Благословенный (СИ)

Нахмурившись, он мгновение смотрел на пену у ее рта, потом вскочил и метнулся в ванную. Распахнув шкафчик, он сунул в него руку, разбрасывая в стороны все его содержимое. Не найдя баночку со своим снотворным, он окинул взглядом все вокруг. Потом заглянул в ведро для мусора. Схватив баночку, которую искал, он обнаружил, что она пуста. Растерявшись, он с недоверием уставился на пустой пузырек.
— Не может быть… — вырвалось у него. Сжав баночку в ладони, он выбежал из ванной.
Упав на колени перед креслом, он схватил Кэрол за челюсти, раскрыл рот и засунул в него пальцы так глубоко, как мог, пытаясь вызвать рвотный рефлекс.
— Давай, Кэрол! Выплюнь это…
Она не реагировала. В комнату вбежали Шон и Хок.
— Что случилось? — выкрикнул Шон.
— Снотворное… она наглоталась снотворного! Надо вызвать у нее рвотный рефлекс… надо, чтобы из нее вышла эта гадость!
Хок присел рядом, щупая ее пульс.
— Жива, — он повернулся к Джеку. — Ты вызвал помощь?
— Да…
— Нельзя вызывать рвотный рефлекс, она без сознания, захлебнется, — Хок поднял Кэрол на руки и осторожно положил на пол. — Патрик, неси ложку, быстро! Надо держать язык, чтобы не задохнулась… Шон, холодной воды! Или нашатырь! Джек, есть нашатырь?
Джек растерянно застыл на месте, не отрывая от Кэрол ошеломленного взгляда. Поняв, что от него сейчас не будет никакого толку, Хок повернулся к Шону.
— Шон! Воды или нашатырного спирта!
Наклонившись к Кэрол, Хок убедился, что она дышит, тогда подхватил ее на руки и, подняв с пола, выбежал из комнаты. Уже внизу, снова положив Кэрол на пол, он повернул ее на бок, чтобы не запал язык. Нашатырь так и не нашли, а холодная вода не помогла привести ее в чувства.
Но тут подоспели врачи, и Хок отошел, предоставив им заняться Кэрол. Уже одетый, Джек стоял рядом, не отрывая взгляда от жены. Позади него вжалась в дверной проем изумленная Нора. Патрик убежал к себе, чтобы одеться, собираясь поехать в больницу, если маму туда заберут. Когда он спустился, Кэрол уже унесли, Джека тоже не было. Мальчик выскочил на улицу и со всех ног бросился к машине отца, выезжающей из гаража.
— Пап, подожди! И я!
Джек притормозил, и, подождав, пока Патрик усядется рядом, надавил на газ, догоняя умчавшуюся с воем сирен неотложку.
— Как мама? Что сказали врачи?
— Ничего не сказали, — угрюмо отозвался Джек. — Все будет хорошо, сынок.
— Но почему? Почему она это сделала? Было же все хорошо! Дженни приехала… ужин был такой веселый! Правда, мама все равно была грустная… — он впился в Джека странным тяжелым взглядом. — Это ты… Это ты что-то сделал! Что?
— Я ничего не делал, Рик. И я не знаю, зачем и почему она это сделала. Вот очнется, у нее и спросишь, — отрезал Джек резко.
— А наручники? Я видел на кровати наручники? Зачем они там висят?
— Просто так. У взрослых тоже бывают свои игры, Рик. В этом нет ничего плохого.
— Игры? И что же это за игры такие? Ты приковывал маму наручниками?
— Рик, это тебя уже не касается. То, что происходит в спальне взрослых — их личное дело, и детям совать туда нос нельзя.
— А почему ты так со мной разговариваешь? Так грубо, агрессивно? Я же просто спрашиваю.
— Потому что мне не нравится, что ты пытаешься меня в чем-то обвинить. Прежде чем кого-то в чем-то обвинить, сначала убедись, что твои обвинения обоснованы.
Патрик насупился, сложив руки на груди и зло поджав губы.
— Они обоснованы, — буркнул он. — Я знаю, что ты ее обижал. Хоть сам обещал этого не делать! Поэтому она и была все время такой грустной. Она любит тебя… она так по тебе грустила, плакала, когда мы уехали… Я знаю, она радовалась тому, что ты снова с нами, хоть и не хотела этого показывать. А ты ее опять обижаешь! Тогда обижал… и сейчас опять! Зачем?
— Повторяю, я не обижаю ее. Да, я сержусь, но не обижаю. А разве я должен радоваться тому, что она меня бросила, что завела себе любовника? Да другой бы на моем месте вообще вышвырнул бы ее из дома и не вспоминал бы больше!
— Да? — взвился мальчик, вскакивая на сидении на колени. — А сам? Сам?! Ты сам первый начал! Ты завел себе любовницу! Изменял маме! Почему? Разве ты ее не любишь? Разве та, другая, была лучше мамы?
 
— Нет, конечно. Я люблю маму, кроме нее мне никто больше не нужен. Но я мужчина, Рик. Мужчина может бывать с другими женщинами… просто так… без любви. Мужчинам это нужно, это заложено в нас… И это вовсе не значит, что я не люблю маму или хочу ее обидеть. А вот женщинам это не дозволено. Потому что она женщина. Она должна быть порядочной и хранить своему мужу верность.
Патрик изумленно и недоверчиво смотрел на него.
— Хрень какая-то! — фыркнул он. — Почему это одним можно, а другим — нет? При чем здесь мужчина и женщина? Разве любовь у всех не одинаковая, и боль, и ревность? Почему это тебе можно делать маме больно, изменять ей, а ей тебе — нет? Так не честно. Ты ничем ее не лучше! И нет у тебя каких-то там прав, которых не может быть у нее! Любой человек имеет право плюнуть в ответ, когда плюнули в него, понял? Так что нечего мне тут хрень всякую заливать! Что заслужил — то и получил! На себя сердись, понял, а не на маму!
Джек пораженно уставился на него, от удивления даже язык проглотив, шокированный тем, как разговаривает с ним сын.
— Кстати, а ты у меня спросил, простил ли тебя я за то, что ты нас предал, спутался с этой куклой, променял нас с мамой на нее?
— Но я вас не предавал… и не променивал. Я бы никогда этого не сделал! Дороже вас у меня никого нет!
— Да? Что-то мне так не кажется! Если бы это было так, ты бы не стал так нами рисковать, путаясь с этой… Разве ты не знал, что если мама узнает, она тебя не простит? Врешь ты все! Я тебе не верю! Плевал ты на нас! Потому так себя и вел. И маму ты не любишь. Я теперь понял. Когда любишь человека, то боишься сделать ему больно, не хочешь, чтобы он огорчался, потому что тогда и сам огорчаешься, самому тоже становится больно. А тебе не больно. Ни за маму, ни за меня. И тебе ее не жалко, ни капельки! А мне жалко! И я не позволю ее обижать, никому, понял? Если она умрет, я никогда тебя не прощу! Я убегу, и ты никогда меня больше не увидишь! А если Нол выживет, я больше не буду ему мешать тебя убить!
Патрик порывисто отвернулся к окну, чтобы отец не увидел его слезы.
— Я так тебя любил… думал, что ты самый лучший, — чуть слышно прошептал он с таким разочарованием, что Джек даже не нашелся, что ответить. — Я все не мог понять, почему мама тебя так боится. Был уверен, что ты любишь ее и никогда не обидишь… А ты вон какой, оказывается. Когда мама поправится, я заберу ее, и мы уедем. Если она не хочет быть с тобой, значит, и не будет. Будет так, как хочет она, а не ты. А ты можешь и дальше заводить себе всяких Даян… и делай с ними, что хочешь, бей, обижай… приковывай наручниками. А мою маму никто обижать не будет. Одному уже проткнул глотку, и всем остальным проткну, кто обижать начнет. Всем!
Он бросил взгляд на Джека, который ясно разглядел в его взгляде открытую угрозу. Потом отвернулся и замолчал. Джек, задыхаясь от ярости, хотел сказать ему что-то резкое, возмущенный всей этой тирадой, но услышал, как он совсем по-детски всхлипывает, так горько, так безутешно, и промолчал.
— Это мама тебе рассказала про тетю Даяну? — тихо спросил он после долгого молчания.
— Нет. Мама никогда ничего плохого о тебе не говорила.
— Тогда кто?
— Мэтт сказал. Он все мне рассказал про тебя.
— Кто?!
— Мэтт. Ты наврал, что мама его не любила. И что он был страшным маньяком. Ничего он не страшный. Он просто был болен. Но на самом деле он был хорошим. Он был моим другом, пока не ушел. А еще он сказал, что это ты приказал убить тетю Даяну.
 
— Вот как? А что еще он говорил?
— Говорил, что ты его все равно не победил, потому что мама о нем никогда не забывала. Говорил, что ты обижал маму, даже руку на нее поднимал, только я ему не верил. Раньше.
Джек хотел спросить еще, но в этот момент машина неотложки впереди остановилась перед дверями больницы. Джек, подъехав поближе, припарковался в стороне. Патрик выскочил из машины, как только она остановилась, и, не дожидаясь его, помчался в приемное отделение, куда уже отвезли на каталке Кэрол. Джек проследил за ним взглядом.