Полуостров Сталинград (СИ)

Поэтому они весело проводили время за рощей на пригорке. Или в ней, когда на небе показывались немецкие самолёты. Пищу принимали, как нормальные люди, из котла, а не жевали сухари с консервами из рюкзака с НЗ. Тренировки, само собой, как незбежное и привычное зло, тоже были, но искупаться в речке чуть поодаль, где кусты нависают над водой, сержант дозволял каждый день. Не война, а санаторий какой-то, пионерский лагерь, — высказался как-то Знобин.
— Так что ты не прав был, наш сержантский товарищ, — съехидничал как-то наводчик командиру, нежась на травке после купания. Знобин напомнил командиру о его прогнозе торчать в засаде два дня или два часа. Ответил сержант стандартно и лениво.
— Устав забыл? Командир всегда прав. Немецкие самолёты летали эти дни? Летали. Могли следы от гусениц заметить, которые посреди луга заканчиваются? Могли. И что тогда? А тогда тихонечко подогнали бы пушечку, из кустиков сделали бы два выстрела, и полетела бы похоронка в тыл на героически погибшего рядового Знобина.
Ответить на это нечего. Сержант, как всегда, технично и без напряжения, опустил Знобина на твёрдую землю с поднебесных высот его глупых фантазий.
— А на вас бы не полетела, — пробурчал Знобин. Как не оставить за собой последнее слово?
— И на нас бы полетела, — согласился сержант, — но по твоей вине. Это ж твоя идея была. Поэтому ты никогда старше ефрейтора не поднимешься. Нет у тебя… — сержант пощёлкал пальцами, подыскивая слово, — стратегического мышления, вот!
Уже пару дней назад неопределённость их положения стала истаивать. Бывало раньше такое: занимали позицию, замаскировывались, ждали, а потом снимались и уезжали, не сделав ни одного выстрела. И сейчас им запрещали обстреливать немецкие самолёты. Неопределённость методично уничтожалась приближающейся канонадой. Германское наступление продолжалось, Гудериан останавливаться не собирался. Ожидание изматывало бойцов, а сознание того, что противник до них никак добраться не может, вселяло оптимизм. Дают немчуре прикурить, раз они так медленно ползут.
— У, блять! — лениво изрёк Ковалёв. Из воды вышли двое, заряжающий, прибывший три дня назад до заполнения штата, и пулемётчик. Спугнули лягушку, которая запрыгнула на могучую грудь Ковалёва и притаилась в редколесье курчавых волосков.
Флегматичный, когда не сидел за рычагами управления машиной, механик-водитель прогонять лягушку не спешил. Так и смотрели они друг на друга с задумчивым видом, пока земноводному не надоело, и зелёная попрыгушка не ускакала дальше.
Слово «Наконец-то», вырвавшееся из уст Знобина относилась не к появлению на том берегу солдат в форме цвета фельдграу, презрительно именуемого красноармейцами мышиным. Открыто они высунулись позже. Не только немцы учили РККА, обратный процесс тоже происходил. На противоположный бережок не выехала мотоциклетная разведгруппа, вообще никто даже носа не высунул. Но разведка, безусловно, там уже была. И корректировщики огня. Иначе, почему так точно они стреляют? Эти возгласом Знобин приветствовал первый немецкий выстрел, тем паче, что он был пристрелочным и не по ним.
До Знобина доходит, насколько предусмотрительным оказалось их командование, включая сержанта Егорова. Последние сутки они сидели в «гнезде», не высовываясь. Немецкая разведка вряд ли больше нескольких часов тут паслась. Знобин прогоняет холодок от сердца, а если бы они нырнули в «гнездо» на глазах у немцев? Кончилась бы на этом их война.
— Блять… — тихо ругнулся ещё кто-то, когда в роще на пригорке раздался очередной разрыв. Тяжкая неопределённость закончилась, начинается жутковатая ясность. Дальше бойцы молчат, возможно, кто-то тихо про себя молится. Немецкие снаряды рвутся всего в сотне-полутора метров от них. Маловероятно, что им достанется случайное и точное попадание, но логика обычно забивается в дальний уголок при близкой и смертельной угрозе.
Немцы методично выкашивают рощу. Кто-то порадовался на том берегу, когда после точного попадания взлетела, но ненадолго, в воздух сорокопятка.
 
— Пару пушек на прямую наводку подтащили, — комментирует сержант и даёт стереотрубу Знобину. Ему огневые точки подавлять, должен знать, где. Знобин протискивается к командиру.
— Заметил? Вторая метров на сто правее…
— Как бы они там наших не зацепили, — переживает новенький член расчёта, веснушчатый блондин из Брянска.
В роще наблюдательный пункт, торчала пара деревянных стволов макетов пушек. Слегка высовывала ствол небрежно замаскированная сорокопятка. Немцам надо бросить кость, чтобы они других целей не искали. А то ведь могут для очистки совести и луг обстрелять.
На переживания новенького весь остальной расчёт, кроме тугодума Ковалёва, дружно хмыкает. Кто-кто, а командование о себе позаботиться не забудет. Нет там уже никого, кроме пары наблюдателей.
Всё плохое, как и всё хорошее, когда-то кончается. Закончился и артобстрел к вящему облегчению красноармейцев. Попадание под артобстрел или бомбёжку надо приравнивать к самым жестоким испытаниям, достойным не самого первого круга ада. Каждый близкий разрыв снаряда или бомбы сопровождается сотрясением привычной и надёжной опоры — земли под ногами. Одно это способно ввергнуть даже мужественного человека в состояние паники. Расчёт имел кое-какой опыт, но под полноценный обстрел ни разу не попадал. Относительно близкие разрывы бомб переживал и пулемётный малоприцельный обстрел сверху, от своих летающих оппонентов. Бойцы продержались, бледнея и кусая губы, но продержались. А вот вышучивать веснушчатого заряжающего Митьку сил уже не хватало. Даже у Знобина. Повезло им, что они находились, хоть и близко, но в стороне. А ещё Знобин испытывал парадоксальную благодарность профессионализму немецких артиллеристов. Не будь они так точны, то могло бы и прилететь.
Напряжение не спало до нуля и после той особенной тишины, наступающей вслед за разрывом последнего снаряда. На бережок по грунтовой дороге, пробившейся сквозь кусты, осторожно выкатывает танк, водит стволом в разные стороны, будто принюхиваясь.
— Чех, — определяет тип танка сержант. Кто-то из старослужащих вполголоса объясняет веснушчатому про танк чешского производства. Кроме нелюбопытного Ковалёва все остальные неотрывно глядят сквозь маскировку. Щелей хватает, они не под бронеколпаком.
Стоящий рядом с танком немец, момент его появления никто кроме сержанта не уловил, тщательно осматривает противоположный берег в бинокль.
— Убрали все свои хари, быстро, — шипит на подчинённых сержант и сам аккуратно отводит стереотрубу в сторону. Не хватало ещё, чтобы какой-то остроглазый что-то заметил. Пальнуть по подозрительному месту — святое дело. Снаряд стоит в миллион раз дешевле, чем возможные потери от незамеченной вовремя огневой точки.
У-ф-ф-ф, пронесло! — общая мысль прорывается общим вздохом. Не замечают немцы ничего подозрительного, на бережок выходит группа солдат, оживлённо переговариваясь, проверяют брод, стучат топоры. Вражеские сапёры быстро сооружают переправу, — вернее, назвать это донным настилом, — сбивают жерди и брёвна скобами и тросами. В илистом дне танки-то пройдут, а колёсный транспорт может и увязнуть. Поэтому сначала прошла пара машин, после них бронемашины и уж за ними десяток танков.
Передовая группа численностью в танковую роту, усиленную разведавангардом с приданной пехотной ротой не понеслась сразу вперёд и очертя голову. Войска Павлова заставили части вермахта вспомнить свои лучшие национальные черты — педантичность и аккуратность. Поэтому на луг выходит тройка сапёров и начинает методично просвечивать грунт миноискателями.
— Блять! — в сердцах выдаёт стандартное ругательство Знобин. В который раз за день. Неудобно сейчас начинать. Противник, конечно, в куче, но в многослойной куче. Часть танков закрывает другие машины. Удобнее всего колонны стричь. Хотя Знобин участвует в таком массовом загоне впервые, но тут любому понятно.
Начинать неудобно, но если сапёры к ним приблизятся, то придётся.