Герметичный мир (СИ)
— Ого. ИИ? И откуда ты это знаешь всё? И ещё — ты можешь расшифровать слово ИПИ?
— Искусственный псевдоинтеллект. А всё это мне рассказал этот самый ИИ, познакомился я тут с ним немного, только он… Няш, что происходит-то? — Блин, не о том говорю. — Как там ты, как Алина?
— Пап, нормально всё у нас… Смотри, у нас есть всего пять минут, потом отключат, нельзя дольше. Тебе надо выполнить квест, то есть задания там такие…
— Я знаю что это, в процессе сейчас. Ты мне вот что скажи: тебе говорит что-нибудь такое словосочетание, как «корпорация «Виртгейм»?
— Ооп-па… Говорит, и очень много. Они сейчас вокруг нашей клиники стаей кружат, из корпорации эти… У нас тоже подозрение, что в систему что-то от корпорации сбежало, но мы думали, это вирт, а ты — ИИ. Круто. Ладно, пап, тут таймер тикает… Я тебя люблю. И мама тоже. Возвращайся.
— Я вас тоже люблю. Об ИИ он просил молчать. Ещё, дочка… Узнайте там, только аккуратно, без корпорации, кто такой Вилли Стафхейм и что с ним. Кроме того, скажи, я же в коме больше четверти века, наверно, даже ходить не смогу, да? Ты у доктора поинтересуйся насчет моих перспектив о жизни в реальности, будь добра. Мне надо…
Я сразу понял, что связь между нами прервалась. Выскочили цифры повышения уровня синхронизации до 68 %. В разболевшейся голове такая гнетущая пустота образовалась, что слезы выступили. Реально… Дочка…. Уверенный ровный голос, понимание проблем, ирония прикольная. Взрослая уже, красивая должна быть, ух! В свои шесть лет только с бантом на голове соглашалась на улицу выходить, а сейчас, наверно, и того лучше.
Во время разговора голос её был вполне искренним и озабоченным, хотя и сыграть можно. Верить её словам про зайца — вроде можно, было такое дело, не стали расстраивать Алину, вот только если это не мои же воспоминания, скопированные ИИ. Ааа, чёрт, не проверишь никак ничего! Надо выйти отсюда, из этого мира и цифровой нереальности, тогда только можно будет что-то решить про дальнейшие отношения с ИИ.
О следующей связи не договорились. Хорошо бы, если б также, ночью. И про Перевозчикова надо было разузнать, интересный тип. Слушай, я там ещё дедом не стал? А то с дочкиной самостоятельностью — легко можно оказаться и с внуками на коленях в свои тридцать пять.
За окном посветлело, новый день настойчиво звал решать новые заботы. Кстати, удобное тут местечко, вполне подошедшее для установки точки возврата. Пока шнуровал обувь и набрасывал экипировку с броней, услышал шорох за стеной, нарочитый грохот шагов и стук в дверь. Вошедший Андрей смущенно произнес:
— Стас, за вчерашнее, это, прости. Погорячился я, был неправ. — Он вскинул на меня глаза, смотря с вызовом и надеждой.
— Да без проблем. — Похоже, именно этого он от меня и ждал. — Понимаю. Так что, «стирать» или спасать?
Его улыбка была лучшим ответом. И мы пошли делать «или».
У ворот монастыря нас уже ждала почетная делегация. Петрович, возглавлявший ее, профессор Ольховский, настоятельница монастыря, уже известная нам как матушка Евдокия, ещё два неизвестных нам человека и Толик Перевозчиков, скорее всего приглашённый по причине моего интереса к нему. Все молчали, только некоторые ошарашено уставились на гигантских Скроша и Тони, сопровождавших нас.
— Ну что, честной народ, какие мысли? — Может, мой игривый настрой и не к месту, но смотреть на их постные физиономии тоже желания не было. — Что надумали?
— Надумать-то, Стас, надумали, только вот… — Бранцев явно был смушен. — Матушка, что там у тебя?
Настоятельница Евдокия, плотная как ртуть и такая же быстрая, скользнула между мужчинами вперед. Ее взгляд, казалось, лучился, настолько светлыми были её голубые глаза. А не проста матушка, ой как не проста — с такими-то глазами вести огромное хозяйство монастыря.
— Здравствуй, Стас, храни тебя Господь. — Она быстро перекрестила меня, внимательно вглядываясь в глаза. — Рассказал нам Виктор Петрович, что вампиром ты назывался, парень. Нехорошо это, нечисто. Так ли это? Не можем мы тебе довериться, коли злое что удумал. Не ври только, Господь мне силу дал видеть ложь и обман.
Несмотря на то, что не чувствовал я за собой никаких грехов, в груди все равно шевельнулось чувство вины. Ведь фактически я предлагал людям полное переосмысление всей прежней жизни, революцию основ бытия, не меньше. Вон как Андрея вчера колбасило, это спецназовца с определенной психологической подготовкой, а что говорить про простых людей. А уж для монашек это вообще будет равносильно отказу от веры. И как убедить людей, думающих о спасении души, что мои действия направлены на их спасение, если я спасаю даже не их тела, а программную оболочку от уничтожения и форматирования, я не знал. Вот и я не знал. Ведь, если в практической стороны мое предложение этим людям действительно спасет жизнь, то с моральной и этической — его принятие должно быть личным выбором каждого.
— Понимаете, матушка… — Такое обращение легко слетело с языка. — Тут могу сказать только одно — я не собираюсь причинить вам зло, никому из вас. Доказать это не могу, да и какие могут быть доказательства. Да, я вампир: не люблю солнечный свет, если долго буду на освященной земле — умру, кровь мне придаёт силы. Но это не значит, что я безлунными ночами пью кровь у безмятежно спящих людей и сплю потом в гробу. Что касается веры: крестик нательный всю жизнь ношу, не снимая; церковь, правда, посещаю редко, не сказать, что совсем не бываю, но редко; в трудные минуты и помолиться сумею, как могу. Я же не заставляю никого, только предлагаю такой вот оригинальный путь к дальнейшей жизни.
Неожиданно монашка улыбнулась:
— Хорошо. У каждого свой разум, прав ты — пусть решают сами, а Господь направить на верный путь. Давай, Петрович, тебе дальше управляться. — Ещё раз улыбнувшись мне (или своим мыслям обо мне), мать Евдокия быстро заскользила в сторону ворот, по пути одними пальцами коснувшись торчащих ушей кролика, подошедшего послушать разговор. Тот даже не мявкнул, с удовольствием приняв мимолетную ласку.
— Короче, Стас. — Лидер общины сразу решил взять быка за вымя. — Люди уже все знают о том, что вы сделали вчера. Почти всем мы рассказали о твоем предложении, но многие не верят. Нужны доказательства. Короче, — повторился он, — тебе надо выступить перед общиной. Все сейчас на площадке возле храма, там на ступенях тебя всем видно будет.
Вот твою ж налево! Никогда не любил перед людьми выступать, в редких случаях, когда начальство устраивало образцово-показательные экзекуции, доводилось на трибуне отчитываться, так семь потов сходило. Может, Андрей? Он-то ближе к ним, чай — выходец из народа. Нет, после вчерашнего рано ему ещё в проповедника играть. Обложили, политики доморощенные.
— Ну, что ж, веди, Сусанин. Только давай недолго, а то неприятно мне там. Андрей, ты как? — На удивление, Никитин тоже решил пойти на собрание.
Толпа перед центральным входом в храм поражала. Отвык я в этом мире от больших скоплений человеков, отчего-то захотелось бежать от них подальше. Так и казалось, что сейчас накинуться и сожгут на кресте, даже под бронежилетом зачесалось то место, куда во всех фильмах вампирам кол осиновых вгоняют. Но пересилил себя, даже улыбнулся пару раз наиболее суровым физиономиям, вслед за Петровичем и профессором пробираясь сквозь этот зачаток митинга.
Начало немного смазалось. Звездами сезона оказались Скрош и черепаха. Если последняя, после моего разрешения, довольно спокойно отнеслась к желающим погладить ее каменистый панцирь, то кролик устроил гонки с препятствиями, игриво завлекая многочисленных детей вслед за собой. Как бы не затрепали питомца.
Пользуясь сумятицей, которую так непреднамеренно устроили мои зверьки, мы с Андреем в сопровождении почетной делегации пробились к ступеням храма.
Постепенно все успокоилось. Дети загнали-таки кролика в угол двух строений, после чего тот милостиво согласился принять многочисленные ласки маленьких ладошек. Тони способствовала ему в этом по мере сил. Взрослые же обратили все свое внимание на меня. Отдельной кучкой стояли монашки, хотя их тёмно-коричневое одеяние и не выделялось особо на фоне унылой и часто грязной одежды гражданских. А как их ещё назвать, не мирянами же? У этих такой видимой сплоченности не было: стояли кучками из друзей и родных, несколько кружков по интересам образовалось, один из которых, человек в двадцать, — рядом с толстым Скрябиным.