Хищное утро (СИ)

— Ты похожа на раннюю весну, Пенелопа. Не лезь в это всё. Не надо.
Я задохнулась вспыхнувшей снова яростью, а он усмехнулся:
— Или что, ты не умеешь пройти мимо, каменная девочка?
Нестерпимо хотелось ударить его, потрясти, чтобы вся эта нелепая шелуха бессмысленных слов осыпалась с него, как осенняя листва. Гнев плескался во мне, переливался через край, застил глаза, а Ёши так и сидел, холодный и непроницаемый, и смотрел на меня насмешливо и чуть печально:
— В доме нет запретной магии. Пара книг и деньги, больше ничего. У тебя не должно быть из-за этого особых проблем, и Вито ведь тогда ничего не нашёл.
— Если у тебя есть мастерская в городе, это мало что меняет. Ты держишь стол на чёрном рынке! Это…
— Это ничего особенного. Неклассические отражения, амулеты «на удачу» и прочая ерунда. Маленькие увлечения, которые никак не касаются Рода.
— Это запретная магия.
— И что с того?
— Она называется так, потому что запрещена. Она опасна! Всё это — опасно! Или что же, жертвоприношения тебе тоже — «ничего такого»?
— Это разные вещи, Пенелопа. Есть понятие меры, и я…
— Переходишь её. Границы запретного и разрешённого определены законом! И ты не можешь сам вдруг решить, что вот это недопустимо, а вот это…
Ёши закатил глаза и отвёл взгляд.
Мне нестерпимо хотелось сделать ему больно, но вместе с тем я не могла отдаться этому порыву всерьёз: что-то внутри уже грызло меня кисловатым, шипучим чувством стыда и за нападение горгулий, и за порез на щеке. Старшая Бишиг заботится о чести своего Рода, это верно; и вместе с тем она сдержанна и справедлива, и, конечно, никогда не опустится до физического насилия.
Я должна быть сильной. Я должна быть выше этого. Я должна уметь добиться того, что мне нужно… без всякой грязи.
— Мои отражения — это просто статуэтки. Деревянные фигурки. Они не опаснее какого-нибудь подсвечника.
— Но образы…
— Что образы? Если я нарисую ружьё и повешу картину на стену — ты скажешь, будто оно должно выстрелить? Это искусство, Пенелопа. Это очень мало и очень много вместе с тем. Мне казалось, ты должна понимать. Мне казалось, что ты…
— Хорошо. Хорошо! В Бездну статуэтки. Амулеты? «Ерунда»? Что ещё?
— Амулеты, — послушно повторил Ёши, — «на удачу», «на счастье» и подобное, нефрит и окаменелое дерево в кедре. Скажи мне, что не чертила такого в детстве и не зарывала их в земле под бутылочным стеклом.
Я сглотнула и отвела взгляд. «Секретики» — на удачу, на счастье, на силу и даже, страшно вспомнить, на хорошего мужа, — были маленькой детской тайной, о которой знали решительно все. На стекло нужно было капнуть кровью, а затем ждать, пока космос воплотит в жизнь твоё самое сокровенное желание. Лет в шесть это казалось волшебством.
— Прочая ерунда, — невозмутимо продолжал Ёши, — браслет из можжевелового дерева, на каждой бусине — одно из тридцати двух имён Тьмы. Ловец снов, зачарованный через ро и не сертифицированный. Несколько штук, которые я привёз из друз. Всё это запретное, конечно.
Ему хотелось верить. Пусть это всё окажется и правда… ерундой, без чернухи, без дикого, без страшного. Я извинюсь за горгулий, мы пожмём друг другу руки, и всё станет хорошо.
Но чёрный рынок. Даже если это просто невинное увлечение, зачем тогда ему чёрный рынок?
Но Крысиный Король. Убийства. Хищное утро. Это не похоже на совпадения. Это не похоже на ерунду.
— Магдалина, — отрывисто сказала я. — Тибор Зене. Ты что-то знаешь. И Асджер Скованд… он ведь приходил к тебе?
Ёши вздохнул.
— Я не хотел тебя втягивать.
— Я уже по уши в этом дерьме.
— Мы все, — рассеянно поправил Ёши. — Мы все в нём с ног до головы.
Я хмурилась и смотрела на него в упор. И он, в конце концов, сдался:
— Ты будешь грог? Я расскажу.
  
lviii
 
То, как Ёши готовил, было похоже на колдовство: мягкий плеск алкоголя, тёплый свет, отмеренные на глазок специи, помешивание — три движения по часовой стрелке, одно против.
— Моя сестра умерла год назад, в равноденствие, — сказал он, взбалтывая что-то в тёмной бутылке без этикетки.
 
— Озора?
— Озора Се. После университета она должна была стать Старшей. Я был в друзе, со мной связалась Харита, когда её… нашли.
— Что случилось?
— Сказали: несчастный случай.
Друза — странное место. Там кажется, будто время течёт иначе. Там сам воздух будто другой, пустой, зыбкий, и свет проходит через одиннадцать божественных линз, чтобы стать частью тебя. Там легко забыть… обо всём, раствориться, стать частью космоса.
Ёши нарисовал в друзах много сотен картин — абстракции, которые теперь не удавались ему больше. Там всё сводилось к свету, к чистому чувству, к мгновенной эмоции. И когда загорелось зеркало, всё это — стеклянное, прекрасное, — разбилось.
Следствие установило, что после ссоры с молодым человеком Озора вышла из лаборатории при красильном заводе, где проходила алхимическую практику, но пошла не к станции, а в лес, — и там, похоже, заблудилась и обморозилась. Девушку нашли через двое суток в заснеженном лесу ещё живой. Она умерла в больнице Сендагилея, не приходя в сознание.
Похороны организовывал поверенный: порядочный колдун, которому была чужда эмпатия. Он заказал саркофаг и гордился тем, что удалось найти достойный по хорошей цене, пусть даже его вычурное старомодное оформление мало сочеталось с молодостью покойницы. Девушку нарядили в лучшее платье, волосы заплели в косу и сбрили, и Ёши с трудом узнавал сестру в прибранном лице, черты которого подтянули нитками.
Чужая девушка лежала в бальзаме, будто в священной воде, и спала.
Харита лично привезла к склепу объёмный траурный венок. Несостоявшийся жених плакал и целовал банку, в которую заключили уши Озоры. Свидетели, группа двоедушников, которые её нашли, неловко топтались в дверях склепа и неуклюже выражали соболезнования.
Ёши не мог смотреть на них всех и уехал назавтра же.
А несколько дней спустя, уже в друзе, Озора стала ему являться и говорить странное: про Крысиного Короля, про чернокнижников, про чёрную воду, про проклятия и про то, что весь мир заодно, и сильные, жадные до власти люди ведут его в пропасть.
Что бы она понимала — девчонка-студентка — в том, куда катится мир? Ёши оплакивал её и пил, а она, упрямица, никак не унималась и не хотела вспоминать ни счастливое детство на приморском берегу, ни дельфинов, ни зверинец, ни птиц. Она повторяла из раза в раз: если хочешь почтить мою память, сделай так, чтобы больше никого не убили.
Когда Ёши спросил Хариту: не может ли быть такого, что смерть Озоры всё-таки была криминальной? — Харита отреагировала сочувственно. Я понимаю, сказала она, ваше горе, господин Ёши. Вам нелегко, должно быть, оставаться последним из великого Рода Се. Но все обстоятельства были установлены ясно, весь путь погибшей прослежен. А если она говорит вам что-то иное, помните, что покойные не всегда… объективны. Она замерзала, бедняжка, она могла бредить. Сознание путается. Возможно, вам нужна помощь, господин Ёши? В пансионате на острове Бишиг вы могли бы…
Озора отозвалась на всё это нецензурной бранью, которой не пристало владеть девушке из хорошей семьи. Она говорила, её слова были похожи на бред, и всё-таки они… складывались.
Озора утверждала, что её похитили, и что в организованной группе людей она разглядела толком и узнала одного только Тибора Зене, и больше никого. Ей вычертили ножом на спине отменяющий знак, чтобы заглушить её чары, больше суток держали в камере, а потом — выкинули в снег. Озора слышала, как странные люди говорили о Крысином Короле, об «операции», о будущем, о свободной магии и прочих расплывчатых, странных вещах. Чего хотели от неё? Этого Озора так и не поняла: они ничего не спрашивали и ничего не объясняли.
Крысиный Король? Какая ерунда! Никакой колдун не стал бы работать на Крысиного Короля, это всем ясно. Должно быть, Харита права, и несчастной перед смертью привиделось разное.