Чёрный алтарь (СИ)

Позже Итан взяв её коня и объехав окрестности, выбрал самое удачное место для окончательной стоянки.
— Мы будем строить здесь крепость! Огромную крепость с городом внутри неё и назовем его Новым Азароном! — объявил он людям, — Вы все хотите снова жить в домах и вести привычную для вас жизнь как в наши лучшие времена на Азароне, так приложите же к этому все ваши силы и умения. Возродим нашу былую славу на новом месте!
И люди воодушевлённо, с завидным рвением принялись воплощать свои мечты в реальность. Камень к камню, бревно к бревну. Работа кипела каждый день с утра до позднего вечера под неусыпным контролем ван Мида. Каждый азаронец и стар и мал, вносил в эту работу свой вклад, никто не отсиживался в стороне. Никто кроме Мариэль. Она долго выслушивала уговоры ван Мида не принимать никакого участия в физическом труде и, наконец, сдалась. Она и сама чувствовала, что её состояние не позволит делать ей усилия. Поэтому Мариэль целыми днями поддерживала азаронцев морально, проявляя живой интерес ко всему, что они делают. Они видели её искреннее участие и желание помочь и с ещё большим энтузиазмом продолжали работу. Она наблюдала за всем, будь то рытьё глубоких колодцев или возведение каменных стен, или приручение диких лошадей, приготовление пищи или отдых. Азаронцы слились в одну большую семью, невозможно было разделить их на отдельные пары, нельзя было понять, где чьи дети. У них была только одна общая цель — возродить город. Не было места ни весельям, ни праздникам, ни личным отношениям. Мариэль не раз заостряла внимание ван Мида на том, что людям нужна разрядка, хоть изредка надо давать им возможность расслабиться, но он не желал её даже слушать. У него находилось множество аргументов чтобы доказать ей, что любая остановка в работе принесет всем только вред, иногда его упрямство страшно злило её.
И что её очень удивляло, люди не жаловались на усталость и напряженный жизненный ритм, ни один человек не сказал ей ни слова об этом, они послушно выполняли указания ван Мида.
Днём, Мариэль не позволяла себе думать о своих глубоких и личных проблемах, она гнала от себя все мысли об этом, сосредотачиваясь только на проблемах азаронцев. Зато ночью, она была предоставлена только самой себе и своим невесёлым мыслям. Её страшно тревожило отсутствие Джона, он никогда раньше не пропускал её дня рождения. Уже месяц, как ей исполнился двадцать один год, правда она не сказала об этом ни Итану, ни кому из азаронцев, а её брат так и не появился, даже не прислал ни одного дивийского сообщения о себе. Хаты тоже не пытались наладить с ней связь, хотя были ближе всего к ней и могли бы мысленно общаться с ней на расстоянии, они то знали о её беременности, но никто из них не пытался поинтересоваться о том, как она. Охийцы так же игнорировали её существование, после того послания Ваас больше не давал о себе знать, ей стало казаться, что о ней все забыли, отказались от неё. Мариэль ни с кем не делилась своими мыслями по этому поводу, потому что не надеялась, что её поймут, хотя знала, что Итан догадывается о её терзаниях, её выдавали полные тревоги глаза, но он по-прежнему ни о чем не спрашивал.
Особенно тяжело ей было по ночам в полнолуние. Мариэль гуляя теплой ночью, смотрела полными слёз глазами на Луну и её губы тихо шептали — «Орланд, Орланд». Она не знала, что где-то на другом конце этого мира такими же лунными ночами он так же поднимал свои печальные глаза и, глядя на Луну, думал о ней, бессильно сжимая кулаки — «Мариэль!» беззвучно шептали его губы. Между ними была пропасть, которую они сотворили сами. И эта пропасть росла параллельно росту её живота и уходящему времени.
Абсолютно всем даже детям стало понятно, что она ждет ребёнка, её живот заметно округлился и привлекал к себе любопытные взгляды. Её ребёнок будет первым, кто родится в Новом Азароне. Азаронцы считали, что если их королева родит здорового малыша, значит, проклятье Диназы будет снято со всего народа и дитя станет символом зарождения и нового роста азаронцев.
 
Когда она первый раз ощутила, как внутри неё шевелится живой комочек, то пришла в неописуемый восторг и с этого времени стала разговаривать со своим малышом. Мариэль уединялась где-нибудь подальше от стройки, гладила свой живот через платье и разговаривали с ним, но только на охийском, так чтобы никто не смог подслушать, о чем она воркует, и ей очень хотелось, чтобы малыш слышал язык своего отца. Очень часто возле неё играл десятилетний мальчик, озорной и смышленый. Он всегда подходил к ней и с интересом слушал чужую речь. Мальчишка ненавязчиво, но упорно пытался привлечь к себе её внимание. Мариэль однажды не выдержала и поманила его к себе. Так у неё появился новый друг.
— Как тебя зовут мальчуган? — улыбнувшись ему, спросила она.
— Сивилл, госпожа, — оживленно ответил тот.
— Ты так часто приходишь сюда, твои родители там на строительстве?
— Мои родители лишь наблюдают за этой стройкой … с того света. Я круглый сирота. Моего старшего брата убили в последнем сражении, а родители погибли ещё на Азароне. Зачем вы разговариваете с ещё не родившимся ребенком на чужом языке?
— Он слышит меня, его успокаивает мой голос, а этот язык — родной язык его отца, — нехотя ответила Мариэль.
— Я бы тоже хотел знать много языков, но меня некому учить. Может, вы научите меня? Тогда я тоже смогу разговаривать с младенцем, когда он родится! — радостно воскликнул Сивилл и его большие голубые глаза засветились.
— Ты хочешь выучить охийский? — удивилась Мариэль.
— Да, очень! — искренне кивнул он.
С того момента мальчик искал любую возможность пообщаться с Мариэль, он ходил следом за ней, и когда у неё находилась свободная минутка, они весело болтали, маленького азаронца интересовало множество вещей, не только языки, а всё что было связано с окружающим миром. Ей нравились его любознательность и острый ум, его доброта и детская искренность, она жалела его такого же одинокого, лишенного внимания близких и любящих людей. Мариэль уделяла ему много внимания и времени и очень скоро привязалась к нему всем сердцем, почувствовав в нём родственную душу. Если бы она только знала, что она и этот маленький сирота действительно были родственники. Сивилл приходился ей троюродным братом по матери, поэтому они так легко находили общий язык между собой, мальчик имел прямое отношение к династии Сиязары. Но ни Сивилл, ни Мариэль этого не знали. Знал всего лишь один человек, но ему совсем не хотелось говорить им об этом.
Мариэль даже позволяла Сивиллу кататься верхом на своём коне. Её Гром, после того как на нём проехался ван Мид, перестал подпускать к себе чужих людей кроме неё и как ни странно этого мальчика. Она уже не могла скакать верхом, поэтому Гром был рад дружбе с мальчуганом, с её помощью Сивилл быстро освоил верховую езду. А позже и охийский язык.
Так летели дни за днями. Мариэль постоянно старалась себя чем-то занять, каждую минуту своего времени она кому-то отдавала, была всё время в действии. Она то общалась с Сивиллом, то наблюдала за продвижением работ, а то и лечила случайно раненных на строительстве или просто ослабевших азаронцев. Ночью от усталости она засыпала, едва коснувшись подушки. Мариэль умышленно вела такую активную жизнь хотя бы из-за того — чтобы не думать о своих страхах, про Джона, про Орланда. Как никогда сейчас она особенно нуждалась во внимании и заботе любящих и близких людей, но никого из таковых рядом не было. Друзья исчезли, брат пропал, а муж отказался от неё. Так думала Мариэль, вернее она не позволяла себе думать об этом. Она уже стала привыкать к такому положению дел.
 
Вездесущий ван Мид успевал справляться со всем. Он обладал странным даром знать обо всём, всё замечать, быть в курсе всех событий и получать беспрекословное подчинение людей. Мариэль стала замечать, как сильно боятся его азаронцы, особенно воины, которые чаще всего от него получали приказы. Он так же следил за тем, чтобы границы их новых земель тщательно охранялись, но самой удивительной была способность ван Мида появляться как раз в те моменты, когда она лично пыталась поговорить со стражниками или пообщаться с другими азаронцами. Он тут же вмешивался и был, как всегда серьёзно настроен, суров и скуп в выражениях. Ни разу ей не удавалось отдалиться от стен главной крепости дальше, чем на сто метров. Итан немедленно высылал за ней сопровождение или сам лично провожал её гулять.