И опять Пожарский 5 (СИ)
Событие семидесятое
В это время Сечь находилась на "Чортомлыцком Днеприще" - на острове Базавлуке. Остров был сухой. Весеннее половодье никогда не затапливало его. Густые плавни окружали его чащей тростника, трав и даже небольших лесов. В этом зелёном переплетении протоков, лиманов и рек легко было заблудиться даже живущему здесь человеку. И не раз погибали, высланные падишахом вселенной, турецкие галеры, запутавшись среди островов, под метким огнём Запорожского войска.
Этот лабиринт ниже острова Базавлука назывался военной казной, потому что казаки прятали там пушки, деньги и другие ценности, добытые в походах. Здесь же неводами и сетями ловили рыбу. Сотнями бочонков курили они её, солили, вялили или мариновали. Ловили рыбу бедняки, которых нанимала казацкая старшина на свои лодки за часть улова.
Ежедневно к пристани острова приходили и уходили чёлны, груженные рыбой или разным товаром. Подходили к пристани и турецкие фелюки, и, молдавские дубы, а иногда и итальянские и далматские шхуны. Совсем не маленькую торговлю вело Запорожье со многими странами и водой, и степью. Богатела военная казна от пошлины за торговлю и платы за проезд через мосты и паромы - во всех местах запорожских земель, во всех, куда дотягивались руки казаков и куда не смели пока сунуться мытники Сигизмунда. А так как пути были очень опасны, никуда ведь не исчезли татары, то приставляли к каждому каравану конвой с булавой, а чаще с прикреплённой к булаве военной печатью. Давали такой конвой каждому, без различия, просил он его, или нет, и взимали за него плату. Но проезжие и сами не скупились, да ещё и от себя добавляли своей охране "сыт ралец", то есть подарок.
Шли из Крыма на Сечь ковры, шёлковые ткани, доспехи, олово, орехи, и сушёные фрукты. А главное - соль. Из Турции, кроме табака и шелков, шли прекрасные черкесские седла, оружие, олово, квасцы, лошадиная сбруя, кофе, благовония и пряности. Выгрузив все это на Сечи, уходили заморские корабли, наполненные воском и мёдом, льном, сырыми кожами, шерстью, икрой и рыбой, пшеницей, конопляным маслом, пенькой и лесом.
Жизнь сечевиков проходила чуть ли не все время под открытым небом, и даже тучи насекомых - настоящее бедствие днепровских плавней - не могли загнать их под крышу.
На берегу всегда было шумно и людно. Здесь загружали и разгружали корабли и лодки, здесь разделывали и солили только пойманную рыбу. Здесь же рядом строили чёлны и маленькие лодочки и большие морские чайки, на которых ходило казачество в Чёрное море. От зари и до самого позднего вечера стучали топоры, рубя и обтёсывая сухое смолистое дерево, визжали пилы, скрипели канаты, кипела смола в огромных котлах, подвешенных на цепях над кострами. Полуголые запорожцы, бронзовые и медно-красные от загара, быстро и ловко работали и пересыпали работу или крепким словом, или шутками или песнями. Приезжего человека поражало то, что в этом кипящем скоплении людей и кораблей не было ни одной женщины.
Чуть выше по берегу начинался пригород.
Здесь расположились палатки "базарных людей", кузницы, бондарные, слесарные и другие мастерские, без которых Запорожская Сечь не могла существовать. Коренастые кожемяки мочили в красниках и мяли шкуры, оружейники ковали копья, сабли и ножи, кузнецы подковывали лошадей. Здесь останавливались чумацкие обозы и караваны чужеземных купцов, стояли волы, ревели верблюды и ослы, толпились люди в живописных одеяниях или в лохмотьях, но центром всего пригорода были кабаки, где после похода некоторые казаки спускали за кварту мёда или водки кабатчику все, вплоть до последней рубашки.
Конечно, большинство казаков, погуляв после похода несколько дней, и протрезвев, верные своему крестьянскому прошлому, понемногу экономили и накапливали добытое саблей, ибо мечтали о собственном хуторе и семейном гнёздышке где-то в зелёной беспредельности Дикого Поля. Зря надсмехались и глумились над ними кабацкие завсегдатаи, неисправимые пьянчуги, звали скупердяями.
Сама Сечь расположилась в верхней части острова и была окружена земляным валом и довольно глубоким рвом. Кое-где на валах стояли пушки и мортиры, чтобы отбивать возможные нападения врагов.
Центром же военной жизни был большой четырёхугольный майдан, где собирался совет. С трёх сторон окружали его длинные одноэтажные курени, в которых жили казаки.
Лет двадцать назад был на острове Базавлуке посол от цесаря Рудольфа, Эрих Лесото, который подробно описал жизнь запорожских казаков, но за эти двадцать лет Сечь во многом изменила свой облик. Во времена Лесото курени были плетённые из хвороста, обмазанные глиной и крытые шкурами от дождя. Только с того времени выросла и разбогатела Сечь. Вместо нищих полуземлянок появились крепкие бревенчатые здания, саженей по двадцать длиной и шесть шириной. С передней стороны каждый курень имел четыре окна, а с боковой стены - два узеньких окошка и двери с полукруглыми перекладинами и резными косяками, окрашенными в зелёный или красный цвет. Высокая трёхъярусная крыша низко надвигалась на окна, и три дымохода заметно возвышались над ней.
С четвертой стороны площади расположились военные сооружения: дом гетмана или кошевого, канцелярия (или писарня), суд и склады с оружием, пороховые погреба, кладовые с конской упряжью и всяким припасом и сокровищница, где хранили военные знамёна и трофеи. За ними шли дома для чужеземных послов и путешественников, для почтенных купцов Востока и Запада, различные мастерские и мелкие хозяйственные постройки.
И этот полный жизни остров манил к себе, как магнит, десятки тысяч народа. И чем дальше жили они от Сечи, тем заманчивей и прекрасней казалась она охолопленному крестьянину, голодному подмастерью или безземельному шляхтичу, что жил у магната вместо лакея, и монастырским хлопам, что отрабатывал "ради спасения души" лишний день барщины на монастырских полях, и тем более полунищему люду, ютящемуся в городах, и добывающему себе кусок хлеба подённой работой...
Для всех этих людей Запорожская Сечь была символом свободы. Это не была крепость с каменными стенами, железными воротами и глубокими рвами вокруг, но каждый знал, что это надёжное убежище, где можно чувствовать себя в полной безопасности и откуда никакие цепкие и когтистые лапы не могут выдрать его, чтобы причинить ему новое горе и новые притеснения. Здесь каждый мог выбрать себе дело или работу на свой вкус и по своим способностям.
Но и на Сечи не было равенства, как это казалось издалека. Не было и полной свободы, о которой мечтали тогдашние рабы. И все же была бездна между сечевой жизнью и тем, что было в деревнях, сёлах и городах. На Сечи каждый мог чувствовать себя человеком. Новичку сначала казалось, что здесь можно делать всё, что придёт ему в голову: работать, спать или рыбачить, охотиться или валяться на палящем солнце, если есть что на обед...
Однако новички быстро начинали понимать, что надо браться за какую-то работу, потому что никто не будет кормить его на халяву. И, отдохнув немного после долгого опасного путешествия, шёл товарищ наниматься на лодью казацкого старшины рыбачить, или в сечевые мастерские ремесленничать, или куда-то на хутор, к тому же старшине, потому что все земли и охотничьи и рыболовные угодья были давно распределены между знатью и богатыми степенными казаками, которые садились на землю.
И ещё вскоре они начинали понимать, что не стоит болтать всё, что думаешь, так как старшинские подхалимы пристально прислушивались по кабакам к казацким разговорам, и слишком болтливому новичку приходилось иногда испытать немало бед за лишние слова.
Старшина нарочно распространяла слухи о сечевой воле, про весёлую гульбу по кабакам, о беззаботной и сытой жизни, чтобы сманить на Сечь больше народа, ибо беднота нужна и пополнять военные потери от походов, и ловить рыбу и пасти несметные старшинские и военные отары и табуны, и ковать, и делать седла, сапоги и разную одежду, делать бочки и бочонки для рыбы и мёда, строить дома и лодки.