Мандариновый лес
– При чем тут плов, он же не узбек! – возражала Наташа. – Да и вообще, что ты знаешь о них? Для них мать и женщина самое главное!
– Ну ты же не мать, – хихикала Людка. – Ты всего лишь женщина, и то другой веры! А всех нас, русских баб, они считают шалавами. Да и вообще, с чего ты взяла, что он на тебе женится? Они женятся на своих. А с нами так, трахаются.
– Он не откажется от ребенка, – упрямо твердила Наташа. – Я его знаю.
– Вот я и говорю – полная дура! Ладно, давай, наливай! Или тебе нельзя?
– Нельзя, – счастливо рассмеялась Наташа.
Махнув рюмку водки, Людка посмотрела на Наташу с жалостью и сожалением.
– Да ты все решила, я вижу! Ой, Наташка, а может, все же аборт? Вся жизнь впереди, успеем еще! Сейчас-то, ну правда ведь, рано?
Наташа покачала головой.
– Мне сейчас в самый раз. С Новым годом, Людка! И с новым нас счастьем!
Работать теперь было сложно, тошнило так, что, наплевав на приличия, Наташа выскакивала из класса и со всех ног мчалась в туалет.
Однажды ее остановила Оля Кувалдина.
– Наташка, ты чё, залетела? – смачно затягиваясь сигаретой, усмехнулась она.
Деваться было некуда, все давно всё поняли.
– Ну да.
– И чего тянешь? – удивилась та. – Блевать понравилось? Врача не нашла? Могу поделиться. Хорошая тетка, умелая. Все наши там абортируются. Правда, и берет много, зато почти с гарантией!
– С какой гарантией? – не поняла Наташа. – На что?
– Ну ты и дура! Как с какой? С такой, что потом сможешь рожать! Знаешь, какие есть коновалы? Выскоблят так, что…
– Спасибо, но мне не нужны гарантии. Я буду рожать.
– Ух ты! – воскликнула Оля. – А что? Уважаю! И правильно, рожай! Хотя… Ну ладно, дело твое. – И спохватилась: – А папаша? Папаша имеется?
– Имеется, – счастливо улыбнулась Наташа.
Ловко, по-снайперски, бросив окурок в ведро, Оля проговорила:
– Ну тогда удачи тебе, милочка.
Чингиз приехал через три недели. Случайно столкнувшись с ним в коридоре училища, Наташа от неожиданности прижалась к стене и замерла.
Он, казалось, ничего не видел – глаза в пол, плотно сжатые губы, густая щетина, чужое лицо.
Прошел мимо.
– Чингиз! – крикнула она.
Не крикнула, нет – проскрипела еле слышным хриплым шепотом. Как ни странно, он услышал. Резко обернувшись, увидел ее и еще больше нахмурился. Под его мертвым, незнакомым и страшным взглядом ей стало не по себе.
Словно раздумывая, сделал шаг навстречу.
– Привет. А я вот… с похорон. Похоронил отца. – И он заплакал.
Мимо шли преподаватели, как всегда, торопясь, проскакивали студенты. А они так и стояли друг против друга под удивленными взглядами проходящих людей.
– Пойдем во двор, – позвал Галаев и, не оборачиваясь, пошел к выходу.
Наташа засеменила за ним. Сказать сейчас, именно сейчас, чтобы поднять ему настроение? Чтобы он обрадовался? Или нет, неуместно? Он в таком горе, что вряд ли оценит.
На улице Чингиз закурил. Осмелившись, она взяла его за руку.
– Я тебя понимаю, – хрипло сказала она. – Я и отца похоронила, и маму. Это ужасно. Ужасно, – повторила она. – Я тебе так соболезную!
– Спасибо. Я домой уезжаю, Наташка. Приехал забрать документы.
– Как – домой? – поперхнувшись от ужаса, прошептала она. – Насовсем?
– Да. Я теперь за главного, один мужчина в семье. Старший. На мне три сестры и мама с бабулей. Сплошной бабский мир! – грустно усмехнулся он. – А без мужчины у нас нельзя, не принято. И вообще, – он поднял на Наташу глаза, – в мае я женюсь, Наташка. Сосватали. Отец перед смертью сосватал. За дочь своего лучшего друга. Оказывается, они давно сговорились.
Он замолчал. Молчала, не смея поднять на него глаз, и она.
– Я слово дал, понимаешь? Вернее, отец с меня его взял.
«Только бы не разреветься! – стучало у нее в голове. – Только бы не разреветься сейчас, в эту минуту! Только бы он ушел, поскорее ушел, а уж потом».
– Поздравляю тебя, – еле проговорила она. – А ты ее… любишь?
– Люблю? – переспросил Чингиз. – Смешная ты! Да я ее толком не знаю. Так, видел пару раз. Обычная девушка, ничего примечательного. Впрочем, подробностей не помню, мне было не до того. Помню, что она помогала на кухне с поминальным столом.
– А как же училище? – спросила Наташа. – Ты же такой талантливый!
Он сморщился, как от кислого.
– При чем здесь «талантливый»? Да и вообще, художником можно быть и без диплома. – И со вздохом добавил: – Семья дороже диплома. А слово отцу – дороже всего.
Наташа молчала – сказать или нет? Сказать сейчас, в эту минуту, чтобы все изменилось? Он не оставит ее с ребенком, не бросит, он не такой! Какая там деревенская невеста, лица которой он почти не помнит? Какое слово, если здесь, напротив него, стоит она, та, что носит под сердцем его ребенка? И училище? Разве он может просто так бросить? Это его призвание, его мечта! Как можно так просто расстаться с мечтой? Да, сказать! Набраться мужества и сказать! И в ту же секунду мир перевернется и все изменится!
– Да, Наташка! – он нахмурился. – Там, в мастерской, твои вещи! Надо забрать.
– Какие вещи? – еле слышно спросила она.
Он смутился:
– Ну халат там. Тапочки. Щетка зубная, расческа. Кастрюли какие-то, постельное белье. В общем, – он старался на нее не смотреть, – заберешь?
Наташа кивнула.
– Да, и еще! – покраснев, он отвел глаза в сторону. – Картину эту… ну твою любимую, «Мандариновый лес». Ты возьми на память. Чтобы хоть что-то осталось тебе от меня… Ключи у тебя есть. А потом, – он немного запнулся, – оставь их на столике.
Наташа кивнула и бросилась прочь. Почти побежала.
«Хоть что-то осталось тебе от меня». Господи, если бы ты знал, что – нет, кто! – у меня от тебя останется! И не на память – на всю жизнь. Если бы ты только знал! Ну почему я промолчала? Какая же я все-таки дура!
На вещи – халат, тапочки, расческу, смешно! – ей было наплевать. Выкинут на помойку – да на здоровье! Век бы не сунулась туда, на эту Остоженку! Потому что невыносимо больно. Там прошли лучшие дни ее жизни. А может… Наташа приостановилась, замерла. Может, оставить ему записку? Маленькое письмо, где она скажет правду. А там – пусть решает. Зато ее совесть будет чиста. Да, именно так – оставить записку! Короткую, в несколько слов: «Чингиз, я жду ребенка». Этого хватит. Хватит, чтобы принять решение. А она будет ждать. Ждать, что он решит. Трусиха, слабачка, заячья душа! Испугалась! Но ничего, это можно исправить.
Выйдя из метро, Наташа припустилась на Остоженку. По сторонам старалась не смотреть – все известно и знакомо до боли, дошла бы с завязанными глазами. Вот кривой клен у магазина «Продукты», пламенеющий в сентябре. Маленькая булочная, куда они забегали за хлебом и бубликами с маком, которые так любили. Молочная с толстенной и вредной продавщицей, неожиданно полюбившей их и оставлявшей им свежий кефир. Ателье с безликим страшноватым манекеном в узком арочном окне, старая аптека, в которой всегда остро пахло сердечными каплями. Детский садик с песочницей, в которой валялись оставленные цветные совки и ведерки. Знакомые лавочки, дворы, высоченные тополя с подрезанными ветками, дворник, скребущий метлой. Мамочки с колясками, осторожно семенящие старушки – божьи одуванчики с авоськами, из которых торчали бутылки с молоком, желтые батоны или рыбьи хвосты. Все это было частью их жизни – его и ее. Все это было таким родным и любимым еще совсем недавно, всего-то пару недель назад! И иногда Наташе казалось, что так будет всегда. А сегодня… сегодня она прощается со всем этим. И, кажется, навсегда.
Осторожно, словно боясь упасть, она спустилась по ступенькам. И там, в мастерской, наконец разревелась. Неужели их дом теперь будет чужим? Сюда придут другие люди, принесут свои вещи и свои запахи, свои привычки и звуки, свои планы, свои мечты, свои сны? А от них не останется и следа, от их шепота, нежности, надежд и желаний? Здесь будет все иначе, и кто-то снова будет счастлив, как была счастлива она, а кто-то, возможно, будет несчастлив.