Княжна (СИ)

Князева решила ничего не говорить, чтобы заново не сцепиться — и без того в воздухе едва искры не летали. У Ани забилось что-то по рёбрам так, словно думало или на свободу вырваться, или грудину пробить, как молотком; она в молчании снова посмотрела на спуск в метро.
Мужчина чиркнул зажигалкой, бросил пачку на сидение соседнее, которое полагалось для Оли. Саша прикурил, поправил волосы, что открывали высокий лоб с одной единой морщинкой, появляющейся только, когда брат улыбался искренне, и сказал, смотря на светофор перед ними.
— Всё-таки, не просто так я тебя искал.
— И чем я могу быть полезна?
Красный свет на светофоре сменился на желтый. Саша взял крепче руль, готовый в следующий же миг вдавить педаль газа чуть ли не в пол.
— Своими познаниями в немецком.
Анна отвернулась от окна, закончив рассматривать спуск на Арбатскую станцию, и ровно тогда Белый поехал вперёд. Инерцией девушку чуть назад прижало, выдавливая из лёгких пару глотков воздуха.
Князева себе дала секунду, чтобы привыкнуть к мелкой давке, и подтянулась к водительскому сидению, на двоюродного брата взглянула. Нутром подобралась, готовясь к пояснениям, от обилия которых голова могла попросту расколоться. Грецким орехом.
Саша хмыкнул — зацепил, всё-таки:
— Есть местечко одно… Неподалёку от Петровского парка, тебе близко будет. Одна частная организация. Творческая. Ты, думаю, им подойдёшь.
Внутренние органы стали напоминать ком дешевой жевательной резинки — все смялись, слиплись воедино так, что не отсоединить, не расставить по местам. Очень уж подозрительно звучало из уст Саши что-то про «частную организацию»; он так и бандитскую группировку обозвать мог.
А самой Князевой влезать в эти разборки совершенно не хотелось. Ей хватало вскользь их касаться, спрашивая иногда у Пчёлы, как дела «на работе».
Она на Белова посмотрела прямо, точно думала глазами, и по цвету, и по проницательности напоминающие лазеры, его предложение на безопасность проверить. Девушка обняла спинку пустого пассажирского сидения и спросила, тайком смочив горло пенообразной слюной:
— И… что именно это за компания?
— Так, — махнул рукой Саша, не догадываясь, что у Анны от этого жеста кислород из крови пропал. — Частный театр. Там постановки устраивают. Но они, скажем так, не столько местным интересны, сколько иностранцам.
— Туда приглашают германцев?
— Ух ё, я думал, «немцев» только «немцами» зовут!.. — воскликнул с совсем неуместным удивлением Белый. А потом, почти кругом прокручивая руль «мерса», кивнул. — Их самых.
Она укусила внутреннюю сторону щеки так, что не удивилась бы, почувствовав на языке привкус металла. Аня откинулась на заднее сидение, скрестила руки на груди; почудилось, что на запястьях затягивались в неспешке, почти ласке веревки, дёргаемые хитрым кукловодом.
Дорожка, на которую Князеву толкал Саша, казалась ей откровенно скользкой. Покрытой коркой льда. Частный, негосударственный театр, где устраивают постановки исключительно для иностранцев, живущих у берегов Рейна и Майна… Кому он тут нужен? Вероятно, ещё и билеты недешевые — законы разваливающегося по кирпичикам, по отдельным республикам Союза все ещё запрещали оборот иностранной валюты. А рубль катился вниз — или вверх?.. — под силой тяжести гиперинфляции. И если покупать билеты — то за миллионы, которые завтра превратятся по ценности в тысячу рублей.
И то, если очень сильно повезёт.
Анна лицом не изменилась, но в душе нахмурилась так, что кожа на лбу пошла вертикальными складочками. Как-то нечисто получалось. И, что, действительно немцы приезжают только для того, чтобы посмотреть постановку какого-то там театра московского? Театра, какого у них в Берлине, Дрездене или Нюрнберге и так хватает?
Слабо верится. Что им делать в стране, близкой к дефолту?
 Аня посмотрела на выезд к Садовому кольцу. Подумала, что под видом спектаклей, проводимых для… «укрепления международных связей», кто-то чем-то нелегальным занимался — попросту говоря, отмывал деньги.
В голове щёлкнуло, как мелким электрическим разрядом. У Князевой ноги похолодели мертвенно, чего при жаре быть физически не могло, и секундная догадка стала прочной, такой, что вообразить другую причину существования мнимого театра у Петровского, стало попросту глупым.
 
Театр — это лишь прикрытие. Самый сок — за занавесом сцены.
Она взглянула на Сашу, надеясь взор свой оставить таким же заинтересованным. Волнение вынудило Анну в предплечья впиться с отчаянием утопающего, хватающегося за соломинку.
Лицо Князевой сошлось в напряжении, которое Саша принял за сомнение. И заговорил, обещая:
  — Работёнка у тебя не пыльной будет. Сценки там на русском играют, актёры-то наши, но немцам понимать надо, что на сцене происходит. Ты просто под запись будешь сценарий читать, а Гансы эти, Изольды-Мазольды постановки в наушниках смотреть будут.
— Откуда такая уверенность, что «работёнка» точно будет? — спросила настороженно Анна. Под каблуками босоножек чувствовался не пол дорогой машины, а грёбанное минное поле.
Белый усмехнулся. Затянулся, смотря на полосу дороги, что бежала под колесами его иномарки.
— Потому, что возьмут тебя. Хоть где-то такого смышленого носителя языка ценить должны.
У Князевой дрогнуло всё внутри. Эти удары, которые за эти семь минут разговора с Белым стали привычными, успели наставить девушке синяков, но изнутри. Она прибилась плечом к стеклу машины; за окном проносился Тверской, и девушке вдруг стало казаться, что Саша её вез на верную смерть.
Она посмотрела на брата, который курил, максимально довольный собой, и, кажется, ждал от сестры «спасибо» в сопровождении хлопков в ладоши и звонких поцелуев в гладко выбритые щеки.
Какая-либо благодарность застряла в горле Анны рыбьей костью.
Пчёла перешел КПП — как он его называл — без каких-либо проблем. Молодой паренёк, взятый Космосом на роль «секьюрити», даже привстал с места, когда увидел Виктора Павловича. Тот усмехнулся, засовывая меж челюстей «СаМца», и, уже поднимаясь на лестницу, кинул себе за спину:
— Вольно.
Пчёлкин со смехом от незадачливой своей остроты прикурил на первом же пролёте и порадовался, что Лапшин — тоже заядлый курильщик — не стал в офисе устанавливать датчики дыма. Витя затянулся глубоко, глотая дым с жадностью. Горечь закружилась на кончике языка приятной терпкостью, ставшей привычной ещё в старшей школе.
Мужчина задержался на секунд десять. Посмотрел на прогоревший табак на кончике сигареты и, оглянувшись, стряхнул его в цветочный горшок.
Витя поднялся ещё выше по лестнице в более, чем хорошем настроении — разве что не пел себе под нос песенку про «тили-тили, трали-вали». Со второго пролёта заприметил Людку, сидящую на своём посту. Девушка в зеркало смотрелась, поправляя волосы, собранные в высокий хвост, и явно на потом отложила свои обязанности из разряда «подай-принеси».
Витя зашёл в приёмную и намеренно громко сказал:
— Люда, кофе!
Та подскочила так, словно не на компьютерном кресле сидела, а на электрическом стуле. Девушка подняла глаза и, спрятав зеркало за какими-то бумагами, которые потом, вероятно, спутает, запричитала:
— В-Виктор Павлович, а я… Пока Космос Юрьевич ничего не сказал, и…
Он снова затянулся. Заприметил, как у секретарши забегали глаза из угла в угол при упоминании Коса, которое её сделало красной. Подобно варёному раку. Захотелось отпустить острую шутку, сказать девчонке к Холмогорову самой подняться, чтобы и себя, и его занять чем-нибудь интересным, и посмеяться с того, как Люда проглотила в шоке язык.
Она попыталась ещё что-то ляпнуть, как-то оправдать себя, но Витя быстро потерял к её стеснению интерес. Мужчина наклонился к пепельнице, привычно стоящей на кофейном столике возле кабинета Белова.
Пчёла указал тлеющим кончиком сигареты на дверь:
— Фил там?
— Да! — воскликнула Люда так, что сама смутилась. Она присела на стул, на мужчину посмотрела, затараторив вдруг: — Александр Николаевич сказал, чтобы вы обязательно с Валерием Константиновичем обсудили какие-то договора, оставшиеся ещё после Артура Вениаминовича. Очень настаивал. Так… вы будете кофе?