Незнакомец (СИ)

Выдыхает взволнованно, разглядывая узор на собственных варежках так внимательно, словно надела их сегодня впервые, и кусает щёку, ожидая моего ответа… Только какого?
– Это же хорошо, Тань.
– А по-моему слишком рано. У нас было лишь четыре свидания…
– Зато знакомы давно и уже третью неделю висите на телефоне. И нашим псам он помогает, – принимает вне очереди, Пермяковой достаточно лишь сказать, что у нас новичок. – И, вообще, он человек серьёзный. Если бы не видел никаких перспектив, ни за что бы не решился на такой шаг.
Они же есть, эти перспективы? Не из тех Таня, кто станет шататься по кафе с кем попало, пытаясь с помощью ухажёров залечить свои раны. Лучше уж в одиночестве, в тишине собственной квартиры переболеет, чем примет пустышку вместо хорошего проверенного антибиотика. Чем этот Женя не таблетка? Грубо, конечно, но иногда и на таблетки подсаживаются, как на наркотик. Неделя, месяц, два и, возможно, он станет ей настолько необходим, что она до конца жизни не бросит эту терапию.
– Страшно, Саш. Серьёзные шаги делать страшно. После… – девушка закусывает губу, вскидывает голову, устремляя взор к небу, а я понимающе киваю:
– Страшно. Но пора бы уже дальше идти… Три года прошло. И непохож твой Женька на предателя.
Образованный, чуткий, воспитанный. И пусть плечи у него не широкие, в глазах не мёд, а поблёкшая зелень, и ниже он, чем Ванька, на добрых две головы, но тут даже я не могу не признать, Таня с ним расцвела. Не так, как тем летом, когда впервые поймала на себе заинтересованный взгляд моего брата, но ледяной панцирь, сковавший её разбитое сердце, определённо дал трещину. Пошёл паутинкой и медленно осыпается холодной крошкой, позволяя ей вновь почувствовать себя живой.
– Думаешь? – она глядит на меня с надеждой своими голубыми искрящимися глазами и, смущённо приподняв уголки губ, ведёт плечом. – Время покажет, Саш. Может и права ты, струшу, потом всю жизнь буду жалеть.
– Вот-вот, – зубами стягиваю с руки перчатку и, достав из кармана мобильный, вонзаю свою лопату рядом с Танькиной. – Только на чай прервёмся, а то сляжешь с ангиной и не видать тебе смотрин как своих ушей. 
– С пряниками?
– А хоть и с пряниками.
– Тогда я в магазин. Заодно и Марту найду, а то час, как слиняла. Эй, Безымянный! – машет рукой, перекрикивая глухой стук усердно работающего топора, и уже вовсю зазывает к нам Незнакомца. – Перерыв! Вы с Санькой чайник грейте, а я за сладким.
Танька бежит, выстукивая маленькими (три сантиметра, не больше) устойчивыми каблучками, наш помощник топор откладывает, а я теряюсь, теперь не на шутку испугавшись необратимого – мы останемся наедине.
Незнакомец
На Саше старая дутая куртка с оторванным карманном, ядовито-оранжевый шарф, в пять кругов обмотавший шею, объёмная, не менее яркая шапка, постоянно съезжающая на брови, и серые дутые штаны, небрежно зашитые чёрными нитками на правой коленке… А с той ночи, когда я так бездумно сгрёб её в утешительные объятия, отделаться от мысли, что она безумно красива, даже при всей нелепости её сегодняшнего наряда мне не удаётся. Как и прогнать прочь догадку, что той секундной заминки, когда я касался её щёки, погружаясь на дно усыпанной золотой пылью бездны, хватило, чтобы в девушке проснулась запоздалая настороженность.
Ведь и швабра вновь пропала из туалета, где несколько дней стерегла угол, и хозяйка весь вечер меня сторонилась. Даже сейчас, когда её деятельная подруга, с самого утра гонявшая меня по крохотному участку, прилегающему к бараку, скрылась за забором, Саша торопливо отворачивается, подбирает с земли случайно выпавшую из кармана рукавицу, и явно с сожалением проводив взором устремившуюся к магазину спину, вздыхает:
– Идём.
Со смущённой улыбкой. Раньше бы непременно задорно хихикнула или разбавила эту тишину своей болтовнёй, а теперь вышагивает как солдат, по доброте душевной, решивший накормить своего пленного. К старому дому, через пропахшую псиной и сыростью крытую веранду, через тесную прихожую, миновав которую попадаешь в просторную комнату, в которой из мебели лишь древний диван и кресло, изодранное собачьими клыками.
 
– Жутко, конечно, и воняет… Зато тепло и посуда есть, – она возится с крохотной двухконфорочной плитой, ставя на разогретую спираль небольшую кастрюльку, и наконец скинув с себя тяжёлую куртку, плюхается на стул. – Устал? Таня, как Гитлер, с ней не забалуешь.
– Да мне нетрудно. Хоть какая-то деятельность, – следую её примеру, вешая на ржавый гвоздь одолженную мне телогрейку, и обдав горячим дыханием раскрасневшиеся от мороза ладони, подхожу к печи, расслабляясь от идущего от неё жара. И зажившую кожу рук приятно пощипывает, и нос постепенно отогревается, и щёки начинают гореть, а в груди всё равно стужа. Потому и не рискую оттягивать, не имея никакого представления, как долго нам удастся побыть наедине:
– Ты меня избегаешь, Саш.
В моём голосе ни намёка на вопрос, зато во взгляде девушки, замершей от неожиданности, их целая уйма. Шмыгаю носом, закатываю рукава свитера до локтя, и привалившись спиной к ободранной стене, поясняю:
–Мы никогда правил не обговаривали, но, наверное, я зря в твою спальню зашёл. Скажи честно, боишься?
– Чего?
– Меня.
Неспроста же наутро выплыла в прихожую в мешковатом свитере, тупила взор и, наплевав на завтрак, спозаранку умчалась в кафе? Чтобы вечером, также быстро, спрятаться от меня в своей комнате, дверь которой наверняка теперь подпирает. Да чёрт! Если б не настоял взять меня с собой, она бы и сегодня вернулась не раньше десяти.
Я жду, сосредоточенно рассматривая её вспыхнувшее от волнения лицо, а она затравленно бегает глазами по помещению. Куда угодно смотрит, лишь бы не на меня.
– Глупости. Просто до сих пор в себя не пришла: Ванька пропал, родители негодуют, приют этот… Ещё и Новый год на носу, – произносит, наконец позволяя нашим взглядам столкнуться и задумчиво склонив голову набок, медленно проходится глазами по мне: от макушки, до единственной гордости в моём гардеробе – итальянских ботинок. – Ты вовсе не страшный, мистер Икс. Девчонки в кафе говорят, что даже красивый.
Девчонки… Хмыкаю, расслабляясь оттого, что пухлые, слегка посиневшие от длительного пребывания на морозе губы, растягиваются в улыбке, а она отчего-то вспыхивает, тут же пряча смущение за поднесёнными к лицу ладонями:
– Только не задавайся, я ещё не решила, стоит ли с ними соглашаться, – Саша смеётся, а я на автомате тянусь к подбитому глазу, словно одного взмаха моей руки будет достаточно, чтобы стереть желтизну с заживающего века. – Хотя выглядишь ты уже лучше. Может, пора и снимок сделать?
Зачем? Открываю рот, намереваясь спросить, для чего она достаёт из кармана мобильный, да только девушка проворно вскакивает со своего места и уже хватает меня за руку:
– Тут встань, у окна. Господи, и волосы, что ли, поправь! – закатывает глаза на мою нерасторопность, и словно ей не впервой, приглаживает торчащие в разные стороны патлы. – Надо Таню попросить, чтобы она тебя подстригла. И с бородой что-то сделать нужно... Ты на лешего похож.
Вот тут не поспоришь. Похоже, я и раньше предпочитал лёгкую небритость девственно-чистым щекам, а за эти дни, отравленные головной болью и амнезией, зарос так, что уже и с собакой гулять стыдно. Бомж я и есть, разве что не воняю…
– Готово.
– Улыбаться? – интересуюсь и без особого энтузиазма таращусь в объектив смартфона.
– Не стоит, – а она щёлкает, чтобы тут же удалить неудачный снимок. – Нет, не пойдёт так. Тебя даже родная мать не узнает. Дождёмся лучше Пермякову.  
 
Ждать нам приходится недолго. Спустя пять минут двор заливается радостным лаем хвостатых жильцов и, запустив с улицы свежий, потрескивающий от мороза воздух, внутрь вваливается раскрасневшаяся девица, гордо размахивая килограммом шоколадных пряников:
– Свежие! – плюхается на стул, откидываясь на спинку и вытягивая вперёд длинные ноги, и, ослабив удавку вязанного шарфа, выдаёт с придыханием, – похоже, Марта слиняла.