Незнакомец (СИ)

Не думаю я о Мише. Не думаю о том, что за полгода нашего с ним «недоромана» мне ни разу не довелось увидеть в его глазах хотя бы толику того желания, что читается во взгляде незнакомца. Угадывается даже в темноте, где из освещения лишь узкая полоска лунного света, льющаяся на кровать, подсвечивающая те самые узоры на его теле, к которым ещё на днях я стеснялась притрагиваться руками, а сегодня бесстыже пробую на вкус.
Касаюсь коротко стриженного затылка, выгибаясь навстречу ласкающему мой сосок языку, и сама развожу ноги, не в силах и дальше оттягивать неизбежное. Это безумная ночь. Это безумная я. Это древнее как этот мир безумное желание, распаляемое его ласками и плещущимся на дне глаз обещанием, что сейчас между нами всё изменится безвозвратно. В этот самый миг, когда остатки одежды летят на пол, а на смену рваным вдохам приходят совсем другие звуки. Бессвязный шёпот, скрип кровати, удары обнажённых тел, ведущих борьбу, в которой совсем неважен метод достижения финиша: нежность граничит с грубостью, стремление насытиться как можно скорее уступает не менее сильному желанию оттянуть момент разрядки. И ни одной мысли в голове. Никаких имён на распухших губах. Лишь он. Лишь я. И ещё хрупкое, неясное мы, от которого уже утром не останется и следа.
  
ГЛАВА 19
 
Саша
Он спит. Спит крепко, по-мальчишечьи приоткрыв губы, подложив под щеку обе ладошки. Моя нога заброшена на его бедро, и пусть я проснулась, а вместе со мной проснулись воспоминания о минувшей ночи, убирать я её не спешу. Удивляюсь. Сумасшествию, накрывшему меня так внезапно, что я не успела среагировать, странному теплу, растекающемуся по коже от близости мирно сопящего незнакомца, от чувства стыда, что сковал моё тело, вынуждая лежать без движения, вместо того, чтобы бежать как можно дальше.
Прав был Миша. Ничего хорошего во мне нет: сначала он со своими воскресными визитами, теперь этот вот человек без паспорта лежит на моих простынях совершенно нагой. Да что уж там! Я и сама в неглиже: штаны валяются на полу, лифчик свисает со спинки кровати, плавки… их местоположение даже узнавать не хочу – боюсь найти рядом с ними другие. Серые, с яркой оранжевой резинкой – и купила сама, и стянула с него их едва ли не собственными руками…
Это крах! Тот самый миг, когда пора признавать – из простого и понятного наше соседство превратилось во что-то до одури пугающее. Пугающее уже тем, что он открывает глаза, находит своей огромной тяжёлой рукой мою талию и крепко прижимает к себе, а я… не отталкиваю. Лишь зарываюсь носом в ямку на его шее, складывая руки на крепкую мужскую грудь.
Так и лежим. В тишине, где из звуков лишь скулёж Герды, молящей об утренней прогулке, и приглушённый стеклопакетом гомон людских голосов. О чём думает? Была бы посмелее, спросила. А так лишь жмурюсь, сжав в кулачки непослушные пальцы, вновь возжелавшие обнять его крепче, и пытаюсь расслабиться, пока мужчина выписывает вензеля на моей пояснице.
Господи, кто мне подскажет, о чём говорить? О чём вообще говорят люди наутро, когда в воздухе ещё улавливаются нотки их ночного безумия? И если не говорят, это стоит считать провалом? Очередным фиаско, коих в моей жизни уже было немало – убыточное кафе, связь с Васнецовым, сорванный юбилей брата… Пожалуй, только сожаления незнакомца мне для полного счастья и не хватало!
Приподнимаюсь на локте, наплевав, что чёртово одеяло съехало вниз, обнажая плечи  и ничем не прикрытую грудь, и, набрав в лёгкие побольше воздуха, интересуюсь?
– Жалеешь?
Будь я на его месте, наверняка бы жалела… Кроме меня, у него по сей день никого. Герда, подвывающая в прихожей, не в счёт… Что если проснулся и теперь мечтает об очередном ударе по затылку? Чтобы и мой образ стёрся из головы начисто?
Закусываю губу, сосредоточенно всматриваясь в серьёзное слегка помятое лицо, и выдыхаю только тогда, когда уголки его губ ползут вверх:
– Я был уверен, что это ты жалеешь. А я… Ты мне нравишься, Саш.
 
Так просто, словно признался в том, что питает слабость к чёрному чаю. Ложусь обратно, теперь целомудренно прикрывшись одеялом, которое для верности придерживаю ослабевшими пальцами, и таращусь в потолок. Нравлюсь…Разве так бывает?
– Это просто чувство благодарности.
– У меня? – теперь он привстаёт на локте, подпирает щеку кулаком и, усмехнувшись моей внезапно проснувшейся застенчивости, набрасывает плед на выглядывающие из-под укрытия ступни. – Поверь, отличить интерес к женщине от банального желания приласкать её в знак благодарности, я ещё в состоянии. Ты красивая, добрая, умная… По-твоему, этого мало, чтобы мужчина обратил на тебя внимание?
Да. Мише явно чего-то не хватало… Только не время сейчас его вспоминать, лучше набраться смелости и спросить в лоб:
– И что теперь делать? После… – краснею, вновь возвращаясь к обозрению потолка, и сгораю от дикого желания натянуть это самое одеяло до макушки. Чтоб не видел, какой краской пылают щёки, едва услужливая память подбрасывает кадры случившегося.
– После, – произносит многозначительно, забрасывая руку за голову, – не мешало бы позавтракать. Кашу я варить не умею, но яичницу осилю. Будешь?
Киваю, испуганно пряча лицо в ладонях, когда мой сосед решительно встаёт, тут же подбирая с пола свои боксеры, и отворачиваюсь к окну, опасаясь глядеть даже в него – вдруг рассмотрю мужское отражение? Сквозь тонкий тюль, мерцающий от расщедрившегося на лучи солнца; в прозрачном стекле, как назло, не украшенном морозными узорами? Разгляжу и буду таращиться, следя за игрой крепких мышц под загорелой кожей.
– Саш, я ни к чему тебя не принуждаю, – спустя секунд тридцать, не больше, слышу знакомый голос, но продолжаю прятаться, с замиранием сердца ловя его фразы. – Просто знай, что для меня это не было чем-то мимолётным. И дело вовсе не в том, что ты меня приютила. Меня к тебе тянет, и всё. Другого объяснения нет.
А мне, похоже, и этого объяснения с головой. Закусываю губу, не позволяя смущённой улыбке расцвести на лице, и под тихий скрежет закрывающейся двери, щипаю себя за руку. Не приснилось. И что нравлюсь ему, и что красивая… Я! По мнению бабушки слишком худая, по мнению мамы совсем помешавшаяся на бездомных кошках… Нравлюсь, даже после того как, позабыв о наставлениях бабули беречь своё целомудрие, добровольно впустила его в свою постель. Спонтанно. Бесстыже. Без единой мысли о том, для чего мне, вообще, это нужно.
Господи, стыд-то какой! Стоит остаться наедине с этими мятыми простынями, и хочется головой о стену удариться! Может, хотя бы тогда пойму, что, чёрт возьми, между нами случилось? Ведь жили же, как приятели, томные взгляды друг другу в спины не бросали… А тут на тебе – одно прикосновение (вполне себе невинное прикосновение!) к его руке и не разберёшься теперь в том беспорядке, что воцарился в душе.
Рычу в голос, дождавшись, когда мой постоялец выйдет из квартиры, утянув следом нетерпеливую собаку, и, миллион раз чертыхнувшись себе под нос, к зеркалу бреду. Всё та же: неприлично нагая, губы припухли, глаза нездорово блестят, на голове гнездо… А он говорит тянет. И говорит так, что я верю безоговорочно: взбиваю волосы, касаюсь указательным пальцем нижней губы, определённо впервые внимательно вглядываюсь в горящий взор девушки и удивляюсь – он всегда таким был или только сегодня полыхает огнём? Завораживающим, обжигающим и… удивлённым, ведь где-то на комоде настойчиво начинает вибрировать мой мобильный.
И кому не спится в такую рань? Ванька наверняка до сих пор прячется от меня в своей жутко важной командировке, родители в субботнее утро раньше десяти не встают, а у Пермяковой… У неё роман. Никакой страсти и слабости в коленках, но обороты он набирает стремительно. Того и гляди, последние воспоминания о моём брате развеяться и обаятельный ветеринар прочно обоснует в девичьем сердце. Так может и мне рискнуть? Впервые перестать думать и просто довериться чувствам?