Княжна (СИ)

Он вдруг оказался за её спиной, но не задержался там; протянул только из-под руки Ани свою ладонь, забирая с раскрытого портсигара самокрутку с крепко пахнущим табаком, и снова принялся круги наворачивать.
— Первой мыслью было, что вы — его любовница. Каюсь, — признался Вагнер, как на исповеди прижимая ладонь к груди, когда Анна в возмущении вскинулась и на мужчину посмотрела так, будто они на равных были, будто взором убить могла.
Герр только продолжил благочестиво лепетать, сверкая гранями православного кольца:
— Каюсь перед вами, Александром и его женой, с которой он тогда только-только обручился!.. Но, увы, именно такая мысль посещает в первую очередь, и это не к вам претензия. И даже не ко мне, вот поверьте. Всё дело в менталитете… Но упустим, верно? — вдруг предложил Кристиан и наклонил к ней чуть голову.
Анна совсем запуталась, что для неё было и оскорбительно. Сердце билось о рёбра подобно птице, заточенной в клетку, но птице слишком умной, пытающейся понять, где дверца находилась, и оттого ударялось о рёбра сильно, но с большими перерывами.
Она кивнула, понимая ясно, что Кристиан играл с ней в какую-то игру, правил которой Князева не знала даже примерно.
Это злило, потому что сильно Анну ограничивало в её попытках хоть как-то просчитать свой следующий ход.
— Мало того, что вы оказались родственницей Белова, вы только сильнее укрепили свои позиции тем, что вступили в отношения с другим криминальным авторитетом, чью важность преуменьшать тоже ни за что нельзя, — протянул Вагнер.
Князевой те слова горло сдавили руками крепкого каторжника. Анна снова посмотрела на Кристиана, не поднимая голову, и уже нисколько бы не удивилась, если бы Вагнер сказал, чем она сегодня завтракала.
Колени едва не выгнулись в обратную сторону, когда герр произнёс с особым давлением хорошо знакомое, любимое ею имя:
— Виктор Павлович Пчёлкин, бесспорно, одна из важнейших фигур современной криминальной Москвы. Будучи избранницей Пчёлы, двоюродной сестрой Белого, вы стали чуть ли не неприкасаемой персоной, способной жить, как за каменной стеной. Но вместо того, чтобы листать новомодные журналы и примерять платья, вы выбрали работу. Тем более, в сфере искусства, в котором любое проявление инициативы жёстко критикуется ценителями… Смело, похвально! — вдруг чуть громче обычного сказал Вагнер, отчего у Анны в напряжении, в котором находилась непривычно долго, дрогнули ресницы.
Герр затянулся, «смачивая» горло дымом, когда Князева поняла, что инициатива была полностью в руках босса. Он крутил их разговором, как хотел, не давая ей толком и слова вставить, менял темы, как то было угодно.
Потому, что имел власть — как и «по документам», так и по самоощущениям.
Анне это не нравилось совершенно. Она отвела взгляд в сторону гобелена, какой, как ей казалось, не вписывался в строгий интерьер кабинета обилием орнамента, и приказала себе срочно собраться. Перестать быть бесхребетной соплячкой, пластилином, какой Вагнер сминал, как ему было надо.
«Покажи зубы, Князева, ты же это умеешь!..»
Аня морально подготовилась ставить Вагнеру ультиматум, — или он говорит, чего хочет от неё, или Князева прекращает заслушивать своё максимально полное досье — но Вагнер вдруг сказал:
— За это, думаю, вы и нравились Сухоруковой. А вместе с тем — и мне, — и раньше, чем Анна уже более, чем основательно, успела подумать «не то», поправился: — Вы не представляете, Анна Игоревна, как мало сейчас людей, отдающих всех себя работе. Тем более, работе такой творческой!..
— Вы не выглядите человеком, которого искренне волнуют творческие успехи «Софитов», — сказала девушка мысль, крутящуюся в голове ещё с первого рабочего дня, и по резко оборвавшемуся говору Вагнера поняла, что не просто зубы показала.
Она хорошо укусила директора.
На миг Анна напугалась, что из кабинета не выйдет, что ей в голову выстрелят сейчас, и единственным свидетелем убийства будет секретарша, сидящая по ту сторону двери. Но Вагнер вдруг дёрнул уголком потресканых губ.
 
Князевой показалось, что этим жестом он попытался скрыть удовольствие:
— Откуда у вас такое убеждение? — спросил совершенно спокойно. Анна встретила взгляд босса, пояснила:
— Вы никогда не появляетесь на пьесах, — и, поняв вдруг с ужасом, что это был единственный её аргумент, принялась говорить-говорить-говорить. Всё, что только в голову приходило, чтобы только не молчать, не вернуть Вагнеру инициативу:
— Вы даёте деньги на развитие театра, но, признаться, создаётся видимость, что вы этим занимаетесь только для того, чтобы… «отвязаться», сделать бухгалтерию чистой. А на самом деле «теневая» сторона «Софитов» приносит вам куда больше… удовольствия.
— Потому, что на «теневой» стороне «Софитов» у меня — одна из главных ролей? — вдруг подхватил Вагнер, обрывая Анну. Хмыкнул, кивнул, снова сделал улыбку Саши Белого: — Да, в чём-то вы правы; изначально театр создавался в качестве прикрытия одного из основных теневых каналов северо-западных районов Москвы.
Анна не удержалась и дёрнула уголком губ в усмешке; подумаешь тоже, Америку открыл!..
Кристиан стряхнул пепел и вопреки её стараниям снова вернул себе роль всезнающего рассказчика:
— Но в милиции, как бы я её не любил, в последнее время работают не совсем дураки. И явно бы районы управления внутренних дел заинтересовались театром, в котором не идут постановки. Пришлось создавать, имидж, прикидываться, что «Софиты» — не более чем принадлежащий частнику театр.
— И они поверили?
— Первые полгода кошмарили проверками, — признался, дёрнув щекой, Вагнер. — А потом успокоились; бухгалтерия у меня всегда была чистой, спектакли шли, даже исправно набирали три четверти зрителей от общего зала. Иными словами, нет повода для подозрений и облав. Но и, признаться, к тому времени я прикипел к сотворённому детищу. К девяностому году в «Софитах» появились толковые люди, любящее своё дело — такие, как Сухорукова. Тогда театр и заиграл красками. В особенности, для меня.
Герр говорил всё так же мягко, но потом взор вдруг поднял, на Анну смотря с совершенными льдами в зрачках. И тогда девушку озноб прошил от холода металлической тени, мелькнувшей во взгляде Кристиана:
— Потому, Анна, не стоит думать, что «Софиты» для меня — лишь дойная корова.
Следовало бы, вероятно, склонить голову, подобно провинившейся крепостной крестьянке, и залепетать извинения многочисленные. Только подобное проявление диалога Князева считала унизительным и для себя, и для герра; его бы явно утомил поток бескрайних «простите», «я была не права», «вы совершенно не такой»…
Аня встретила взор Вагнера и пошла почти что ва-банк:
— Я думала, что вам тоже будет интересно узнать, какое первое впечатление вы на меня произвели, герр Вагнер.
Кристиан посмотрел на девушку, словно ослышался, но моргнул глазами — помощница Сухоруковой смотрела так же прямо, так же сдержанно. Она словами крайне умело вернула ему собственную отравленную стрелу.
И тогда он усмехнулся. Почти что с гордостью.
— Вы знаете, почему я пригласил вас? — спросил Вагнер, резко сменяя тему разговора.
Анна тому, хоть и удивилась, но следующий выдох сделала с лёгкостью; видимо, «прелюдия» кончились, и теперь Кристиан, наигравшись с Князевой, перешёл к делу.
— Не знаю.
— Сухорукова мертва.
Девушка вскинула голову, подобно животному, услышавшему в осеннем пустом лесу выстрел ружья браконьера. Она взглянула на герра, ожидая, — хотя, не ожидая, а мечтая, — что он с её реакции рассмеется, признается в несмешной шутке. Только вот генеральный директор смотрел всё так же прямо и спокойно.
Словно сказал совершенно о чужом человеке, словно каждый день говорил такие утверждения.
— Как «мертва»? — уточнила Анна совсем глупую вещь, на которую сразу же обозлилась; мертва — значит, мертва, и всё тут. Но голос стал сухим в предательстве, какого Князева от себя не ожидала, и, откашлявшись в себя, проговорила: