Правила бунта (ЛП)

С другой стороны библиотеки тишину нарушает грохот, за которым следует напряженное «Тысяча чертей!» Я могу представить себе высокую стопку книг на тележке миссис Ламберт, шатающуюся, качающуюся туда-сюда, а затем рухнувшую на пол. Мне следовало бы пойти и помочь бедной женщине, но к тому времени, как я вернусь, Дэш уже покинет библиотеку.
Мы просто смотрим друг на друга.
— Ему ничего не нужно. Ему просто скучно. Если ты не отреагируешь, ему станет еще скучнее, и тогда он сдастся. Это касается и Пакса. Если Пакс что-нибудь сделает или скажет…
У меня будет сердечный приступ, положа руку на сердце, честное слово.
— Кто сказал что-нибудь о Паксе? При чем здесь Пакс?
Дэш закатывает рукава рубашки, раздраженно выдыхая. И мне приходится взять себя в руки. Прошлой ночью он показал мне свою кожу без следов в моей спальне, когда снял одежду и остался стоять в одних боксерах. И была слишком увлечена его грудью и прессом, чтобы обращать внимание на его предплечья, но сейчас я не могу перестать смотреть на них. Что, черт возьми, со мной не так? Все это время я была такой осторожной, такой старательной, чтобы ничего не испортить и не проговориться, но Рэн Джейкоби вот-вот раскроет мой самый большой, самый грязный секрет, а я сижу здесь и восхищаюсь предплечьями Дэша?
Я больна.
Я порочна.
Я категорически, абсолютно, безусловно облажалась. Если не смогу взять себя в руки, вся моя жизнь развалится, и это не будет каким-то величественным, впечатляющим развалом. Это будет одна-единственная нить, истрепанная и оборванная очень глупым образом. Копы потащат меня обратно в Гроув-Хилл быстрее, чем я успею крикнуть «Убойный отдел». У меня будет достаточно времени, чтобы подумать о мускулистых, сильных предплечьях Дэша после того, как окажусь в тюрьме за убийство гребаного торговца героином.
«Перегруппируйся, Карина. Ради всего святого, возьми себя в руки, девочка».
Я поднимаю глаза, и Дэш смотрит на меня. Впервые с тех пор, как мы столкнулись в комнате ожидания больницы, он смотрит на меня, и я не вижу враждебности в его глазах.
— Кэрри… — Он сглатывает. — Слушай, я не знаю, во что играет Рэн, но сделаю все, что в моих силах. Я позабочусь, чтобы он держался от тебя подальше. Но взамен ты должна сделать для меня одну вещь.
— Какую? — шепчу я, потому что все, что выше шепота, будет казаться святотатством. Это неожиданное напряжение, которое нарастает между нами, быстро увеличивается, и я бы не хотела усугублять ситуацию.
— Ты должна держаться от меня подальше.
Он повторяет это снова и снова, но сейчас впервые мне действительно больно. Отсутствует позерство и высокомерие. Есть только мягкий, меняющийся цвет его глаз, когда свет падает на его радужки через окна справа от него. Цвет напоминает мне море — такое переменчивое, яркое и прозрачное в одну секунду, темное и угрюмое в следующую. Последние пару недель я питала к нему такой гнев, что из-за этой внезапной перемены... во всем... у меня голова идет кругом. Я не могу дышать рядом с ним. Не могу выбраться. Он поймал меня в ловушку.
— Я говорю это не потому, что не... — Он отводит взгляд. — Похоже, все, что я делаю, это предупреждаю тебя, как сильно ты пострадаешь, если не будешь держаться от меня подальше, Мендоса. Но каким бы дерьмовым я ни был для тебя, ты, похоже, не обращаешь на это никакого гребаного внимания. Почему так? Я пытаюсь спасти тебя…
— Прекрати.
Он снова смотрит на меня. Его глаза закрываются.
— Прекрати пытаться спасти меня, черт возьми. Просто… Хочу, чтобы ты был настоящим со мной. Это все, чего я хотела с самого начала. У тебя все на виду. Спор. Игра. Ложь. Мне это надоело. Я просто хочу знать правду. Просто хочу… я просто хочу тебя. — Я яростно краснею, потому что правдивость этого утверждения настолько ошеломляет и пугает, что мне хочется убежать и спрятаться. Я хочу вернуться и объяснить, что он мне не нужен. Не так. Я хотела сказать, что мне просто нужна от него искренность и возможность взглянуть на то, кто он на самом деле. Ничего больше. Не меньше. Но останавливаю себя, чтобы не споткнуться в этой неприкрытой лжи только потому, что вижу, насколько лицемерной была бы, если бы сказала это. Я действительно хочу его. И если не могу быть искренней или честной с ним, по крайней мере, в этом маленьком вопросе, то какое я имею право сидеть здесь и ругать его за то, что он не оказал мне такой же любезности?
 
Дэшил долго сверлит меня взглядом. Как будто мы приходим к какому-то молчаливому соглашению, но есть еще вещи, которые нужно уладить. Мускул на его челюсти напрягается, вена на виске вздувается. Он просто сидит там, в таком явном противоречии.
Где-то позади нас, между стеллажей, миссис Ламбет начинает фальшиво петь.
Дэш вертит ручку в руках и внезапно заговаривает.
— Мой отец — самый большой кусок дерьма, который ходит по этой планете. Он герцог…
— Подожди. Но ты же лорд?
— Сыновья герцогов остаются лордами до тех пор, пока их отцы не умрут, и они не унаследуют титул. Это не самая важная часть. Мой отец гребаный герцог. Ты хоть представляешь, какое давление это оказывает на человека? Он распланировал для меня все мое будущее. Как только я закончу Вульф-холл, меня отправят в Оксфорд, где мне придется изучать политику и мировую экономику, как и ему. Затем мне придется стать членом кабинета министров, как и ему. Ты когда-нибудь слышала выражение «нельзя наливать из пустой чашки», Кэрри?
Я не совсем понимаю, к чему он клонит.
— Да?
— Чашки моих родителей были пусты еще до моего рождения. У моей матери была сестра Пенни. Она была действительно красива. И была первой женой моего отца, и он очень любил ее. Они были женаты семь лет, но потом она заболела и умерла. Мой отец женился на моей маме, потому что они оба думали, что это как-то улучшит их самочувствие. Этого не произошло. Их сердца все еще были разбиты. Ничего не изменилось. Потом они решили: «О! А давай заведем ребенка! Это решит все наши проблемы!». — Он горько смеется. — Я рождаюсь в Новый год, их чудотворный ребенок. И знаешь, что? Думаешь, я похож на него? Нет. На нее? — Он качает головой. — Я родился, и не по своей вине, в результате какой-то гребаной генетической лотереи, в конечном итоге выгляжу в точности как она. Чертова Пенни. Тетя, которую я даже не знал. Это действительно сверхъестественно. Когда-нибудь я покажу тебе фотографию. Меня наказывали каждый день моей жизни, из меня выбивали дерьмо за то, что не имело ко мне абсолютно никакого отношения. Я не очень хороший человек.
— Дэш…
Он снова качает головой.
— Я пустая чашка, Карина. Здесь нет ничего ценного. — Он ударяет себя кулаком в грудь. — Мои родители мертвы внутри, и я тоже. Это то, откуда я взялся. Это то, кем меня учили быть. Кем бы ты меня ни считала... кем бы ты ни надеялась, я смогу стать… Я — не он. Я не тот парень. Я просто... не могу.
Я так пристально смотрю на него, что кажется, будто смотрю прямо сквозь него. Его глаза, нос, рот, волосы, то, как его серая рубашка туго натягивается на груди, и то, как от него пахнет мятой и дождем. Я помню, как он застонал, когда поцеловал меня на капоте машины Пакса, и помню, как его сердце колотилось в груди. И я знаю, что он говорит неправду. Медленно выдыхаю, сажусь прямо и говорю: — Лжец.
— Прошу прощения?
Он ожидал, что я куплюсь на всю эту болтовню — крючок, леску и грузило. Дэшил Ловетт далеко не так эмоционально сдержан, как хочет казаться.
— Значит, я все выдумал? — Он сердито смотрит на меня. — Моя тетя не умерла? Мои родители не придурки?
— О, я уверена, что твои родители-придурки. Ты у кого-то должен был научиться быть абсолютным мудаком, и ты так хорош в этом, Дэш. Ты, должно быть, усовершенствовал этот навык в очень раннем возрасте. И думаю, что твоя тетя умерла. Но ты что-то чувствуешь, Дэш. Тебе больно. Ты испытываешь потребности. У тебя есть желания. Тебе не все равно.
При этом последнем заявлении парень отшатывается от меня, как будто его только что ужалили. Должно быть, это было очень больно, судя по тому, как тот начал яростно бросать свои книги в сумку.