнул полой шлафрока (позёр несчастный). И превратился в снежного барса под возгласы горячего одобрения. Вековечный Клён был в восторге.
А что касается Пелагеи, то ей тут восхищаться было больше нечем. Да и незачем. К чему проявлять эмоции и выказывать расположение, если они друг другу, в сущности, никто? Ли Тэ Ри всего лишь взял ее под свою опеку, и то потому, что Вершитель настоял. У них договор — Пелагея собственными ушами подслушала. Она — безумный проект, экспериментальная модель, к которой не принято испытывать чувств, помимо исследовательского интереса. Ли Тэ Ри же жаждет вернуть свою женщину, которая дорога ему больше жизни.
Кто он для Пелагеи? Шеф, куратор, малость сдвинутый эльф, которому однажды взбрело в голову отработать на ней методику страстного поцелуя.
В действительности между ними ничего нет и быть не может. Знай своё место, Пелагея. Ты не подходишь. Тебя бы поместить в какой-нибудь музей естествознания, в витрину, за стекло. Фея с кристаллом вместо сердца, смирись и не отсвечивай: ты слишком странная для любви.
Она ехала у снежного барса на спине, в шубе из искусственного меха. И смаковала деструктивные мыслишки о том, что было бы неплохо сбросить эту шубу, лечь в снег и замёрзнуть до смерти. Потому что кому она такая нужна?
И хватит уже куратору с ней носиться. Ему стоило бы заняться поисками той самой, что была ему предначертана. Он должен вернуться, потребовать у Эсфири свободы для Вершителя, а потом вытрясти из него душу. Ведь обещания надо выполнять.
Но Ли Тэ Ри что-то не спешил ни Вершителя вызволять, ни душу из него вытряхивать. С куратором определенно творилось неладное.
***
На протяжении пути Юлиана безостановочно чесала языком, озвучивая мысли обо всём, что видит. Она дёргала Киприана за мантию, вынуждая задирать голову к незнакомым созвездиям, и сочиняла им названия. Жаловалась, что у нее мёрзнет нос. Хохотала из-за всякой ерунды, которая приходила ей на ум. И снежный барс втайне мечтал о том, чтобы от смеха у нее потрескались щёки.
Когда они дошли до ледяного дворца, Юлиана обнаглела до такой степени, что остановилась, топнула ногой и во всеуслышание заявила:
— Здесь!
— Что «здесь»? — не уразумел Киприан.
— Прорастай, — с озорной улыбкой распорядилась она. — Люблю жить возле дворцов. Красивый вид и всё такое. Ну?
«Баранки гну!» — едва не надерзил он в ответ. В последний момент передумал, сокрушенно вздохнул и крутанулся вокруг оси, приминая скрипучий снег подошвами кожаных шнурованных ботинок. Черная мантия на секунду скрыла его от посторонних глаз. И началось перевоплощение.
Земля завибрировала, как от глубинного тектонического сдвига, и все, кто был в округе, — стажёры, мастера, инструкторы — от неожиданности приросли к месту. А потом бегом ринулись из ледяного дворца — и застыли у площадки, где Юлиана отдала распоряжение прорастать.
Там же, придерживая Пелагею за плечи (или, правильней сказать, придерживаясь за Пелагею) стоял их шеф в эльфийском обличье. Сменил ипостась, чтобы лучше видеть и ярче чувствовать. Там же светилась от гордости Юлиана. Вот, мол, посмотрите, какой необычный у меня поклонник. Никому из вас не чета.
А Киприан у публики на глазах — с треском, хрустом, шорохом — покрывался бурлящей патокой коры, тянулся к звездам, растил ветви, формируя высоко в небе раскидистую огненно-рыжую крону. Бугристый ствол затвердел и разгладился, от корней к основаниям листьев заструилась сияющая плавленая лазурь. Под ногами выросла густая зеленая травка, и в радиусе кроны вдруг стало тепло-тепло.
Юлиана с облегчением прислонилась к дереву, стянула с себя пальто, которое ей одолжила Эсфирь. Устало прикрыла веки. А зрители словно онемели. Волшебным зрелищем их буквально пригвоздило к земле. И расходиться они что-то не торопились.
Ли Тэ Ри был ошеломлен, и это еще слабо сказано. По его губам блуждала неуверенная улыбка. Он опасливо протянул руку за периметр зеленого круга, поймал частицу света — и она испарилась на его ладони. Весь купол под кроной был полон этой невесомой золотой взвеси. Пылинки парили под безупречно-рыжей листвой, опадали на траву, касались колокольчиков и кустиков земляники, которые повылезали то тут, то там.
— У меня же не галлюцинации, правда? — проговорил Ли Тэ Ри и, отделившись от Пелагеи, подошел к самому контуру. За чертой начиналось бесстыжее, неуместное лето. Разгар сезона, ягодная пора. И это среди вечной мерзлоты, среди снега и льдов. Аномалия в чистом виде.
Эльф не мог отвести глаз от Вековечного Клёна. А Пелагея жадно ловила взглядом каждый невольный жест, каждое движение куратора.
Восхищенный Ли Тэ Ри отличался от строгого Ли Тэ Ри, как день от ночи.
Рот слегка приоткрыт, рука простёрта, на лице выражение умилительной беспомощности и удивления. Хотелось подойти к нему со спины, сцепить руки у него на поясе, прижаться щекой к узорной ткани мантии. Пелагея с трудом сдержалась.
***
— Могу я вернуться в метадом? — спросила она, когда куратор расхаживал по мастерской, бледный от необъяснимого волнения.
— В метадом? — переспросил он, вскинув точёную бровь. — Зачем?
— Ну, ведь мой убийца уже не жилец, — сдавленно рассмеялась та.
— Только попробуй уйти, — пригрозил куратор. — Без моего разрешения ни шагу из кабинета. Кроме того, у нас сейчас занятие. Садись и берись за работу. Заказ на сегодня — кольцо с аметистовой вставкой, семнадцать миллиметров.
— Ты не так делаешь! — спустя минут десять вспылил он и подскочил к Пелагее, чтобы отобрать у нее инвентарь.
У самого Ли Тэ Ри инструменты валились из рук. Он нервничал без причины, ругался сквозь зубы, портил камень за камнем, гнул щипцами оправы и наконец попросил успокоительного.
В гранёном стакане воды, который Пелагея принесла в спальню, толкались и потрескивали ледяные кубики. Куратор возлежал под балдахином, белый, как простыня. Он скрестил на груди руки, как покойный рыцарь где-нибудь в склепе. Для полной картины недоставало лишь зажатого в этих руках меча.
— Вы как? — спросила Пелагея, ставя поднос на прикроватный столик.
— Сил моих больше нет, — блёклым голосом произнёс Ли Тэ Ри. — Монстры, беготня, Вековечные Клёны. Так и свихнуться недолго.
Пелагея обвела взглядом комнату, где они с куратором на днях активно заслуживали общественное порицание. И кровь опять прихлынула к лицу.
Шеф напрасно переживает: они оба уже давно и безвозвратно свихнулись.
У них, можно сказать, коллективное помутнение рассудка.
Разница состоит лишь в том, что Пелагея отдаёт себе в этом отчёт и очень скоро примет меры, чтобы стабилизировать свое психическое состояние. А куратор о собственной аналогичной проблеме, похоже, и не догадывается.