Тень великого колдуна (СИ)
Обойдя около семерика кварталов, и встречая повсюду лишь сочувственные улыбки или же грязную ругань (в зависимости от терпения хозяев, и количества моих предшественников), я устала так, будто весь день махала тяжелым боевым топором. Упади небо! В конце концов, заночую на улице, а завтра что-нибудь придумаю. Так подумала я и отправилась бродить по городу в свое удовольствие.
В Гуабе всего казалось чересчур. Слишком узкие улицы, слишком вычурные дома, слишком мало местных жителей, слишком много приезжих, слишком мало земли и слишком много воды. Город был испещрен многочисленными каналами, по которым беспрестанно сновали остроносые черные лодки мала — излюбленный транспорт туристов. Лодочники мерно помахивали длинными веслами, громко перекрикиваясь при встрече.
После долгой ходьбы ноги зловредно гудели, и я с радостью согласилась на предложение прокатиться по каналу, щедро заплатив вперед.
* * *Мрачнее серое небо над головой то и дело закрывали арки мостов. Мимо проплывали необычно высокие, в два этажа, несвойственные шумберской архитектуре островерхие дома. На стене одного даже красовалась надпись углем, за которую в любом другом номе автора из-под земли бы достали и снова туда закопали, только уже прилюдно, а дом вместе с хозяевами сожгли бы, на всякий случай. Но здесь надпись «Ур-Намму — собака» вызывала лишь саркастические улыбки и чувство глубокой солидарности.
Как оказалось, первоначально Семеричная Ярмарка была ничем иным, как продолжением старинного праздника, Сайко. В этот день жители Гуабы отмечали торжество любви и жизни, и традиционно встречали в кругу семьи. Позднее Сайко отступил на второй план, оттесненный набитыми тюками с товаром и крикливыми толпами торгашей, но все еще пользовался большой популярностью среди простого народа.
Сегодня, как раз был день Сайко. За любовь я лично поручиться не могла, но жизнь в Гуабе действительно торжествовала, даже буйствовала, не обращая никакого внимания на холодную пасмурную погоду. Пестрели яркие краски праздничного тряпья. Шумели сотни разных языков и наречий, сплетаясь в один мерный гул. Анунаки, аб'галлу [14], амореи [15]. Я даже заметила трех упырей и пару перевертышей. Но в основном люди, люди, люди, расплодившиеся по всему миру, как крысы.
Конечной точкой путешествия стала старая, страшная на вид набережная, вдоль которой жались к друг-другу черные в бурых разводах дома.
В ответ на мой вопрос лодочник многозначительно подвигал бровями, намекая на дополнительную оплату за услуги гида. Стайка сиклей нырнула в карман полосатой рубахи. Мужик просветлел, степенно разгладил складки у ворота, и оперся локтем о борт, приняв вдохновленную позу древнего сказителя. Взгляд его затуманился и, словно действительно устремился куда-то в таинственную глубину веков. Я с интересом подалась вперед.
— А горело тут чавой-то. — Глубокомысленно изрек он, и надолго замолчал, шамкая толстыми губами под пушистой бородой.
Я возмущенно прищурилась, пораженная близкими родственными отношениями между краткостью и талантом сказителя. Мужик тяжко вздохнул и покачал головой, со своей стороны сетуя на глухую непроходимость приезжих.
— Навроде алхимик один наделал делов. — Объяснил он напряженным голосом наставника, двадцатый раз повторяющего нерадивому ученику каким концом палочки следует писать. — Взял и назло людям подорвался, со всей своей лабраторией. Дым. Огнище шпарил! Которые дома не погорели, закоптились напрочь. Сколько ни бились — ни отмыть, ни закрасить. Во как.
— И поэтому у вас в городе этот район называют Горелыми Кварталами?
— Ну, сама же все знаешь. — Похвалил меня лодочник. — А давай я тебя еще к храму свожу, все просют.
— Да нет, спасибо. Я, пожалуй, здесь и выйду.
Мужик помрачнел, и дальше, вплоть до берега мала двигалась в сердитом молчании.
— И надолго к нам? — Наконец спросил лодочник, наблюдая, как я неуклюже выбираюсь на землю.
— На пару недель.
— Эт-плохо. Гости, они как рыба.
— Почему это?
— А после нескольких дней уже начинают плохо пахнуть.
Он ловко оттолкнулся длинным веслом и быстро заскользил по темной воде прочь, оставляя меня наедине с изуродованными пожарищем строениями.
* * *Зато отсюда открывался прекрасный вид на лагуну. Темно зеленая вода, переходящая в иссине-лиловую полосу у далекого горизонта, мерно обрушивалась на заваленный кучами водорослей пустынный берег, с клокочущим гулом перекатывая мелкие камешки.
Тихо вслед за солнцем ускользал за море мой первый свободный день. Я чувствовала соленый ветер, пробирающий до дрожи, чувствовала холодный дождь, жалящий кожу, а долгожданного окрыляющего счастья, почему-то, не чувствовала. Было привычно-зудящее раздражение. Было напряжение в ожидании очередного удара. Было чувство полной вседозволенности. Была свобода. Но чего-то самого главного было.
Я бессильно опустилась на растрескавшиеся каменные ступени, идущие к самой воде.
— С праздником вас. — Послышалось со стороны. Мимо по берегу шли люди. Семья. Мальчик, совсем еще малыш, гордо восседал на широких плечах мужчины. Отец вышагивал медленно, осторожно, в полной мере осознавая весь груз ответственности за детское почти невесомое тельце. Вокруг с веселым смехом бегали друг за другом мама и дочка. Обе всклокоченные, раскрасневшиеся, и невероятно красивые. Я провожала их взглядом, пока фигурки людей не стали расплываться перед слабыми близорукими глазами, с каждым вздохом почти физически чувствуя, как время песком утекает сквозь пальцы, все больше осознавая свою неполноценность и никчемность. Тварь, созданная только для войн и сражений, Миру не нужна. Что можно успеть за пару недель? Может, Хозяин был прав, и я зря всю жизнь… Стоп!
Последняя мысль вызвала мощный всплеск злости, который моментально прогнал хандру и направил мысли в боле конструктивное русло. Упади небо, если я просто так, за здорово живешь, сдамся. Послезавтра утром день открытия торгов, а уж на Семеричной Ярмарке работу не найдет только ленивый, здесь даже калеки и убогие не остаются в накладе. К тому же самоедство, не лучшее занятие на пустой желудок.
Кстати, о насущном. Я покрутила головой в поисках корчмы, который не применил обнаружиться в паре шагов. Грязное прокоптившееся здание опасливо косилось на оголодавшую меня из-за такого же беспроглядно черного забора. Странная какая-то корчма. Смущал не столько внешний вид заведения, сколько отсутствие каких-либо съестных запахов. На фоне мрачных красок чужеродным пятном выделялась явно новая вывеска. Криво намалеванное мужской лицо с раздутыми щеками, жутко напоминавшее монаршую рожу Ур-Намму, хитро щурило поросячьи глазки и выдувало потоки воздуха в сторону пышногрудой аб'галлу с дельфиньим хвостом и вздыбленными, стоящими почти вертикально волосами. Корчма «Шаловливый ветерок».
Я задумчиво провела ладонью от макушки к затылку. Ни сил, ни желания спорить с Господином Чужих Жизней у меня на сегодня уже не осталось. В конце концов, нельзя же, чтобы парнишка до конца своих дней мучился страшным бременем неоплаченного долга. Я оперлась ладонями на колени. Решительно встала.
Флюгер «меч-рыба» на крыше корчмы задрожал и со скрипом повернулся в мою сторону, словно почуявший добычу охотничий пес.
* * *В обрамлении небольшого проема между створками ворот, словно дрейфующий остров, величественно выплыл пышный бюст, ютившийся в не по погоде глубоком вырезе. И только спустя некоторое время непрерывного поступательно движения, показалась его хозяйка — рыжекудрая матрона лет пятидесяти с тощим желтым удавом, который уныло висел на пухлых плечах, пошевеливая кончиком хвоста. Наверное, чтобы его не приняли за старый пеньковый трос и не выбросили на помойку. Хитрые глаза женщины подведенные черно-зеленым порошком сурьмы мельком пробежались по моей фигуре. Чрезмерно яркие оранжевые губы вытянулись в ниточку, отчего на массивном подбородке проступили многочисленные бороздки и ямочки.