Люди государевы
О благочестивые и христолюбивые избранники божии, многотрудники и страстотерпцы, не ужасайтеся и не отчаивайтеся! Милостью божиею по воле его за умышление наших грехов и страдание отпустит создатель наш, Бог наш долг и ущедрит великими своими богатыми дарами и неизреченной милостью своей. Токмо потерпите! Всегда по печали жди радости, ибо не оставляет Христос жезла по жребию своему, где умножится грех, преизобилует благодать. И бог на грешные свои люди кающиеся хощет благодать излияти… Верьте сему и спасетеся о Христе Исусе Господе нашем купно с отцом и Святым его Духом, слава и держава во веки веков. Аминь.
Кончив говорить, отец Сергий устало присел на лавку. Хозяин возжег тонкую восковую свечу, задернул женский угол холстиной на деревянных кольцах и, подойдя к Сергию, шепнул, что все готово. Старец, сжимая двумя руками благословенный крест, прошел за занавесь, сел на стул и приступил к исповеди.
Первым приблизился полковник Немчинов.
— Раб божий Иоанн, не чуешь ли бесовским наваждением ослабления духа?
— Не чую, святой отец.
— Готов ли страдать за веру истинную и к присяге за безымянного наследника не идти до смертного часа?
— Готов…
Отец Сергий благословил Немчинова и велел сесть напротив него на лавку.
— Не переменил ли кто намерение к присяге не идти из подписавших отпорное письмо?
— Есть такие, святой отец, убоялись коменданта Глебовского да судьи Верещагина. Комендант Василия Исецкого схватил, судья Дмитрия Вихарева заковал…
— Всем сказывать, — возвысил голос отец Сергий, — прокляну! К причастию не допущу! Сказывать, что тесноты нам комендант чинить не будет, что посылал он мне в пустынь десять пудов соли…
— Будем сказывать… А коли учнут тесноту чинить да силой гнуть, что тогда?
— Сомнение в душе держишь, а говоришь, что-де страдать до конца готов!
— Не за себя боюсь… Живые души под моим началом, могу ли велеть им страдать до смертного часа?
— Не ты! Не ты велишь — господь! Не за тебя помирать должны, за веру истинную, за спасение душ своих греховных! Посему — не давать себя слугам антихристовым. Запираться, а будут силой забирать — гореть! Ибо в огне токмо душа очистится от грехов, вознесется в обитель божию и вкусит блаженство райское. Огонь — друг наш! Защита наша! И ступай, ступай, Иван Гаврилыч, без сомнения: богоугодное дело под твоим началом — и не смущайся духом и другим не давай! Спаси Христос!
— Отец, уходить надобно… Парень Шлеп-ноги прибежал, сказывает, что-де слышал он, будто отец его поразнюхал о твоем приходе и к судье Верещагину за людьми побежал, чтобы взять тебя…
— Где отрок? — спросил Сергий.
— На дворе ждет. Через ворота нам, пожалуй, небезопасно… Он, грит, будто лаз знает, где нам пройти можно…
Лаз, к которому привел Степка отца Сергия и Михаила Енбакова, был под угловой башней острога. Сделал тот лаз Степка с год тому, сообразив, что необязательно обегать, делая крюк, через ворота к речке, когда можно попасть напрямую. Сначала надо было отодвинуть полусгнившее бревно у земли, подлезть под настил, где пахло пылью и мышами, потом пролезть через вырытую Степкой нору под бревнами с наружной стороны. Лаз был скрыт от людского глаза обычно буйно разросшейся крапивой и репейником.
Степка слазил туда и обратно, прочистил лаз и только после этого позвал своих спутников. Когда оказались за стеной, отец Сергий сказал:
— Ну, пошли с Богом…
— Остаюсь я, батюшка, — потупясь сказал Степка.
— Че, не поглянулось в лесу?
— Поглянулось… Братан у меня малой ревет, просит, чтоб я не уходил, жалко его, без мамки ему вовсе ныне худо.
— А жена твоя?..
— Ну ее…
— Ладно, Спаси тя Христос!.. Коли надумаешь, дорогу знаешь… Пойдем, Михайло, потихоньку.
Глава 23
На четвертые сутки пути погода наладилась. Дорога затвердела и на открытых взгорках даже начала припыливать под копытами. А до того лежала загустевшей грязью, изрытой лошадиными ногами, похожая на мятые старые соты, и оставалась за спиной Исака Микулина, ехавшего сзади отряда, прерывистой — поблескивали лужи во впадинах — лентой. Отряд шел теперь ходкой рысью, и только, когда дорогу обступали с обеих сторон высокие ели и пихты, под копытами чавкала грязь.
Ехали днем и ночью, делая короткие остановки в попутных деревнях, где меняли по возможности лошадей. На остановках солдаты валились вповалку спать. Но капитан Ступин много спать не давал — не успеешь глаз сомкнуть, опять ехать. Потники не успевали просыхать и источали резкий запах пота и преющего войлока. Иные солдаты умудрялись подремывать даже в седлах.
Дорога то уходила в сторону, огибая многочисленные протоки, соединенные еще водой с Иртышом, то прижималась к самому Иртышу, как сейчас, и шла вдоль берега. Давно все ждали остановки, чтобы размяться и сварить наскоро кашу, хотя и знали, что до привала еще далеко.
Неожиданно отряд стал. Поручик Маремьянов подал команду спешиться. Исак Микулин привязал коня к кусту и прошел вперед, разминая ноги. Невдалеке он увидел лодку у берега, на берегу костер, возле которого сидели какие-то люди. От костра к капитану Ступину подбежал сержант Данила Львов.
— Господин капитан, из Тары колодники под охраной…
— Из Тары? — оживился капитан и направился к костру, где сидели скованные по рукам и ногам арестанты. Рядом с ними стояли сопровождающие с ружьями и саблями.
— Кто такие? — подойдя, спросил капитан Ступин. — Тарские мы, господин офицер, — поклонился слегка Иван Гребенщиков, — по указу коменданта Глебовского везем колодников в Тобольск для розыску в великом государевом слове…
— Кто из вас начальный человек будет?
— Я и буду, — ответил Гребенщиков.
— Подойди ко мне…
— Слушаю…
— Послан я с командой в Тару для усмирения бунтовщиков, кои отпор противу государева указа учинили. Сказывай, что ныне в Таре обретается, что комендант учинил для усмирения бунтовщиков? Есть ли у оных умысел оружьем отбиваться?
— В Таре три дня тому было тихо. Отпорщики, как под письмом подписались, ждут из Тобольска указу и, чаю, отбиваться не умышляют.
— Где ныне главный бунтовщик — полковник Немчинов?
— Был на Таре в доме своем…
— Пошто Глебовский не возьмет его за караул?
— Доподлинно, господин офицер, о том я не ведаю… Чаю, опасается комендант, кабы озлобления не вышло середь отпорщиков.
— Не заодно ли комендант с бунтовщиками? — перешел на доверительный шепот капитан Ступин.
— Бог с тобой, господин офицер! Иван Софонович?.. Нет… Даже и в мыслях того не держите.
— Воля ваша, господин офицер, токмо говорю, о чем своим умишком разумею…
— Что за колодников везешь?
— Отца и сына Шераповых да неверстаного сына боярского Петра Грабинского, взятых за караул комендантом. Иван Софонович государю верен…
— Ступай! За колодниками гляди в оба, иначе не сносить тебе головы!.. — оборвал его капитан Ступин и, повернувшись к поручику Маремьянову, приказал:
— Подымай людей, господин поручик. Надобно спешить…
Как ни торопился капитан Ступин, отряд его был под Тарой только после Петрова дня поздно вечером 13 июня. Еще верст за шесть до города капитан приказал снять нагалища и зарядить фузеи. В виду города пустили коней в галоп, намереваясь войти за въездные Борисоглебские ворота с ходу. Но ворота были уже заперты. Капитан велел стучать. На площадку башни над воротами вышел дозорный с ружьем и крикнул:
— Кто такие?
— По его императорского величества государеву делу от стольника князя Черкасского капитан Ступин с командой! Открывай немедля! — крикнул Ступин, приподнявшись на стременах.
— Бумага есть?
— Есть указ за печатью стольника! Открывай немедля, шкуру спущу!
— Не шуми, господин офицер, ключи только понесли коменданту.
— Ступай немедля к коменданту, ежели через полчаса не откроете, буду ломать!
Дозорный исчез. Минут через двадцать зазвенели ключи и ворота распахнулись. Ступин приказал: