Люди государевы
Наконец, когда отошли от Тобольска верст на тридцать, было удовлетворено любопытство не только Микулина, но и всех остальных. Полковник Батасов приказал построить солдат, встал перед строем и громко закричал:
— Солдаты, для соблюдения военной тайны выступили ночью. Идем на город Тару, в коей казаки и прочие жители учинили противность государю! По указу и данной мне инструкции от ближнего стольника и губернатора Сибири господина князя Черкасского нам надлежит взять начальных той противности людей, а коли отбиваться станут, усмирить их, действуя военным порядком. Посему приказываю идти спешно днем и ночью. Докажем верность присяге и государю нашему всемилостивейшему Петру Великому!
— Все готово, Лев Петрович? — спросил он Ступина.
— Готово, господин полковник, — ответил Ступин, — сотня солдат, два сержанта, один поручик.
— Так, ладно… Провианту сколько взял?
— На семь дней… Верно, дойдем за это время.
— Как дойдешь, сразу не лезь в город, оглядись… Войди, коли удастся, внезапно и сразу возьми полковника Немчинова и коменданта Глебовского, да о ком в инструкции тебе писано… Токмо гляди, коли отбиваться начнут, на рожон не лезь, обожди меня. Схватишь кого, до меня не пытай, дабы лишнего озлобления не вышло. Арестантов держи порознь, дабы не сговорились. Солдат до меня держи в одном месте. Ну, поезжай с богом. Да гляди за поручиком Маремьяновым, молод да ретив, как бы дров не наломал…
— Будет сделано, господин полковник…
Мимо Батасова и Ступина в темноте торопливо прошагали два человека. Один говорил другому:
— Я с полковником Парфеньевым на Ишим ходил усмирять мужиков, хуже нет на своих руку подымать.
— Бунтовщики не свои…
— Все русская кровь, господин сержант… Это были сержант Данила Львов и солдат Исак Микулин, которые в последний момент попали в авангард капитана Ступина.
Глава 21
В день, когда отряд Батасова вышел из Тобольска, земский судья Ларион Верещагин справлял свои именины. Гостей было приглашено не так чтоб и много, но и не мало. Разные были гости: тут и поручик Княгинкин, и фискал Семен Шильников, и дети боярские Василий Сумин и Иван Костылецкий, подьячий Сабуров и пономарь церкви Николая Чудотворца Иван, геодезист Чичагов и иеромонах Иоасаф, солдат Петр Попов и Аника Переплетчиков.
Медные часы в деревянном футляре показывали восьмой час вечера, и пиршество было в самом разгаре. Именинник разморенно откинулся толстым телом на резную высокую спинку кресла с бархатными подлокотниками и, подслеповато щурясь, поглаживал то вишневый камчатый камзол, туго обтянувший живот, то седые, смазанные маслом волосы. Иногда лениво брал с оловянной тарелки пестрое перепелиное яйцо, надкусывал с острого конца и, облупив скорлупу, кидал целиком в рот. Хотя в горнице было светло — свечей в шандалах на столах стояло в избытке, — одутловатое его лицо казалось выкованным из красной меди, светилось маской вседовольства. Да и может ли не быть довольным богатый хозяин, зная, что и гости уйдут он него довольными. Снеди и хмельного на столах тоже было вдоволь.
Несмотря на раскрытые окна было душно. Налетевшая мошка кружилась вокруг дрожащих язычков свечей и зажженной жестяной лампады, озарявших множество образов с окладами и на краске, стоявших в киотах за слюдой вокруг большого образа Казанской Богородицы в серебряном окладе с финифтями и золоченым венцом.
Человек Верещагина поставил на стол ендову с пивом, накачав его насосом из бочки в поварне. Иеромонах Иоасаф проглотил большой кусок пирога с нельмой, вытер жирные руки о белую свисавшую на колени скатерть и поднял стакан с водкой за здравие именинника.
— Крепости тела и духа тебе, Ларивон Степаныч! Дому твоему прибытку и неоскудения во веки веков. — Он хотел сказать «аминь», но передумал и только чмокнул толстыми и красными не по летам губами.
— Спасибо, отче! Благодарствую вас всех, гости дорогие, что пожаловали ко мне, — благодушно поблагодарил Верещагин и вдруг, резво поднявшись, воскликнул: — За меня уж довольно выпито, выпьем за здравие всемилостивейшего государя императора, отца отечества нашего, Петра Великого, делами коего и наше благополучие обретается!
— Виват! — крикнул заметно охмелевший поручик Княгинкин. Его поддержали нестройными возгласами и выпили стоя.
— А что, Ларион Степаныч, не ведаешь, отправил ли комендант отпорное письмо противщиков государеву указу, — спросил Шильников.
— Не ведаю. — нахмурился Верещагин: знает ведь, небось, фискал все, а спрашивает. — Звал я на именины подьячего Андреянова, да что-то не пришел… Он, поди, знат.
— Изменник Немчипов после подачи письма к коменданту хаживал, — сказал поручик Княгинкин, — просил Исецкого отпустить…
— И что комендант? — насторожился Аника Переплетчиков, переглянувшись с Верещагиным.
— Держит Исецкого за караулом…
— Вора давно бы надо в Тобольск отправить для розыску, — пробормотал зло Аника и потянулся за пивом.
Во дворе залаяли цепные псы. Мелькнула в окне голова — кто-то подымался по лестнице на крыльцо. В горницу вошел подьячий Григорий Андреянов, поздоровался со всеми, поздравил хозяина.
— Че так припозднился, Григорий, уж восьмой час доходит? — спросил Верещагин, наполнив водкой кружку и протянув опоздавшему. — Штраф, пей до дна!
— Так мы ж люди подневольные, комендант сидел, и нам пришлось… Помилуй, Ларион Степаныч, велика посудина!..
— Пей. пей, не то я с тобой и говорить не стану!
Андреянов вздохнул, перекрестился, выпил, не отрываясь, и накинулся на еду.
— Комендант-то что стал допоздна засиживаться? — спросил Верещагин.
— Поначалу со списками сидел, которы пошли к присяге… А после полковник Немчинов пришел, уж о чем они там говорили, не ведаю! Слышно было только, кричал шибко Иван Софонович, да и полковник тоже…
— Дивны дела, господи, изменник на управителя кричал… — пробормотал, перекрестясь, иеромонах Иоасаф, — властям ноне нет почтенья…
— Кабы комендант честный был, так и почтенье было б! А наш комендант самый наиглавнейший вор и изменник, — пьяно пробормотал Аника Переплетчиков.
— Окстись, Шлеп-нога, — отмахнулся от него подьячий Сабуров, — что несешь!
— Я те, бл…дин сын, не Шлеп-нога, но Аникей Иваныч! — дернул Сабурова Аника за бороду.
Сабуров вцепился ему в волосы, выдрал клок на затылке. Драться им не дали — растащили.
— Аникей, так ты хозяина уважил! — укоризненно произнес Андреянов. — Да и с чего ты взял, что комендант — изменник? За сии слова и к ответу призвать могут.
— А я и отвечу! — брызгая слюной, закричал Переплетчиков. — Мы слов на ветер не бросаем, ишо говорю раз, комендант-изменник хуже полковника. Доподлинно мне известно!.. С пустынниками снюхался, потатчик им во всем…
— Остынь, остынь, Аникей, — посмотрел на него, будто придавил, Верещагин, и Переплетчиков осекся, замолк.
— Хочу я новую запашку сделать ноне, — перевел разговор на другое Верещагин и обратился к геодезисту Чичагову:
— Нет ли у тебя, Петр, на примете еланки какой?
Геодезист Чичагов, сухой тридцатилетний малый, ходивший к Зайсан-озеру два года тому с майором Лихаревым и задержавшийся для описания пути, пьяно ответил:
— Земли-то кругом вдоволь… Есть, есть…
Поздно вечером, провожая гостей, Верещагин остановил сильно качавшегося Анику, встряхнул его так, что подбородок того ударился сильно о грудь, и прошипел:
— Ты че петухом голосишь? Я те вторую ногу обломаю… Коли ведомо что про коменданта, мне доношение подавай, понял! Собьем комендантишку с насеста, наша власть будет! Завтра же пиши донос! Угу, — мотанул головой Аника, — подам, п-подам…
Слово Аника сдержал, доношение на Глебовского принес Верещагину через день, и судья стал готовить отписку в Тобольск.
Но на этот раз он не был первым. Когда он еще готовил бумагу, в Тобольск отправился тайком человек фискала Шильникова, Максим Петров, с отписками провинциал-фискалу Замощикову. Одна отписка была готова у Шильникова еще до именин Верещагина. В ней на трех листах подробно он описал, как произошло смятение, писал об отпорном письме. Вторую же отписку заготовил сразу после именин: