Хищное утро (СИ)

Словом, я не люблю пустые слёзы. И публичные проявления непристойных эмоций — тоже: какие бы чувства у меня не вызывал дорогой супруг, они не должны быть показаны в обществе.
Как бы сильно ему ни было на меня наплевать, этого тоже никто не должен видеть.
И я надеялась, наверное, что у Ёши есть хоть сколько-нибудь ума, и что он будет настроен в этом на сотрудничество. В конце концов, ведь ему, наверное, тоже не нужен безобразный скандал? И Род Бишигов теперь — его Род; это и его предки тоже; это его кровь, и как он может не слышать её голос?
Увы, пришла пора признать: мой дорогой супруг, похоже, не способен даже сделать вид, будто ему есть до меня и чести Рода какое-нибудь дело. Он глух и ко мне, и к букве брачного договора, и к шёпоту совести. Не стоит надеяться, что какое-то здравомыслие ещё в нём живо.
Поэтому, получив приглашение на День Королей, я уже не пыталась ни разговаривать, ни уговаривать, ни даже договариваться. Я пришла в мастерскую, где Ёши мучил очередной липовый брусок, и сказала:
— Восьмого февраля вы будете сопровождать меня на празднике.
— Добрый вечер, Пенелопа, — спокойно отозвался он, не опуская инструмента.
— Вы будете трезвы, — продолжала я, сверля взглядом безмятежный затылок, — прилично одеты и принесёте лампаду. Вы подадите мне руку при выходе из машины и будете рядом не меньше половины вечера. Никаких танцев, никаких непристойностей, никаких скандалов. Это ясно?
— Предельно ясно, Пенелопа.
— Вы будете улыбаться. И излучать радость от женитьбы.
— Как скажете, Пенелопа.
Он так и не обернулся. Резак порхал над фигуркой: это было, кажется, какое-то животное, но в резких контурах расчерченного карандашом бруска пока было не понять, какое.
— Я рассчитываю на ваше благоразумие, — припечатала я.
И, прежде чем хлопнуть дверью, услышала безмятежное:
— Хорошего дня, Пенелопа.
Честно сказать, на самом деле тот день был решительно плох, да и вся неделя — не лучше. Я была отчего-то всё время зла, некрасиво сорвалась на Ксанифа, без предупреждения дала студентам контрольную с убийственными задачами, и даже в мастерской у меня всё валилось из рук, — хорошо, что мирный Ларион реагировал на всё философски и бормотал только «аккуратнее, мастер Пенелопа» и «давайте я, мастер Пенелопа».
Виноват в этом всём был, разумеется, Ёши. Мы с ним практически не виделись, зато каждая из этих встреч вбивала мне новый гвоздь в основание черепа.
Мне было толком нечего ему предъявить: он был неукоснительно вежлив, легко отзывался на просьбы передать соль, не выставлял в доме похабщины и даже своих зайцев забрал из ванны и дел не знаю куда. Вместе с тем в каждом его жесте сквозила незаинтересованность, постепенно переходящая в пренебрежение; она звенела в воздухе и жалила оскорбительностью.
А по ночам, — о, по ночам я смотрела его сны, в которых он бесконечно рисовал прекрасную лунную, целовал её руки и перебирал её волосы, и в тех снах играли светом полотна шёлка.
Словом, я ненавидела Ёши и весь мир; ничего удивительного, что в салоне бедная девочка-сотрудница сбледнула лицом, только завидев меня.
— Мне нужно стать красивой, — мрачно сказала я. Горгульи остались на улице, у дверей, и Крошка руками-ножницами собирала с порожка свежий снег, а Бульдог сидел совершенно неподвижно, отчего становился похож на уродливую скульптуру. — Пенелопа Бишиг, запись на четыре часа.
Девочка нашла в себе силы профессионально улыбнуться. Она была, как положено в таких местах, совершенной во всех отношениях: белоснежные зубы, уложенные локоны, стрелки чулков по линейке, и даже светлый твидовый костюм сидел на ней идеально, как на манекене.
В салоне продавали одежду, по большей части — по лунной моде, из-за чего вся рецепция была завешена пышными полупрозрачными тканями и мелкими кристаллами. Над изящной мягкой кривулиной, изображающей диван, висели многорядной натянутой гирляндой фотокарточки с мехами, газовыми шароварами и провокационными вырезами, запечатлёнными на дорогих клиентах; у единственного манекена были пышные перистые крылья, безглазое лицо расписали розовыми блёстками, а в роли одежды выступало облако засушенной лаванды.
 
— Мне что-нибудь… поконсервативнее, — пояснила я, пока сотрудница распиналась, как глубоко мастера салона погружены в последние новости друз. — Мой муж носит халаты, мы собираемся на важный праздник, хочу, чтобы наши образы гармонировали.
— Халаты?.. — недоумённо переспросила твидовая фея, позволив своей улыбке на мгновение угаснуть.
Я кое-как объяснила, как устроена одежда Ёши, и девушка просветлела лицом:
— О, вероятно, вы говорите об онциуонуно. Полотна-скрывающие-суть-но-отворяющие-разум. Это нейтральные одежды двора северной жрицы, повседневные ткани расписывают абстрактными неконтрастными узорами, праздничные расшивают камнями и стеклярусом. Пройдёмте!
Вместо примерочной здесь был небольшой зал, весь состоящий из зеркал: они были и на стенах, полу и потолке, и свет софитов многократно в них отражался. Я стянула с себя кольчугу и обе рубашки, кожаную и нижнюю, плотные штаны и шерстяные чулки; стряхнула ботинки, — и осталась в одних трусах.
— Символическая геометрия в основе учения Луны не предполагает искусственного конструирования гармонии, — щебетала девушка, порхая вокруг меня с сантиметровой лентой и быстро-быстро вписывая цифры в свой блокнот. Она была двоедушницей, но весь Лес из неё, кажется, выветрился под влиянием этих эфемерных красот. — Одежды — лишь призмы, усиливающие внутренний свет, и они не создают красоты, а подчёркивают игру оттенков, как огранка драгоценного камня. Если ваши души в гармонии…
На этом моменте я перестала слушать.
— …мы можем подчеркнуть вашу искру, чтобы…
Теперь она прикладывала ко мне отрезы тканей. Цвета менялись так быстро, что у меня рябило в глазах.
— Итак, чего бы вам хотелось? И что наденет ваш супруг?
— Я велела ему быть в чёрном.
— Антрацит или уголь?
Я пожала плечами.
Особенных пожеланий у меня не было, — кроме, разумеется, того, что итоговый результат должен был быть не только лунным, но и пристойным с точки зрения колдовского этикета. Все прошлые года я приходила на День Короля всё в той же кольчуге, но теперь это казалось слишком яркой иллюстрацией к вялотекущему семейному конфликту.
К счастью, девушка в твиде оказалась действительно хороша в своём деле: она даже взглядом не отметила ни мою стрижку, ни отсутствие груди, ни мой категорический отказ от прозрачных тканей. Она примеряла на меня вещи, которые по какому-то недосмотру Тьмы назывались платьями, а были то конструкцией из лент, то автомобильным чехлом, то резиновым цилиндром, — но все эти варианты отклоняла сама и достаточно быстро, чтобы ужас не успел отразиться на моём лице.
— Вам подойдёт что-то сдержанное, — наконец, сказала она. — Что-то, что подчеркнёт вашу жёсткость…
Возможно, «мою жёсткость» следовало бы смягчить, а фигуру — подправить накладками в стратегических местах, но сакральная геометрия Луны не предполагала таких манипуляций. Довольно скоро я оказалась окружена ворохом прямых ниспадающих платьев, в которых от моды друз если и было что-то, то разве что ткани. Некоторые из них оказались вполне приемлемыми, и я в конце концов остановилась на текучем белом платье с открытой спиной. Оно было похоже скорее не на одежду, а на отрез расшитой матовыми пайетками ткани, собранный на фигуре: вместо плеч здесь были шёлковые ленты, а на пояснице лежала серебряная цепочка, задающая форму лифу.
На мне это выглядело… странно, но даже отчасти неплохо. По крайней мере, я не была ни куколкой, ни иллюстрацией из исторической книги, ни абстрактным портретом, — и на празднике это будет смотреться достаточно уместно.
— Великовато, — резюмировала девушка, критически меня оглядев. — Нужно будет подшить.
На мой взгляд, размера у платья не было. Но она споро заработала булавками, — и заверила, что всё будет готово к понедельнику.