Яма (СИ)

Сдавливая ладонями ее талию, он напирал, инстинктивно перехватывая главенство. Трогал ее. Стискивал до боли и хруста. Зарывался руками в пышные волосы. Впивался в губы Доминики с такой жаждой, словно дышать без нее не мог.
Не мог же…
И правда, не мог.
Отстранившись, она заглянула Сергею в глаза, выражая все свои неприкрытые эмоции. У него от этого ее взгляда сумасшедшим вихрем скрутило все внутренности. А она еще додумалась спросить:
— Скучал по мне, Серёженька? Плохо тебе без меня?
Молчал. В тот момент не получалось сложить все чувства в слова. Как их вытащить, не разодрав себе глотку? Эта болючая груда без того распирала и жгла грудь. Куда ее еще наружу?
Смотрел на Доминику, словно околдованный. Впитывал в себя ее образ. Ее беззащитность, открытость, искренность и безумную тоску. Наполнялся ею.
— Я тебя сегодня когда увидела, внутри что-то взорвалось, — выдавая волнение, вцепилась пальцами в воротник его рубашки. Закрывая глаза, прижалась губами к подбородку. — Горячо так… Больно… Невыносимо! И хорошо, Се-рёжа… Так хорошо!
Его пальцы непреднамеренно с неоправданно силой стиснули платье на ее пояснице и слегка растянули ткань в противоположные стороны. Приглушенный треск шерстяных ниток быстро смазал шумный и сиплый выдох Ники.
— Что же ты делаешь, маленькая? — в хрипоту его голоса просочилось слишком мало мягких ноток нежности, в нем преобладала грубая мужская сила, которая не настроена на откровенное проявление чувств.
И этот рычащий хрип вовсе не являлся тем, что могло бы Нику обесточить и успокоить. Чувствовал, как она заволновалась еще сильнее. Подбираясь к пику напряжения, затряслась, прижимаясь к нему всем своим телом.
— Сейчас я буду падать, Серёжа… Ты лови… — прижалась губами к его шее, обожгла частым дыханием. — В этот раз ты должен меня поймать, слышишь? Пожалуйста, не дай мне снова разбиться. Мне так страшно. Так страшно… Поймай меня…
— Поймаю, — одно слово, которое стоило ему титанических усилий.
Титанических, но посильных. Хуже стало, когда Доминика, наконец, начала говорить. Когда она начала падать.
— Мне было плохо, Серёжа. Я без тебя не могу. Не знаю, как продержалась столько лет… Ты мне нужен. Без тебя сердце разрывается. Без тебя все неважно и неинтересно, — замерла, резко заглатывая воздух. Неосознанно царапнула его шею ногтями. Прижалась еще теске. И продолжила тем же убийственным рваным шепотом: — Я помню все-все, что с тобой связанно. Все! Что и когда именно ты мне говорил, как смотрел и прикасался… Я… Ты прав. Я никогда тебя не забывала. Никогда, никогда, никогда, никогда… — оборвала этот эмоциональный поток, лишь когда воздух закончился. Снова шумно вдохнула. — Всегда твоею была. Всегда. Ты — единственный. Ты — мой. Навсегда.
После этих слов сжал ее с такой силой… Думал, переломит.
Выдохнул.
Вдохнул. Выдохнул.
Вдохнул.
Запирая весь огонь внутри своей груди, медленно расслабил руки. Обнял ее максимально осторожно, но все же ощутимо крепко.
— Моя маленькая, любимая девочка, — вышло по-своему ласково, насколько Градский только умел. — Все уже. Все. Выдыхай. Поймал. Держу. Вместе теперь. До последнего вздоха.
— Да… Не отпускай меня, Серёжа.
— Не отпущу.
Оглаживая затылок и спину Доминики, дождался, пока она расслабилась и задышала ровнее.
— Все. Идем успокаиваться, — подтолкнул в сторону кухни. — Ты у Титовых на вино налегала. Сейчас, давай, чем-то чуть покрепче облагородимся, иначе у меня башню сорвет.
— А у меня? Я боюсь напиваться.
Усадив ее за стойку, сам прошел к мини-бару. Выдернул из разноцветной батареи алкоголя бутылку вермута.
— Напиться я тебе не позволю. Напиваться — плохо. Кроме того, у меня на тебя еще планы сегодня.
— Это какие?
— Закреплять перемирие будем, — улыбнулся, заметив, как она краснеет. — Нравится мне, Кузя, как ты цвет меняешь. Всегда нравилось. Розовый тебе к лицу.
В порыве того же смущения она прижала к пылающим щекам ладони, но заулыбалась, к сильнейшему облегчению Града, уже без опаски.
Подливал ей раза три, на самое донышко, но она умудрялась цедить и цедить, большую часть энергии выдавая на свою привычную болтовню. Наблюдал за ней с улыбкой и жадно ловил каждое слово, признавая, что крайне сильно скучал по ее непревзойденной эмоциональной тарабарщине.
В какой-то момент дернул барный стул, на котором сидела Кузнецова, притягивая ее между своих широко разведенных бедер. Она резко умолкла, опуская взгляд и судорожно сжимая колени, вцепилась пальцами в мягкое сиденье.
— Ну что, Плюшка? Берем выше? Закрепляем? Будешь Градской?
Ожидал от нее чего угодно, только не следующего:
— Давай, как в первый раз, в меня, — посмотрела прямо ему в глаза. — Я за тебя замуж пойду только по залету. По-другому не решусь… Страшно.
Сказать, что Градский охр*нел… Весьма посредственное и слабое слово, чтобы охватить весь спектр его эмоций.
— Я за тебя только по большому залету, Серёжа.
Смотрел на нее и пытался понять… Он и сам, конечно, оба раза с Никой испытывал судьбу, поддаваясь какому-то варварскому собственническому порыву наполнить ее, пометить, сделать своей во всех смыслах.
Вашу мать, она уже могла быть беременной.
И пусть! Он хотел бы. Это казалось, безусловно, чем-то ненормальным, но Градский хотел, чтобы внутри Доминики была часть его, чтобы она родила ему ребенка…
Месяц назад ни о чем подобном не подумал бы. Просто в голову бы не пришло. Где Градский, и где дети? Они для него всегда были странными, быстрорастущими, забавными и громкими существами. Не более.
А сейчас…
Хотел, чтобы у них все получилось.
— По большому, это как? Сразу на двойню стрелять? — посчитал нужным уточнить, будто весь этот разговор имел хоть какое-то научное обоснование и адекватность.
— Не знаю… Может, — тихо, но серьезно отозвалась девушка. — А можно просто на сына. Я готова. Хочу от тебя сына, Серёжа.
— Я, конечно, не сомневался.
Убирая волосы от ее лица, заправил пряди за уши. Оглядел внимательно, любовно и ласково.
Сдерживая улыбку, Доминика хмыкнула и слегка вздернула подбородок, как делала всегда, прежде чем бросить ему очередной вызов.
— Можно замуж по большой любви выходить, а я выйду по большому залету.
— Гордец, как мило. Просто расп*здос, — проговорил он медленно.
И вновь сдавил ее сильнее, чем хотел. С таким успехом наставит ей до утра синяков, но, черт возьми, ничего не мог с собой поделать.
— Мне нравится, Кузя. Вывезем.
Наклонившись, прижался к ее шее ртом. Скользнул языком. Жестковато всосал кожу.
— Сына, да? Или все же дочку? — обнимая его, продолжала рассуждать.
Как будто он способен фильтровать, кого в нее вливать… Нет, ради Плюшки, конечно, способен.
— Сына давай, — шепнул Градский между поцелуями. — Через пару лет дочку.
— Ой, Божечки, Градский! А у меня же аспирантура и диссертация, — искренне забавляясь над своей забывчивостью и оторванностью от реальности, рассмеялась Ника.
— Правда, что ли? — с нехилой иронией подхватил ее веселье. — Забудь пока. Я уже сына хочу.
— Ну, не знаю… Не знаю…
— Что ты не знаешь? В спальню идем, Республика. Готова?
— Давай прямо здесь…
Огладив через хлопок рубашки его каменный живот, скользнула ладонью вниз, к рвущему плотную брючную ткань члену.
Громко выдохнув, подняла на Града глаза, полные милого и забавного изумления.
— У тебя ого-го эрекция!
— Тоже мне новость, — вяло отмахнулся, неотрывно следя за сменой эмоций на ее лице.
— Ах, Серёжа… — прижалась губами к его щеке. — Что же ты медлишь? Давай уже мириться.
Он хрипло хохотнул, отводя ее руки в стороны и сплетаясь с ней пальцами.
— Я подумал, надо нам еще маршрут на балкон проложить. Я покурю, ты проветришься. А потом в душ. Прохладный, — вдыхая, жестко двинул ноздрями. — А то до спальни не дойдем.
— Брр… Я прохладный душ не люблю. Наоборот, погорячее давай. Вдвоем.