Сильная и независимая для котика (СИ)

— Видишь, как причудливо заплелась судьба. Тут и слова излишни. Всегда думал, что я играю важную роль в галактических событиях, что я — центр, двигатель. Но я всего лишь готовил почву для чего-то более серьезного. Вчера мне открылось это. Я всё надеялся, вот сейчас, сейчас появится Маргоша, мы договоримся с Дэвидом, она позовет Лену, я Шнобби и дадим отпор Сину. Но видишь как! Шериф, Лена, Перерожденная, Шнобби — все ввязались в крепкий узел, а вместо меня — ты. И Син это всего лишь жалкая марионетка. Что-то большее грядет, я чувствую это так же остро, как сегодняшний завтрак.
— При чем тут завтрак? — уставился на деда Морган. — То есть я хотел спросить, как это ты чувствуешь? Катарским чутьем? Ты меня не учил этому.
— Этот урок усваиваешь уже будучи совсем старым, когда начинаешь чувствовать не только физический мир, но и тонкую материю. Её колебания. «Ибо только тот, кто спокоен сердцем и чист Разумом достоин познать глубинные смыслы». Старинная катарская мудрость. Видимо, моё сердце уже давно должно было успокоиться, а я хватался за призрачные воспоминания, боясь утратить не только память о Маргоше, но и того себя, молодого, не хотел мириться с неизбежным.
— Прими это как Исход, — вспомнил разговоры с капитаном Морган. — Разреши себе отгоревать, выстрадай положенное и отпусти. Прости себя за неудачи и забудь о них. Иди дальше уже обновленным.
— Спасибо, внучек. Я постараюсь, — старейшина приподнял от удивления брови. — И всё же, не могу перестать думать о том, что поведала мне Мурси. Я правильно произношу её имя?
— Правильно. Она и половины не рассказала. Держатели Силы организовали какую-то секту, называют себя Инквизицией. Хотят втянуть в войну всю Галактику, даже неподконтрольные системы, чтобы потом поделить мир между собой. С нами еще Ванно Джиг — новый Глава Рода вакуйев и канцлер Гидрос — очень известный неберианец, а вместо Шерифа его сын — Коди.
— Война детей выходит? Значит, дело действительно дрянь. Надеюсь, ты пойдешь до конца. Считаешь её цели важней управления прайдом — значит это твоя правда. И уж если выбрал сторону перерожденной, оставайся ей верен! И да хранят нас всех предки.
— И ты не злишься на меня?
— Злюсь? — еще сильней удивился дед. — Во-первых, чтобы быть хорошим старейшиной, ему самому неплохо бы ощущать себя счастливым. Как он научит остальных тому, чего сам не ведает? Во-вторых, твоя натура слишком обширная, грандиозная, я всегда подозревал, что тебе будет попросту тесно в деревне. В самом деле, какая земля, какой урожай? Двадцать лет велись разговоры, чтобы вырубить несчастное дерево у Листола, ты за неделю решил этот вопрос. А забор бабушки Пуги? Никто из мужчин, с чьими детьми она сидела, не мог этого сделать? Чушь! Ты поэтому в Академию и сбежал. Может кто и думает, что это было ради мифической славы, но меня не обманешь. Ты жаждал познать мир, испытать себя на прочность.
— Дедушка, ты меня перехваливаешь, — засмущался Морган.
— Вот, видишь! — погрозил пальцем старейшина. — Другой катар счел бы это за оскорбление! Но я вижу в тебе себя даже больше, чем хотелось бы. Помни, что я поведал ранее насчет держателей Силы, не позволяй ей затуманить себе разум. В конце концов, есть тысяча и один способ сделать приятное женщине, даже будучи евнухом или немощным стариком.
— Нет, нет, нет! — запротестовал Морган. — Хотя бы ты не затрагивай эту тему! Я не хочу даже думать о тебе и Мурсике, пускай она и точная копия твоей возлюбленной. Я вас обоих придушу!
— Что? — недоуменно засмеялся дед. — Морик, ты меня ревнуешь к своей женщине? Считаешь, я на старости лет тронулся разумом?
— Простите, старейшина. Это я, по всей видимости, тронулся разумом. Видите, это даже хорошо, что я больше не ваш преемник.
— Ты попросил научить тебя быть старейшиной, я научил. А что делать со знаниями, решать только самому. Мы же не кровью договор скрепляли, его можно и отменить. Шпуня вроде немного отошел от похищения, займусь им. Но вначале, и тут ты прав, отгорюю свою потерю, чтобы не переусердствовать, как с тобой.
 
— В каком смысле? Какую потерю? — Морган напряженно застыл. — Это связано со смертью бабушки?
— Так и не помнишь ничего?
— Все говорят, что виновата Императрица, но почему-то мне всё время кажется, что это я сделал что-то непозволительное.
— Виноват только я, — вздохнул дед и присел рядом. — Бубля покончила с собой. Её тело нашел ты. Потом два месяца не разговаривал. Мы боялись, что это навсегда.
— Она что? — в ужасе Морган даже привстал, не сводя глаз со старейшины. — Харакири сделала?
— Нет. Это произошло спонтанно, обыкновенное необдуманное решение. Бубля поступила как каджит.
— Я не верю, — завертел головой капрал. — Не верю!
— Она ведь болела, и очень долго. А я тогда так переживал из-за пропажи Маргоши, что не заметил, как её лекарство перестало действовать. Нужно было идти к врачу, сдать анализы, но никто ничего не заподозрил. Ведь, наоборот, бабуля выглядела веселой, неприлично смеялась по каждому поводу и без, постоянно нянчилась с тобой и остальными детьми. Казалось, она расцвела. Я думал, что это из-за моей трагедии. Думал, что Бубля дождалась избавления от соперницы и теперь надеется на угасание моей любви к Императрице. От этого я только сильней злился и замыкался в себе. Но дело было совсем в другом. Просто она находилась в отчаянии от того, что не могла помочь мне справиться с горем.
Последние слова Морган уже плохо понимал, отчетливо вспоминая себя, маленького, веселого, бегущего к бабуле в гости. Она обещала ему напечь вкуснейшего сирового печенья, а он обещал прийти к трем. Уже было полчетвертого, Морик опаздывал. Заигрался с мальчишками и теперь спешил извиниться перед бабушкой. Он добежал до старого дуба, вокруг которого построили дом старейшины, и звонко забарабанил в дверь. Морик еще выкрикивал что-то нелепое, из мультика. Но ему никто не ответил. Дверь не отворилась, не впустила в дом, не поманила ароматом печений внутрь.
Может быть, бабушка обиделась на его опоздание и ушла? Может у неё были другие дела, и она ждала до последнего своего внука? На душе маленького Морика стало неспокойно. Он прекратил тиранить дверь и, приложив ухо, прислушался. Уловил едва слышимый скрип. Ни шагов, ни грохота посуды, ни работы холовизора. Только этот раздражающий, въедающийся в мозг непонятный скрип. Паника охватила маленького катара и он, позабыв приличия, распахнул дверь настежь.
Первое, на что упал его взгляд — ноги бабули. Болтались прямо в воздухе. С одной ступни соскользнул тапок и громким шлепком встретился с полом. Морик медленно поднял глаза. Его любимая бабушка, с неестественно синими губами, с длинным вывалившимся языком, висела на веревке, подвязанной к балке. Ужасная мысль поразила малыша: «Это из-за того, что я опоздал!» Вокруг засуетились катары, кто-то его куда-то повел, сунул в руку печенье, которое тут же выпало из непослушных пальцев, что-то постоянно говорили, обращаясь к нему по имени, старенькая Пуги обнимала, ласково бормоча, но у Морика перед глазами всё еще стоял образ бабули.
И сейчас Морган не смог сдержать слез, которые градом покатились из его глаз. Долго мозг хранил эту травму глубоко, вычеркивая эпизод из жизни, как слишком болезненный. Морик не уверен был, что и сейчас подходящий момент, но ничего поделать уже не мог. Боль сдавила грудь, будто сердце вдруг приобрело форму колючки и раздирало внутренности своими ударами. Стало холодно, кончики пальцев занемели.
— Обнимемся? — умоляюще простонал Морган.
— Обнимемся, внучек, — дед и сам, поддавшись воспоминаниям, заплакал. — Главное, чтобы бабы не видели.
— Потому что это позор для мужчины плакать?
— Нет. Потому что мы для них опора и последняя надежда, — старейшина прервал долгие по катарским меркам объятия, но не стал отстраняться. Он ласково, как сделала бы на его месте мать или бабушка, будь перед ними маленький Морик, смахнул слезинки с глаз внука. — Представь, что станет, если они увидят, как оба их лидера в одночасье размякли? У них не останется надежды! А порой надежда — это всё, что у нас есть. Понимаешь?