Мандариновый лес

Ей было жалко всех – брошенного, как собаку, покойника, себя, их сломанную детскую дружбу с Людкой. И вообще была такая тоска – хоть волком вой! И, уткнувшись в подушку, Наташа заскулила.
Людка вернулась поздно, довольная и счастливая. Квартира нашлась, да еще и отличная – однушка на «Университете», в старом доме, правда заброшенная и ободранная, после старой бабули. Зато рядом метро и просторная. А побелить потолки и переклеить обои – плевое дело.
– В общем, через неделю перееду! Когда, ты сказала, возвращается Танька? Ну и отлично! – Людка громко и протяжно зевнула.
– Тебе его совсем не жалко? – тихо спросила Наташа.
– Жалко, – равнодушно ответила Людка. – Но больше жалко себя. Как я теперь? Работать неохота, а денег надолго не хватит. Эх, надо было взять кольцо, надо! Такие бабки! – вздохнула она.
– Мародерка. – Наташа отвернулась к стене.
Только бы не заплакать – совсем не хотелось плакать при Людке.
Подруга съехала, и Наташа немного успокоилась – общаться после случившегося было невыносимо, и тут же рванула в деревню. В Москве было жарко, делать было совершенно нечего, сидеть в пустой душной квартире и слушать вопли соседей ей не хотелось.
Уехала рано, а добралась только к вечеру – попала в перерыв на вокзале. Слоняясь по перрону, съела три пирожка, два мороженых и даже вздремнула на скамейке.
Шла через поле и собирала васильки и луговые ромашки. Ах, как пахло полем и землей, хвоей и грибами, как восхитительно пахло свежестью и свободой!
Добрела до дома и плюхнулась на крыльцо, сил не было двинуться.
Выскочили и тетка Марина, и сестра Танька, и даже Ростик обрадовался и обнял ее за шею.
Наташа удивилась, как изменился племянник – всего-то пару недель, а поправился, вытянулся, загорел, наел щеки. Но самое главное – он улыбался и без конца что-то рассказывал.
Тетка Марина собирала ужин, а они с Танькой сидели на крылечке.
Наташа пригляделась к сестре – кажется, что-то поменялось. Черную вдовью повязку Танька сняла. Подкрашенные ресницы – ого, и это в деревне! – тронутые помадой губы. Такого Наташа не помнила. Нарядный, в мелкий цветочек, новый сарафан.
– Откуда? – спросила Наташа.
– Да тетка нашла старый штапель и сшила! А что, симпатично, правда?
– Очень, – подтвердила Наташа. – И вообще, помада тебе к лицу и сарафан! Кажется, ты похудела! И загар тебе идет!
Танька смущенно что-то пробормотала и пошла в избу.
Ужинали оладьями со сметаной, отварной картошкой с молодым чесноком и укропом – еще мелкой, но вкуснее ее нет.
После ужина сразу разбрелись по кроватям – Наташа от усталости после дороги, тетка Марина по деревенской привычке, Ростик, как и положено ребенку. Танька, вымыв посуду, легла в сенях.
Среди ночи Наташа пошла по нужде. Громко, по-мужицки, храпела тетка Марина, тихо постанывал Ростик. А вот сестрицы на месте не было – тоже до ветру? Но в туалете никого не было. Странное дело.
Прошлась вокруг дома, вышла за калитку – звенящая тишина, тишина и пугающая благодать.
Только вот Танька пропала.
С колотящимся сердцем растормошила тетку Марину.
– Чего? – не поняла спросонья она. С тяжелым вздохом свесив отекшие, полные, с крупными, мужскими ступнями ноги, тетка села на кровати. Громко, со смаком зевнула и махнула рукой: – Никуда твоя Танька не пропала. И волки ее не съели. Любовь у нее, поняла? Закрутила с Петькой теть-Настиным! Вот и шляется по ночам. – Тетка снова зычно зевнула. – Ну и пусть шляется. Парень он хоть и чудной, но хороший. Пьет только по праздникам, да и то не по-свински. И работник хороший. Хозяин справный. За матерью, теткой Настасьей, хорошо ходит. Пусть и нашей Таньке чуть-чуть бабского счастья достанется. Что она видела-то? Пьяное мурло своего Валерки? Синяки под глазами? Несчастная баба. Все, я до ветру, раз уж проснулась, а ты, Наташка, спи, досыпай!
Вот так дела! Взволнованной Наташе никак не удавалось уснуть. Вот сестрица дает! Тихоня, а на тебе!! Ну и хорошо, ну и отлично!
Кряхтя и шумно, по-стариковски вздыхая, укладывалась тетка Марина. Притих и посапывал Ростик. За окном занимался белесый, расплывчатый рассвет. Робко распевались птицы. Из полуоткрытого окна веяло свежестью и подсыхающим сеном. И Наташа наконец крепко уснула.
 
Проснулась от запаха жареной картошки. Как все деревенские, тетка привыкла завтракать обстоятельно.
– Карасей вон Петька принес. – Тетка кивнула на сковородку со шкворчащими мелкими рыбешками. – Хоть и костлявые, а вкуснота!
Проснувшийся Ростик шумно шаркал по залу.
Танька спала, и на ее счастливом, незнакомом, помолодевшем лице застыла легкая, загадочная улыбка.
Такой Наташа ее еще не видела. Танька словно проснулась после долгой, изнурительной и тяжелой спячки – прежде копуха, росомаха, неловкая и бестолковая, полуспящая курица, теперь это была быстрая, ловкая и спорая хозяйка. Она светилась – ожили, расцвели и стали неожиданно ярко-голубыми прежде безжизненные и блеклые, снулые, словно рыбьи, глаза. Не было отекшего, рыхлого, как непропеченное тесто, лица – подбородок заострился, скулы неожиданно прорезались. Закудрявились, обрели золотистый цвет висевшие прежде мертвой паклей бесцветные волосы. Впервые появилась талия, постройнели ноги, неожиданно оказавшиеся полноватыми, но красивыми.
Танька летала по избе, попеременно поглядывая в окно. Летала и напевала.
Тетка Марина с усмешкой поглядывала на растерявшуюся Наташу. А та только хлопала глазами и не могла поверить в происходящее. Чудеса, да и только! Ох, но что теперь будет? Через неделю надо возвращаться в Москву, выходить на работу, отдавать Ростика в сад.
Как Танька расстанется с любимым? Неужели женское счастье такое короткое, а горе длинное, бесконечное?
С замиранием сердца смотрела она на сестру.
Но все повернулось совсем неожиданно и стало так просто и ясно, так единственно мудро и правильно, что ошарашенная Наташа окончательно растерялась.
Сестра приняла решение легко и быстро, словно и решать, думать здесь было не о чем. Влюбленные сговорились без ссор и споров: Танька с сыном остается в деревне, Ростик растет на природе и на парном молоке.
– Ты же видишь, как он изменился и получшал! – повторяла сестра, и это, кстати, было чистейшей правдой.
Рассуждала она спокойно и здраво:
– Петя работает в совхозе, а я на хозяйстве – огород, дом, ребенок. И тетя Настя – сама знаешь, лежачая, то то, то это, а Петя на работе. А тут я!
– А школа? – спросила Наташа. – Через год Ростику в школу.
– Петя будет возить, – махнула рукой сестра и с гордостью добавила: – У нас же машина!
Машина. И смех и грех – древний, полуразваленный, ободранный и дребезжащий «москвичонок»! Но ведь и вправду машина.
Петя Наташе понравился – с виду хмурый, а глаза добрые. Да и к Ростику хорошо относится. А уж к сестрице! Не налюбуется, сразу видно: то втихаря по руке погладит, то зажмет в коридоре. А Танька счастливо смеется – ей-богу, как девочка!
Расписались по-скромному, посидели у тетки Марины под пироги и жареного гуся.
Тетя Настя, уже и не чаявшая увидеть сына женатым, все время плакала и называла Таньку дочусей, а Ростика внуком.
«Как все странно сложилось, – думала Наташа. – Танька нашла свое счастье, Ростик, кажется, отца. Тетка Марина счастлива – рядом родная душа. А уж как счастлива Танька! И все правильно – что ей в этой Москве? Что она видела там, кроме горя?»
В Москву поехали на ветеране-«москвичонке», который вставал на дороге раз пять. Танька – уволиться и забрать вещи, подкупить нужного, забрать медицинские карты. В общем, попрощаться с прежней жизнью.
 
– Век бы не видеть, – повторяла Танька, – ни слободку эту, ни завод!
«Счастливая Танька, – думала Наташа. – Нашла свою судьбу, а главное, точно поняла, что главное в жизни. Молодец, не раздумывала!» Она была счастлива и за сестру, не видевшую ничего хорошего в жизни, и за племянника, и за молчаливого и хмурого, но точно хорошего нового родственника.