Благословенный (СИ)

— Может, потому что в нем больше всего этого непонятного темного дерьма, чем в тебе пока? Или ты типа привык, ведь ты с рождения рядом со мной был, — предположил Рэй.
— Может, я не знаю, — мальчик пожал плечами. — Ты не причиняешь мне боль. Наоборот, мне хорошо, когда ты рядом. Всегда было хорошо. Я не могу это объяснить. А что чувствуешь ты?
— Я не знаю. Ничего необычного.
— Но, я думаю, ты должен чувствовать что-нибудь необычное рядом со мной и мамой. Неужели ты не ощущаешь наше проклятие, нашу тьму?
Рэй пожал широкими плечами.
— Я ощущаю тьму без вас. И пустоту, и тоску. Одиночество. Мне без вас плохо. Очень. Вы — смысл моей жизни. Ну, и лисята, естественно.
— Мама передал им дар. Но проклятие их не коснулось. Они чистые. Так сказал Луи. Это впервые в нашем роду, чтобы проклятие не передалось. Твой свет их защитил. Получается, в них теперь два дара — и твой, и мамин. Интересно, как они уживутся в них вместе, к чему это приведет? Если твой свет блокирует дар, может, и в них он его подавит?
— Ты меня спрашиваешь? Рик, я ничего об этом не знаю. И вообще… ты говоришь мне невероятные вещи.
— Ты мне не веришь. Как папа не верит. И я не могу доказать ни тебе, ни ему, потому что ты меня блокируешь. Но мне поверили Исса и Нол. Им я смог доказать.
— Как?
— Я им рассказал обо всех, кого они когда-то убили. Как это было и когда. Но они поверили еще до этого, потому что я узнавал об их планах убить папу и мешал. Они поверили, потому что понимали, что я никак не мог это узнать заранее. Никаким естественным способом. И тебе бы я доказал. Я бы позвал Куртни, и попросил ее рассказать о таких вещах, которые бы знали только ты и она, и никто другой. О которых бы я не мог узнать. Тогда бы ты поверил. Поверил бы?
— Ну… да. Конечно.
Пока разговаривали, они не заметили, что у приоткрытой двери стояла Дженни и слушала. Когда Рэй, поцеловав мальчика в лоб, собрался уходить, она потихоньку ушла в свою комнату.
— Рэй! — окликнул Парик, когда тот уже был у двери. Рэй обернулся.
— Спасибо тебе. За то, что спас Дженни и что не отказал сейчас, согласился ее забрать. Спасибо.
Рэй улыбнулся и кивнул.
— Мы с мамой любим тебя. Очень любим. Пусть ты не ее муж и не мой папа, но ты все равно член нашей семьи. Не меньше, чем папа. Мне жаль, что ты не можешь любить ее как сестру. Так было бы проще, намного проще. Тогда бы папа не возражал, чтобы ты был в нашей семье, как дядя Шон. Может, ты все-таки сможешь? Ты же можешь найти себе какую захочешь девушку, самую красивую. Ты такой красивый, богатый, нравишься женщинам. Тебе раз плюнуть. Ну на что тебе мама? Найди себе красивее ее, и тогда забудешь ее. Женишься на другой, и тогда папа перестанет ревновать.
На губах Рэя мелькнула печальная улыбка.
— Но ты хотя бы попробуй!
— Думаешь, я не пробовал?
— И что? Не помогло, совсем? Даже ни капельки?
Опустив глаза, Рэй слегка качнул головой. В этот момент он показался Патрику таким грустным, каким никогда он его еще не видел, и мальчику вдруг стало его жалко. Он растерялся, открыл рот, желая что-нибудь сказать, но так и не придумал, что, а Рэй, так и не подняв глаз, отвернулся и вышел, аккуратно прикрыв за собой дверь. Приподнявшись на локте, Патрик уставился на закрытую дверь. Потом с тяжелым громкий вздохом откинулся на подушку. Похоже, у мамы был еще один дар — если уж пролезла в мужское сердце, то осесть там замертво, так, что ничем и никем не вытолкаешь. Это плохо. И любовь такая — тоже плохо. От плохой и ненужной любви нужно избавляться, как бы тяжело не было это сделать. Повернувшись на бок. Патрик решил для себя, что никогда так не привяжется ни к одной девушке. Никогда не будет вот так сохнуть по той, которой не нужен, любить безответно. Никогда.
А Рэю нужно как-то помочь. Бедный Рэй! Надо его излечить, сделать так, чтобы он перестал страдать. А он страдал, был несчастен, Патрик это сейчас понял, увидел, почувствовал. Надо же, в нем столько света, который способен защищать его и всех, кто рядом, это свет сохранял его здоровье и молодость, согревал всех вокруг него, но не его самого. Не мог наполнить его своим теплом, которое так отчетливо ощущал Патрик, не мог сделать его счастливым, изгнать тоску и боль из его сердца, ненужную любовь, которая отравляла его изнутри, превратившись в болезнь. Этот свет мог оберегать только его тело. И был не властен над его душой, чувствами, сердцем. Они оставались беззащитны и уязвимы. И мама, словно вампирша, впилась замертво в его уязвимое сердце, душу, и пьет из них его силу… Как до этого делала ее мать. Как хочется делать это и ему, Патрику. Впитывать в себя его тепло, его согревающий свет, наполняться его силой, отгоняя от себя тьму, обретая защиту…
 
Патрик резко сел. А может, так и есть? Может, они на самом деле что-то типа вампиров, паразитов, и потому их так тянет к Рэю, к его свету? И он не может этому противиться, тому, что они каким-то образом его притягивают, впиваются и никогда уже не отпускают? И они сосут из него этот свет, его силу, его тело остается неуязвимым, а душа иссыхает, истощается… Отсюда и его боль, страдания, тоска и чувство постоянного одиночества и безысходности? Это они делают с ним. Убивают его изнутри, там, где он беззащитен. Если их не будет рядом, ему будет легче? Нет, он сам сказал, что ему без них очень плохо. Без них ему хуже, чем когда они рядом. Что это значит? Ведь наоборот, ему должно было стать легче, он должен был излечиться, когда они уехали. Но он не излечился. Он не забыл маму. Так может, они тогда никакие не вампиры? Может, они наоборот должны быть рядом, чтобы он перестал болеть и страдать? Может, он нуждался в их тьме не меньше, чем они в его свете?
Вскочив, Патрик выбежал из комнаты и помчался искать Рэя. Тот лежал на кушетке в гостиной, смотря телевизор.
— Рэй! Скажи мне, что ты чувствуешь? Когда мы с тобой и когда — нет?
Рэй сел, изумленно смотря на него расширившимися глазами. Потом положил локоть на согнутую коленку и озадачено потрепал густые золотистые волосы, пытаясь не показать своего недоумения и непонимания происходящего.
— Все просто. Вы со мной — мне хорошо. Вас нет — мне плохо. Вот и все. А почему ты задаешь мне такие вопросы?
— Так надо. Я хочу понять. Мы связаны, я чувствую это, но я не понимаю, что это связь означает, что она собой несет — вред или пользу.
— Ну уж никак не вред. Вред несет только то, что вы не хотите быть со мной. Твоя мама, ты — вы мои, и только мои. Твоя мама должна быть со мной, только со мной. Я всегда это знал. И ей говорил. Только она никогда не слушала, не верила. Она будет несчастна, пока не придет ко мне. И я — тоже. Мы должны уехать, все вместе. И только тогда станет все хорошо. Я ей предложил, но она не хочет. Опять упирается. Она никогда меня не слушала. Никогда.
— Но она любит папу… И она не может вот так все бросить и уехать. Тогда Нол убьет папу. Чтобы он его не убил, она должна его остановить, как уже остановила однажды.
— Так вот в чем дело? Она с ним спит, чтобы он не прикончил Джека?
— Она с ним не спит! Но в остальном ты прав. Она с ним из-за этого.
«Так пусть прикончит, только лучше станет», — подумал Рэй, но вслух не сказал.
— Так может Нол уже мертв?
— Может. Я не чувствую. Ты мне не даешь, — буркнул Патрик.
— А если он мертв? Тогда мы сможем уехать? Я, мама, ты, лисята и Дженни? Я буду защищать вас своим светом, вы избавитесь от своего проклятия, забудете обо все плохом… Мы сможем быть, наконец-то, счастливы!
— Ты — может быть. Но не мама. Потому что она любит папу. И я его люблю. Мы хотим быть с ним. И мы сможем. Мне только нужно научиться его защищать от нашего проклятия.
 
— Это ты хочешь быть с ним, а она давно уже не хочет! — резче, чем хотел бы, сказал Рэй, не справившись с эмоциями. — Она любила его, не спорю, но он уничтожил ее любовь. Как уничтожает все, что попадается ему под ноги. Все топчет. И ее растоптал. И продолжает топтать. Ты сам разве не видишь? Не видишь, что происходит между ними? Какая любовь — да они давно уже ненавидят друг друга! Он не простит твоей маме то, как она с ним поступила. Мы должны забрать ее и увезти от него подальше, пока не поздно. Иначе он ее погубит. Я всегда это знал! Знал и ей говорил, что ей нужно держаться от него подальше, что он ее погубит, а она не слушала. И ты не слушаешь! А может быть стоит послушать, хоть раз в жизни? Сколько раз еще она готова расшибить лоб, сколько еще раз ей нужно убедиться, что я оказался прав, прежде чем она прислушается ко мне?