Навечно в грёзах (СИ)
Последний, кстати, сегодня вновь ко мне пожаловал. Впервые за долгое время. И хорошо, что не появлялся, не лицезрел финальные стадии моего отчаяния. Отрицание, злость, торг он успел застать сразу после того, как не без удовольствия рассказал мне о безумном поступке моей девочки. А вот адская депрессия, тревога за любимую, подтачивающая изнутри, — их злорадный ушастый не увидел. И лишь долгожданное смирение всё никак не наступит.
Сегодня Кирион впервые пришёл ко мне трезвый. Ахуенчик! Что празднуем? Может, Амайя вернулась? Может, отправила его выпустить меня? А что? При ней-то этот трус бухать точно не решится. И выглядит он как никогда странно. Хмурной весь, подавленный, но при этом довольно нервный и дёрганый. И где его бывалая эльфийская выдержка? Не он ли часами у меня тут рассиживался, весь такой неприступный, умиротворённый, молчаливый?
Теперь же ушастый неуверенно подошёл к решётке и, прикрыв глаза, что-то тихо прошептал. Едва заметная глазу розоватая пелена, окутывающая решётку призрачным облаком, шумно задребезжала и со звоном бьющегося стекла пала. Рухнула на пол, рассыпаясь миллионом мелких мерцающих кусочков. А далее они и вовсе исчезли с пола, будто растаяв в свете ближайшего факела. Похоже, что я только что в очередной раз стал свидетелем того, как с клетки снимается защитное заклинание. Эффектно, ничего тут не скажешь. И, раз он его снял, значит, я — прав, значит, Амайя велела привести меня к ней! Только от одной этой мысли сердце гулко забилось в груди, дыхание участилось, и я весь в предвкушении подорвался к двери клетки. А ушастый, так и не отворив её, развернулся, прошёл к скамейке и сел.
С нескрываемым недоумением смотрю на замок на двери, на ушастого и снова на замок. Да что, нахуй, здесь происходит? Наконец эльф подал голос.
— На что ты готов ради своего ребёнка, коль на чувства Амайи ты давно забил?
Забил? Я молниеносно вцепился в решётку и, едва сдерживая ярость, процедил сквозь зубы:
— Всё, что я сделал, и было ради безопасности Амайи! Иначе сейчас бы её братец пускал её по кругу! А что сделал ты для того, чтобы она не отправлялась на войну?
Громко хмыкнув, ушастый вальяжно откинулся на спинку скамьи и смерил меня презрительным взглядом.
— Помнится мне, мы ещё в мой прошлый визит порешали, что теперь Амайя не моя, а твоя проблема. Но, если ты от неё отказываешься…
Улыбается, мразь! Обречённо, но всё же скалится. Знает, что, будь моя воля, ни на метр от себя не отпустил бы. Запер бы её где-нибудь в безопасности.
— Слюни подбери! Даже если я сдохну, тебе с ней точно ничего не светит, ушастый! Не потянешь!
Гадёныш тут же поменялся в лице, смотрит на меня уже тяжёлым, удручённым взглядом и молчит. Не отвечает на колкость. Да что за хуйня тут творится? Конец света, что ль, настал? Зачем заклинание снял, если не выпускает?
И, да, теперь я, похоже, понял. Это у эльфов фетиш такой: приходить в темницу к пленнику с грустным выражением лица, мол, в полдень ад разверзся, и мы все скоро сдохнем, но при этом умиротворённо рассиживаться на скамье и молчать. И пусть несчастный пленник сам гадает, какой пиздец на этот раз случился. Вот и сейчас только после пяти минут грёбаного молчания ушастый наконец заговорил.
— Три недели назад Амайю похитили орки. Дэйн, находящийся в лагере на границе Тартаса, подтвердил эту информацию. А сегодня на главной площади сообщили, что она мертва.
Вам когда-нибудь сообщали трагичную весть? Новость, которая за доли секунды жадно отбирает у Вас весь смысл существования? В эти первые секунды ты ещё не до конца осознаёшь всю хуёвость ситуации. Сердце ещё не успело замереть, заныть, словно нашинкованное иглами. Мозг ещё не сгенерировал возможные версии Вашей дальнейшей никчёмной, бессмысленной жизни. В эти самые секунды единственное, что ты знаешь наверняка, — это то, что в скором времени придёт полное осознание, и ты не сможешь двигаться, дышать, жить. И поэтому, обезумев от горя, ты подрываешься крушить всё вокруг уже сейчас.
Услышав о смерти моей Ами… вместе с голубоглазым смыслом жизни меня покинул и рассудок. Более ничего не слыша вокруг, я, словно одичалый, безуспешно бился о дверь решётки. А поняв, что силой её не открыть, я полыхающими ладонями раскалил прутья докрасна и раздвинул их. Далее эти самые ладони, сжавшись в стальные кулаки, принялись безудержно избивать первого, кто попался в поле зрения — гонца плохих вестей. Поначалу ушастый отбивался довольно резво. Я даже пропустил пару-тройку его ударов. Но это лишь подстегнуло мою лютую ярость, и я полностью потерял над собой, а также над своей силой, контроль. Под мощными ударами сжатых кулаков периодически вспыхивало жаркое пламя. Пламя, которое охватывало одежду уже ослабевшего избиваемого.
Загоревшись, мой невольный освободитель перестал сопротивляться побоям, а я продолжал методично отбивать его отрешённое лицо в кровавое месиво. Удар за ударом. Только его разбитая рожа перед глазами и мои кулаки в крупных кровоточащих ссадинах.
Так продолжалось до тех пор, пока один из этих ударов не попал в худое женское личико. Белокурая хрупкая девушка, словно пушинка, отлетела в угол помещения, а я отпрянул от своей полыхающей жертвы. Офелия — так, по-моему, звали эльфийку, — она, как оказалось, уже какое-то время находилась в темнице. И, судя по ссадинам на её руках и лице, она определённо пыталась остановить драку… избиение друга. А я, поглощённый собственным горем, не заметил девчонки. До этого момента в глазах была лишь непроглядная тьма, и только сейчас эхом вспомнились её громкие мольбы остановиться. Её безуспешные попытки оттащить меня от горящего эльфа, и то, как самоотверженно она заслоняла его собой.
Едва поднявшись на четвереньки, эльфийка мгновенно кинулась к горящему заживо Кириону и, прижавшись собственным телом, потушила на нём пламя. А после, бережно обняв за шею, хаотично зацеловала в обгорелое кровавое лицо. Возможно, если бы не она, я бы не смог остановиться, вынырнуть из вязкого забвения и разглядеть, что я творю.
Убедившись, что форма её друга уже не полыхает, а он сам тяжело, но всё же дышит, она обернулась и со всей ненавистью, на которую только была способна, заорала на меня:
— Зачем? За что? Не хочешь лететь за Амайей, мог бы просто сказать!
Лететь за Амайей? Нихуя не пойму! Они хотели, чтобы я забрал её тело? Конечно, хотят похоронить, как положено.
Ошарашенный её словами, сказанными в праведном гневе, я лишь повторил за ней:
— Не хочу лететь?
На что рассвирепевшая эльфийка завопила пуще прежнего:
— А как это ещё понимать? Он ведь пришёл выпустить тебя на волю, чтобы ты её спас! — Спас? Спас. Спас! Как можно спасти мёртвого? Суеверные отсталые эльфы… Думают, если не захоронить по традициям, душу ушедшего уже не спасти? — А я подготовила свободный путь по коридорам, поставила проверенных эльфов.
Я, охуев с услышанного, в глубоком непонимании пялился на эльфийку, обнимающую друга тонкими руками, а она всё продолжала закидывать меня миллионом вопросов, ответов на которых у меня не было.
— Почему ты ещё здесь? За что избил и поджёг Кириона?
Севшим голосом машинально ответил:
— За то, что не уберёг её и малыша. — Девушка моментально задохнулась в возмущении, а я продолжил: — Не жилец я больше. Не хочу без неё.
— Так найди её и вызволи из плена, дебил! — С любовью глянула на поджаренного эльфа на руках и снова с ненавистью — на меня. Заорала: — Нет, не дебил! Ты долбоёб! Где тот демон, который весь поход в Тартасе вытаскивал Амайю с того света? Или трусливо ждёшь, чтобы это сделал кто-то другой?
Вызволил из плена… говорит так, будто Амайя жива. Но ведь Кирион только что сказал…
Я мгновенно упал рядом с изрядно испугавшейся девушкой на колени, вцепился в её хрупкие плечи и полностью пропавшим голосом прохрипел:
— Она жива? Отвечай мне. Амайя жива?
Лютая ненависть вперемешку с нескрываемым испугом, а после осознание чего-то очень важного отразились на её лице. Озарение. И девушка с облегчением в голосе ответила: