Княжна (СИ)

»…ведь именно с их молчаливого согласия и совершаются все преступления…»
Она провела параллель. Попыталась завязать уголки платка, что вышло вдруг просто отвратительно неряшливо, и себя этой самой равнодушной серой массой почувствовала.
Вот, какой толк был в её возмущениях, если они не выходили за пределы семьдесят второй квартире на Остоженке?
Князеву замурашило вплоть до трехсекундного озноба; она, бесспорно, не ставила себя в один ряд с каким-нибудь Чикатило, но отчего-то посчитала себя не менее виновной, чем паскуда, которой почти год назад огласили приговор, но в действие ещё не привели.
Платок красный в черно-белую клетку бугорком сбился у темени Анны, слишком сильно облегая собранные в пучок волосы. Князева на голову свою посмотрела с недовольством явным, и отвратительно жаркая волна прокатилась под водолазкой, пальто, оставив после себя испарину.
Захотелось кинуть в зеркало что-то тяжелое и, желательно, тупое.
— Вообще не пойду сейчас никуда, — проскрежетала сквозь зубы Князева, но не громко, чтобы Пчёла не услышал. Кого-кого, но его дёргать нехарактерными капризами точно не хотелось.
Витя, вероятно, и без того с утра самого заметил мрачный взор Анны, что шёл вкупе с молчаливостью девушки, которая за завтраком обычно соловьём с ним заливалась.
Она выдохнула, голову запрокидывая к потолку. Кровь стала горячее, но нужно было дыхание перевести, чтоб к концу дня не закипеть окончательно, не взорваться Чернобыльской электростанцией.
Им обоим сегодняшний день надо просто вытерпеть. Князевой — постараться недовольства своего не показывать, публично возрадоваться за новоявленного христианина, Ивана Александровича, и стопку кагора за здоровье троюродного племянника опрокинуть. Пчёлкину — не дать Анне лишнего повода, чтоб огрызнуться гиеной, и сдержать, в случае чего, девушку свою, поймать момент, чтоб в сторону её отвести, дать минуты-две на успокоение.
И они оба это понимали. Сомнений не было. Потому Аня, прикрыв в тяжести глаза, сняла платок. Прошлась расчёской по передним прядям, что растрепались от попытки правильно волосы спрятать, и заново принялась покрывать голову.
Витя вышел со стороны спальни, готовый к выходу даже больше Аниного.
Мужчина её выглядел… прекрасно — слово клишированное, Ане оно не нравилось, потому что считала прилагательное это из-за излишней гласности лишенным искреннего его смысла, но Пчёла действительно был безукоризнен. Белая рубашка, какую надевал по большим праздникам, чуть ли не хрустела, брюки ему были в самый раз, и стрелки, какие Аня выглаживала вчерашним вечером, не смялись. Пиджак в серую клетку хоть и стар был, — девушка его ещё с девяносто первого года помнила, со свадьбы Сашкиной!.. — но идеально подходил к классическому комплекту «белая рубашка — черные брюки».
Она чуть сдержалась, чтоб не облизнуться.
— Отлично выглядишь, — проговорила девушка и вернулась к сверх-увлекательному занятию. Перекинула платок через плечи, чтоб он возле шеи складкой не сбился, и стала концы перекручивать, обматывая их возле шеи.
Пчёлкин в ответ улыбнулся так, что Ане приятно тепло стало, — ничего общего с липким жаром переживаний, оставляющим на пояснице испарину — и к девушке со спины подошёл. Рука поясом легла на живот Князевой, сам Витя поцеловал её в плечо.
Аня поцелуя не почувствовала за толстой твидовой тканью, но одного взгляда в зеркало на прикрытые, как в блаженном спокойствии, глаза Пчёлы хватило, чтоб у девушки от места касания чужих, но в то же время до головокружения знакомых губ прошлась приятная дрожь.
— Стараюсь соответствовать княжеской персоне.
Она хохотнула коротко, заткнула болтающийся край платка в небольшую петлю.
— Подарок собран ведь?
— Со вчерашнего дня в багажнике лежит, — кивнул ей Витя, распрямился. Посмотрел в зеркало, гладь которого помнила их с Княжной с девяносто первого, каждый их такой совместный взгляд, каждую мысль на двоих. Анна поправила платок.
Наконец он лёг, покрывая голову, так, как ей того и хотелось; в меру прикрыто, в меру свободно — чтоб горло не передавило.
 
Князева собралась застегивать пальто. Она почти наклонилась к пуговице нижней, как вдруг Пчёла к себе развернул.
Руки его теплые, крепкие, за локти взяли Анну, на миг забывшую лицо удержать, удивления не успевшую прикрыть.
Витя кончиком пальца по щеке Князеву погладил, которая ему крестьяночку платком этим напоминала, и чуть к лицу наклонился. Аня замерла, будто напугалась мысли, что мужчина её поцеловать мог. Скажешь кому — засмеют…
В попытке договориться невесть с кем Пчёлкин произнес негромко:
— Это ненадолго.
— Знаю, — кивнула Анна. Раньше, чем Витя попросил держаться, Князева сказала, слова отчеканив чуть ли не офицерской присягой: — Я не дам повода расстроить никого.
— Всем угодить заколебешься, — вдруг забавно нахмурил нос Пчёлкин. — Ты просто рядом будь, Ань, ладно? С остальным… разберёмся, — спросил, обещание давая, Витя. И она, верная, преданная, кивнула ему, сердце защемило внезапно в остро-режущей боли, и щекой Князева ткнулась в палец Пчёлкина жестом домашнего животного, кота, требующего ласки и дающего её в ответ без обязательств каких-либо, по собственному желанию.
Прошли секунды, прежде чем девушка расслышала в просьбе Витиной какие-то приказывающие нотки. Будто он о вещи говорил добровольно-принудительной, говоря держаться его поблизости. Она коротко, но внимательно на него взглянула, рассматривая волосы, уложенные в аккуратности, и догадалась, что мужчина имел в виду.
Быть рядом не только для того, чтоб пожаловаться Пчёле на совершенно чуждое ей крещение, какое посещать не хотела.
Но и для того, чтоб показать явно, с кем она ходит, кто за Князевой стоит.
«Не думает ли он, что за мной слежка?..» — подумала Анна, и сердце снова защемило, но уже не в любви, а в почти забытом к одиннадцатому числу страхе. Он, разбуженный, но ещё сонный, потянулся, хрустя суставами, коварными щупальцами пополз по трахее, холодом цепляясь за стенки горла.
Князевой стоило больших усилий, чтоб во взгляде мыслей своих не показать.
«Нет, глупость. Бек не объявлялся с самого того раза. Бесполезно ему шпионить» — в какой-то необдуманной лихорадке кинула самой себе Аня. Сделала это словно для галочки, чтоб хоть как-то себя утешить; на то, что разворошенный глупой догадкой мозг выкинул порядка десяти контраргументов на эту позицию, она мыслями заткнула уши.
 Не сейчас. Правда, глупость иначе! Бек не дёрнется, пока Анна в окружении бригады, у которой суммарный охранный конвой численностью превышал президентскую охрану. Бояться рядом с Пчёлой, Косом с Филом, рядом с Сашкой — для ребят же оскорбление серьёзное, какого Князева не планировала себе позволять даже в самой дурной ситуации, детали которой в голове отказывались рисоваться.
Потому девушка, чуть ли не силой приказав себе плохие мысли, всяческие замыслы из головы выкинуть, выбить, кивнула Вите своему. Она взяла его за руку, близкую к лицу своему, и, смотря прямо-прямо в глаза, уверила Пчёлкина:
— Буду.
И ответом Князевой была улыбка. Снова мягкая, сладкая, располагающая. Такая, которую спустя не один месяц, даже год, хранишь в памяти, на отдельной «полочке» в черепной коробке. Аня взглядом уткнулась в совершенно очаровательные, почти мальчишеские ямочки на щеках Витиных, и тогда добавила от сердца вещь совсем искреннюю, которую не хотела обдумывать и как-то анализировать:
— И не только на крестинах рядом буду. И завтра, и через месяц, и через два… — рассмеялась смехом беззаботной старшеклассницы, которой не была никогда.
— Ты ещё устать от меня успеешь, Пчёлкин.
На миг Князевой показалось, что «установка» её Витю окунула в мысли какие-то его, до каких Анне додумываться смысла не было; Пчёла на миг от реальности будто отключился. Но эта плёнка задумчивости с глаз Пчёлкина пропала так же быстро, как и появилась. Князева даже удивиться такой реакции Витиной не успела.