Толкователь болезней

Биби нуждалась в одеяле, компрессе, успокоительных. Ей требовалась забота. Но когда мы вошли во двор, Хальдар и его жена отказались пустить ее в квартиру.
— Будущей матери опасно находиться рядом с истеричкой, — уперся Хальдар.
Ту ночь Биби провела в чулане.
Ребенок, девочка, родился при помощи наложения щипцов в конце июня. К тому времени Биби уже снова ночевала в квартире, но раскладушку выставили в коридор и не позволяли девушке прикасаться к младенцу. Каждый день ее отправляли на крышу вести учет товара до обеда, ко времени которого Хальдар приносил сестре чеки с утренней продажи и миску желтого колотого гороха. Вечером она ужинала молоком с хлебом на лестничной клетке. Очередной приступ и еще один Биби перенесла в одиночестве.
Когда мы выказали озабоченность, Хальдар заявил, что это не наше дело, и попросту отказался обсуждать этот вопрос. Чтобы выразить свое возмущение, мы перестали делать покупки в его лавке — только так мы могли поквитаться с ним. Неделями товары в лавке Хальдара впустую пылились на полках. Этикетки выцвели, одеколоны выветрились. По вечерам, проходя мимо, мы видели скучавшего Хальдара, который давил моль сандалией. Жены его вообще не было видно. По словам кухарки, она все еще не вставала с постели — роды, по-видимому, были тяжелыми.
Пришла осень, приближались октябрьские праздники, и город забурлил — жители приобретали подарки, строили планы. Репродукторы на деревьях ревели песнями из кинофильмов. Пассажи и рынки работали круглосуточно. Мы покупали детям шарики, цветные ленты и килограммы лакомств, разъезжали в такси навещать родственников, которых не видели целый год. Дни становились короче, вечера прохладнее. Мы застегивали кофты и натягивали носки. Когда установились холода, начались простуды. Мы заставляли детей полоскать горло теплой соленой водой и оборачивали им шеи шерстяными шарфами. Но заболел в конце концов только ребенок Хальдаров.
Посреди ночи у девочки поднялась температура, и родители вызвали врача.
— Спасите ее! — умоляла доктора жена Хальдара. Ее истошный плач перебудил весь дом. — Мы отдадим вам все что угодно, только вылечите мою девочку!
Врач прописал глюкозу и толченый аспирин и велел потеплее закутать малышку в одеяла.
Прошло пять дней, а температура еще держалась.
— Это все Биби! — причитала мать. — Это она, мерзавка, заразила наше дитя! Не надо было пускать ее на порог. Гнать ее взашей!
И Биби снова стала спать в чулане. По требованию жены Хальдар даже перенес туда раскладушку вместе с жестяным сундуком со всеми пожитками сестры. Накрытую дуршлагом миску с едой ставили ей на верхнюю ступеньку.
— Так лучше даже, — говорила нам Биби. — Подальше от злыдней этих. Так я могу собственное хозяйство завести.
Она распаковала сундук и разложила на пустых полках свой скарб: несколько халатов, портрет отца в рамке, швейные принадлежности и множество отрезов ткани. К концу недели ребенок пошел на поправку, но Биби назад не пригласили.
— Не беспокойтесь, ведь не прикована я к этой конуре, — успокаивала она нас. — Мир начинается за порогом этого дома. Теперь я свободна и могу жить, как мне хочется.
Но в действительности она вообще перестала выходить из дома. Когда мы приглашали Биби прогуляться к пруду или посмотреть, как украсили храм, она отказывалась, ссылаясь на то, что шьет новую занавеску, чтобы повесить у входа в чулан. Кожа ее приобрела пепельный цвет. Ей нужен был свежий воздух.
— А как же поиски мужа? — пытались мы увещевать Биби. — Разве можно кого-нибудь очаровать, сидя взаперти?
Но ничто не могло убедить ее.
В середине декабря Хальдар снял с полок лавки непроданные товары, сложил в коробки и затащил их наверх в чулан. Наш протест основательно подорвал его бизнес. К концу года семейство съехало, оставив на пороге чулана конверт с тремя сотнями рупий. Больше о Хальдарах никто не слышал.
У кого-то из нас сохранился адрес родственников Биби в Хайдарабаде, и мы написали им, объяснив положение. Письмо вернулось нераспечатанным со штемпелем «Адресат не найден». Перед наступлением самых сильных холодов мы починили в чулане ставни и приделали к дверному проему кусок железа, чтобы Биби могла хотя бы закрываться в комнате. Кто-то пожертвовал керосиновую лампу, другой отдал ей старую москитную сетку и пару дырявых на пятках носков. При каждом удобном случае мы напоминали девушке, что мы ее друзья и она всегда может обращаться к нам за советом или помощью. Некоторое время мы отправляли детей играть на крышу, чтобы они могли позвать нас, если у Биби случится очередной припадок. Но на ночь мы оставляли ее одну.
 
Прошло несколько месяцев. Биби погрузилась в глубокое длительное молчание. Мы по очереди приносили ей тарелку риса и стакан чаю. Она пила совсем чуть-чуть, ела еще меньше, и лицо ее стало приобретать старческое выражение. В сумерках она один-два раза обходила крышу вдоль парапета, но никогда не спускалась вниз. После наступления темноты закрывалась за железной дверью и ни за что не выходила из чулана. Мы ее не беспокоили. Кое-кто из нас предположил, что Биби умирает. Другие пришли к выводу, что она лишилась рассудка.
Однажды утром в апреле, когда вернулась жара и можно было сушить на крыше чечевичные вафли, мы заметили, что кого-то вырвало у бака с водой. Увидев то же самое и на следующее утро, мы постучали в дверь к Биби. Никто не ответил, и мы сами открыли дверь, поскольку замка в ней не было.
Биби лежала на раскладушке. Она была приблизительно на четвертом месяце беременности.
Она сказала, что не помнит, как все произошло. И не назвала виновника. Мы приготовили ей манную кашу с горячим молоком и изюмом, но и тогда она не раскрыла нам имени мужчины. Тщетно мы искали свидетельства изнасилования или следы чужого вторжения — комната была чисто прибрана и выметена. На полу возле раскладушки валялся журнал учета, открытый на странице со списком имен.
Биби выносила ребенка положенный срок, и однажды сентябрьским вечером мы приняли у нее роды. На свет появился мальчик. Мы научили ее, как кормить, купать и баюкать младенца, купили ей клеенку и помогли сшить одежду и наволочки из тканей, которые она копила годами. После родов Биби оправилась в течение месяца и на деньги, оставленные ей Хальдаром, побелила чулан и поставила замки на дверь и на окно. Затем она протерла полки, расставила на них остатки притирок и лосьонов и стала сбывать залежалый товар из лавки Хальдара за полцены. Нас она попросила распространить известие о продаже дешевой парфюмерии, и мы так и сделали. У Биби быстро расхватали мыло и сурьму, расчески и пудру, а когда она распродала все запасы, то взяла такси, поехала на оптовый рынок и на полученную прибыль купила новую партию косметики и парфюмерии. Таким образом она растила мальчика и вела коммерцию в чулане, а мы помогали чем могли. По прошествии нескольких лет мы задумались, кто в городе мог обесчестить ее. Приступали с расспросами к нашим слугам, заводили разговоры у чайных палаток и на автобусных остановках, обсуждали тех, на кого падало подозрение, и отметали все предположения. Но в расследовании не было нужды. По всей видимости, Биби исцелилась.
 ТРЕТЬЯ И ПОСЛЕДНЯЯ ЧАСТЬ СВЕТА 
 
Я покинул Индию в 1964 году с дипломом специалиста по коммерции и с десятью долларами за душой. Три недели я плыл на итальянском грузовом судне «Рома» в каюте возле двигателя через Аравийское, Красное, Средиземное моря и наконец прибыл в Англию. Я жил в Северном Лондоне, в районе Финсбери-парк, в доме, который населяли исключительно неимущие бенгальские холостяки вроде меня, человек двенадцать, иногда больше, стремившиеся получить образование и обустроиться за границей.
Я посещал занятия в Лондонской школе экономики и, чтобы свести концы с концами, работал в университетской библиотеке. Мы жили по трое-четверо в комнате, пользовались одним промерзшим туалетом, по очереди готовили карри из яиц и все вместе ели его руками за столом, покрытым газетами. Кроме работы, других обязанностей у нас не было. В субботу и воскресенье мы слонялись по дому босыми в пижамных брюках, распивали чай, курили «Ротманс» или отправлялись на стадион «Лордс» смотреть крикет. В иные выходные в дом набивалось еще больше бенгальцев, с которыми мы знакомились у зеленщика или в метро, и мы готовили еще больше карри из яиц, включали на бобинном магнитофоне «Грундиг» записи Мукеша[15] и замачивали грязную посуду в ванной. Время от времени кто-то женился и уезжал, поскольку семья в Калькутте подбирала ему невесту.