Следствие, которое ищет убийцу (СИ)

И его дед, используя фразу, которую он произнес тем летним вечером в Афинах почти три года назад, сказал: «Похоже, ты решил снова присоединиться к живым?»
— Почему бы и нет? Ответил Джон Микали. «Это лучше, чем умирать каждый раз, и я должен знать».
Он получил впечатляющую справку о хорошем поведении, в которой говорилось, что старший капрал Джон Микали прослужил два года в рядах honneur et fidelite и был досрочно уволен по медицинским показаниям.
В этом было больше, чем немного правды. Две пули в груди серьезно повредили левое легкое, и он попал в Лондонскую клинику для операции на грудной клетке. После этого он вернулся в Грецию, но не в Афины, а на Гидру. На виллу за Молосом, на мысе над морем, за которым только горы и сосновые леса. Дикая, дикая страна, доступная только пешком или на муле по суше.
Чтобы присматривать за ним, он держал старую крестьянскую пару, которая жила в коттедже у причала в бухте внизу. Старый Константин управлял лодкой, при необходимости доставлял припасы из города Гидра, следил за состоянием территории, водоснабжением, генератором. Его жена выполняла обязанности экономки и повара.
В основном он был один, за исключением тех случаев, когда его дедушка приезжал погостить. Они сидели по вечерам с пылающими в очаге сосновыми поленьями и часами разговаривали обо всем на свете. Искусство, литература, музыка, даже политика, несмотря на то, что это была тема, к которой Микали был совершенно равнодушен.
Единственное, что они никогда не обсуждали, был Алжир. Старик не спрашивал, а Микали никогда не говорил об этом. Это было так, как будто этого никогда не было. Он ни разу не прикасался к пианино в течение этих двух лет, но теперь он снова начал играть, все больше и больше в течение девяти месяцев, которые потребовались ему, чтобы восстановить свое здоровье.
Одним тихим летним вечером в июле 1963 года во время одного из визитов своего дедушки он сыграл после ужина прелюдию и фугу ми-бемоль Баха, которые он сыграл в тот вечер, когда решил поехать в Париж.
Было очень тихо. Через открытые окна на террасу небо было оранжевым и огненным, когда солнце садилось за островом Докос в миле от моря.
Его дедушка вздохнул. «Итак, я думаю, ты снова готов?»
— Да, — сказал Джон Микали и согнул пальцы. «Пора выяснить это раз и навсегда».
Он выбрал Лондон, Королевский музыкальный колледж. Он снял квартиру на Аппер-Гросвенор-стрит рядом с Парк-Лейн, что было удобно для Гайд-парка, где он каждое утро пробегал семь миль, в мокрую погоду или в хорошую, всегда толкаясь до боли. От старых привычек трудно избавиться. Три раза в неделю он занимался в известном городском спортзале.
Легион заклеймил его до мозга костей, и от него никогда нельзя было избавиться полностью. Он понял это незадолго до двенадцати дождливой ночью, когда на него напали двое молодых людей, когда он сворачивал в переулок, выходящий из Гросвенор-сквер.
Один схватил его сзади, обхватив рукой за шею, а другой появился у входа рядом с какими-то перилами в подвал дома.
Правая нога Микали умело ударила в промежность, подняв колено в лицо, когда юноша закричал и упал. Второй нападавший был так потрясен, что ослабил хватку. Микали вырвался, взмахнув правым локтем назад по короткой дуге. Раздался отчетливый треск, когда сломалась челюстная кость. Мальчик вскрикнул и упал на колени, Микали просто перешагнул через своего друга и быстро пошел прочь под проливным дождем.
В колледже его репутация выросла за три тяжелых года. Он был хорош — даже лучше, чем это. Они знали это; он тоже знал. У него не было близких друзей. Не то чтобы люди его не любили. Напротив, они находили его чрезвычайно привлекательным, но в нем была какая-то отстраненность. Барьер, который, казалось, никто не мог преодолеть.
Женщин было предостаточно, но ни одной, которая смогла бы пробудить в нем хоть малейшее личное желание. Ни о какой скрытой гомосексуальность не могло быть и речи, но его отношения с женщинами были ему совершенно безразличны. Эффект, который он оказывал на них, был чем-то другим, и его репутация любовника достигла почти легендарных масштабов. Что касается его музыки, в конце последнего года обучения он был награжден золотой медалью Рейлдона.
 
Чего было недостаточно. Не для человека, которым он стал. Итак, он отправился в Вену, чтобы на год поработать под руководством Хоффмана. Финальная шлифовка. Затем, летом 1967 года, он был готов.
В музыкальной профессии есть старая шутка, что попасть на концертную площадку с самого начала еще сложнее, чем добиться успеха, когда ты там.
В определенной степени Микали мог бы купить свой путь. Заплатил агенту, чтобы он снял зал в Лондоне или Париже, организовал сольный концерт, но его гордость никогда бы этого не выдержала. Он должен был схватить мир за горло. Заставь его слушать. Был только один способ сделать это.
После короткого отпуска в Греции он вернулся в Англию, в Йоркшир, в качестве участника Музыкального фестиваля в Лидсе, одного из самых важных фортепианных конкурсов в мире. Выиграть это означало обеспечить мгновенную славу, гарантию концертного тура.
Он занял третье место и немедленно получил предложения от трех крупных агентств. Он отказался от них всех, тренировался по четырнадцать часов в день в течение месяца в лондонской квартире, а затем в январе следующего года отправился в Зальцбург. Он занял первое место на тамошнем конкурсе, обойдя сорок восемь других участников со всего мира, исполнив Четвертый фортепианный концерт Рахманинова, произведение, которое он должен был сделать своим собственным в последующие годы.
Его дедушка был там в течение семи дней фестиваля, а после, когда все остальные ушли, он взял два бокала шампанского на балкон, где Микали стоял, глядя на город.
«Теперь мир — твоя устрица. Они все захотят тебя. Как ты себя чувствуешь?»
— Ничего, — сказал Джон Микали. Он отпил немного ледяного шампанского и внезапно, без всякой видимой причины, увидел, как четыре феллага обходят горящий грузовик и смеются, направляясь к нему. — Я ничего не чувствую.
В последующие два года темные глаза смотрели с бледного красивого лица на плакатах в Лондоне, Париже, Риме, Нью-Йорке, и его слава росла. Газеты и журналы много писали о двух годах его службы в легионе, о его наградах за храбрость. В Греции он стал чем-то вроде народного героя, так что его концерты в Афинах всегда были значительными событиями.
И все изменилось в Греции теперь, когда полковники были у власти после военного переворота в апреле 1967 года и ссылки короля Константина в Рим.
Дмитрию Микали было семьдесят шесть, и выглядел он на все это время. Хотя он по-прежнему проводил вечера открытыми, на них присутствовало мало людей. Его деятельность от имени партии «Демократический фронт» делала его все более непопулярным в правительстве, и его газета уже несколько раз была запрещена.
«Политика», — сказал ему Микали во время одного из своих визитов. «Это нонсенс. Зачем создавать себе проблемы?»
«О, у меня действительно все хорошо». Его дедушка улыбнулся. «То, что вы могли бы назвать привилегированным положением, иметь внука, который является международной знаменитостью».
— Хорошо, — сказал Микали. «Итак, у вас у власти военная хунта, и им не нравятся мини-юбки. Ну и что? Я бывал в местах и похуже, чем сегодняшняя Греция, поверь мне».
«Тысячи политических заключенных, система образования, используемая для идеологической обработки маленьких детей, левые практически уничтожены. Похоже ли это на дом демократии?»
Ничто из этого не оказало ни малейшего влияния на Микали. На следующий день он вылетел в Париж и в тот же вечер дал сольный концерт Шопена, благотворительное мероприятие в поддержку международных исследований рака.
Его ждало письмо от его лондонского агента Бруно Фишера о предстоящем осенью турне по Англии, Уэльсу и Шотландии. Он провел некоторое время, обдумывая это в своей гримерке после концерта, когда раздался стук в дверь, и на сцену заглянул швейцар.