Люди государевы
— Бей изменников, кои крестное целование забыли!
Васька устремился на крыльцо, за ним братья Кузьма и Данила.
Петр Сабанский, выставив перед собой руки, возопил:
— Вы ж поклялись, что крови не будет!
— Мы вас и без крови отделаем! — весело крикнул Васька Мухосран.
Как ни сопротивлялся Сабанский, братья стащили его с крыльца, повалили на землю и стали остервенело пинать воеводского советника ногами. К ним присоединился Федор Пущин. Подьячий Василий Чебучаков, не дожидаясь, когда его схватят, неожиданно ловко скакнул с крыльца и побежал под гору к недостроенным новым воротам. Его примеру хотели последовать и другие, но не успели. Семка Паламошный догнал Василия Старкова и подножкой сбил на землю. Вдвоем с братом Богданом они поволокли Старкова к луже и стали таскать его по грязи. К ним подбежал крестьянин Фома Леонтьев и перетянул ненавистного приказчика ослопом по хребтине. Старков взвизгнул, Леонтьев схватил его за волосы и ткнул несколько раз лицом в грязь, приговаривая: «Попробуй, попробуй нашей землицы!»
По соседству с ними таскали за бороду и били под ребра Ивана Широкого Степка Володимирец да Федька Батранин. Пронька Аргунов да Мишка Куркин с помощью трех казаков молотили вовсю Ваську Былина… С крыльца Бунакову было видно, как вокруг советников Щербатого, коих назвал Подрез, грудились, будто мухи вокруг паутов, казаки и избивали воеводских заединщиков. К стене съезжей прижался бледный Петр Терентьев и молил Бога, чтоб кто-нибудь не вспомнил о нем, из тех, кого он не записал в плотничью артель.
В разгар избиения раздался крик Васьки Мухосрана:
— В Ушайку пометать бл…диных детей!
Услышав это, Бунаков во всю мочь закричал:
— Казаки, без указу государя накличем на себя опалу! В тюрьму их!
Разгоряченные казаки нехотя оставляли свои жертвы. Избитых, грязных, с разбитыми носами и губами воеводских советников свели воедино и окружили плотным кольцом.
— Явку Подрезову записать надо, Илья Микитич! — подбежал возбужденный Васька Мухосран. — Пред всем войском записать!.. Бунаков кивнул в знак согласия и приказал своим денщикам Мешкову и Тарскому вынести из избы стол. Денщики поставили стол у крыльца. Сенька Паламошный и Федька Батранин следом принесли стул, чернильницу, бумагу и деревянный стакан с гусиными перьями.
— Где подьячие? Кто писать будет? — спросил Федор Пущин.
— Да пусть вот Ортюшка пишет, — сказал Васька Мухосран. — Почерк у него добрый и грамотный!
Пеший казак Артем Чечуев с довольным видом сел за стол, вывел четким почерком на листе: «Список с допросных речей слово в слово» и спросил:
— Далее че писать?
— Надобно государю писать о воровской челобитной на Подреза и что слово и дело объявил он пред всем городом… — сказал Федор Пущин.
— Сие верно! — согласился дьяк Патрикеев. И в задумчивости поглаживая бороду, велел Чечуеву:
— Пиши! «Лета 7156-го году апреля в 12 день били челом государю царю и великому князю Алексею Михайловичю всеа Русии Томсково города служилые люди дети боярские Федка Пущин, Мишка Еротцкой да конные и пешие казаки пятидесятник Ивашко Володимирец и рядовые служилые люди Сенькака Паламошный, Федька Батранин, Мишка Куркин, Васька Сапожник, Стенька Володимирцов, Пронька Аргунов и всяких чинов люди в съезжей избе воеводам князю Осипу Ивановичю Щербатому да Илье Микитичю Бунакову да диаку Борису Патрекееву. Посажен в тюрьму Григорий Плещеев по воровской заводной челобитной, какову подали челобитную в съезжей избе Васка Былин да Митька Белкин воеводе князь Осипу Ивановичю Щербатому с товарыщи и по той челобитной он, Григорей, сидит в тюрьме, а сказывает за собою государево великое царьственное дело…»
— Как же сидит в тюрьме, коли он здесь в допросе? — в недоумении поднял глаза на дьяка Чечуев.
— Не умничай! — оборвал его Патрикеев. — Все с воли государевой должно быть! Посему далее так пиши: «И воеводы князь Осип Иванович Щербатый с товарыщи послали по нево, Григорья, томских, и красноярских, и енисейских, и нарымских, и сургуцких, и кузнецких служилых людей, и велели бы ево взять ис тюрьмы перед съезжую избу к допросу царьственного великаго дела.
И перед съезжею избою он, Григорей Плещеев, сказал за собою государево великое царьственное дело воеводе Илье Микитичю Бунакову да диаку Борису Патрекееву и всему томскому воинскому и всех чинов людем и иногородним служилым людем на воеводу на князя Осипа Ивановича Щербатого да на советников ево…»
— Именную роспись ворам, которые забыли крестное целование государю, отдельным списком напишите!.. — сказал Бунаков. — А сюда, в допросные речи, словесное челобитье Гришкино впишите!.. А после того он нам двоим извет явит в съезжей, как положено…
Патрикеев кивнул в знак согласия и продолжил диктовать:
— «Тово ж числа бил челом государю царю и великому князю Алексею Михайловичю всеа Русии я ж, Гришка Плещеев, словесно в съезжей избе воеводе Илье Микитичю Бунакову да диаку Борису Патрекееву. Князь Осип-де завел на меня челобитную воровскую мимо мирского челобитья, а подали тое воровскую челобитную ему, князь Осипу Щербатому с товарищи, в съезжей избе Васка Былин да Митка Белкин… Чтоб государь меня пожаловал, велел бы сыскать про тое воровскую челобитную и допросить всего войска, опричь тех воров. А тое-де челобитную подали мимо войсковово ведома, нихто не ведает, а которые ведают, и оне из-за кнута руки прикладывали».
— Запишите от войска, что никто той челобитной писать не велел, а кто подписал, боясь воеводы и Сабанского с товарыщи, подписали:…
— Пусть в том повинные напишут! — подсказал Пущин.
— Повинные завтра оформим! — сказал Бунаков и подошел к Григорию: — Подпиши сии допросные речи собственноручно первым.
— Илья Микитич, забыл, что ли: не обучен я грамоте!
— А-а, — махнул с досадой рукой Бунаков и, оглядывая грудившихся возле стола казаков, спросил:
— Кто за изветчика руку приложит?
— Давайте, я приложу, — сказал конный казак Тихон Федоров сын Хромой и подошел к столу, где Чечуев заканчивал писать.
За Тихоном подписались сыны боярские Федор Пущин и Пересвет Тараканов, казаки, стоявшие ближе других, Немир Попов, Лука Пичугин, Федор Яковлев и Захар Ложников.
— Я за всех пахотных крестьян подпишусь, — направился к столу Фома Леонтьев.
Когда Фома оставил заручную подпись, Бунаков сказал:
— Еще бы надо кого-нить из лучших людей!
— А вон Петруша-горододел пусть руку приложит! — указал на Петра Терентьева Васька Мухосран. — Иди, иди подписывай, товарищ твой Лучка Пичугин — и тот подписал…
— Я сему делу сторонний, ничего не ведаю! — замахал руками Терентьев. — Да и грамоту плохо знаю!
С испуганным лицом Терентьев подошел к столу и, медленно выводя буквы, подписал бумагу.
Глянув на лист, Чечуев воскликнул в изумлении:
— Ты че написал, падла?! Братцы! Он вместо «к сим допросным речам руку приложил» написал «к сим воровским речам руку приложил»!
Федор Пущин схватил лист, прочитал подпись и закричал:
— Верно говорит Ортюшка!
Затем широко размахнулся и ударил Терентьева в ухо.
Тот упал на землю и запричитал:
— Страха ради ошибся, простите, братцы! Подпишусь как надобно!
— От, падла, лист из-за него переписывать! — огорченно сказал Чечуев.
Семка Паламошный подскочил к Терентьеву и пнул его в бок:
— Кто тя научил так писать? Говори!
— Да я ж говорил, что худенько пишу, писать не умею, со страху ошибся!
— С воеводой-изменником стакался! — крикнул Васька Мухосран, схватил валявшуюся у крыльца метлу, выдернул черенок и стал им молотить Терентьева так, что черенок сломался.
— Заковать его в железа немедля! — приказал Бунаков. — И в тюрьму к остальным! — Он кивнул в сторону избитых и связанных, кого Григорий назвал изменниками.
Денщики Мешков и Тарский вынесли оковы и заклепали их на ногах Терентьева.
— Пошли в избу, сделаешь извет нам с дьяком как полагается! — позвал Бунаков Григория.