Спасите ведьму, или Некроманты здесь скромные (СИ)

Мужчина скидывает брюки и встаёт на колени перед чародейкой, что сидит на кровати. Проводит рукой по шее, выше, к губам. Касается алых лепестков и раскрывает их в порочном, властном жесте. В каком-то безумии Элис подаётся вперёд и обводит языком подушечку пальца, втягивает в рот и…
Стенли забывает вдохнуть. Эта невозможная девица делает то, что он не дал ей сделать ранее. И от этого, пропитанного похотью действия, у него замирает все внутри. Он завороженно наблюдает как ее язык облизывает, порхает и сводит с ума.
Мужчина отстраняется, потому что это его игра. Это он хочет наслаждаться бархатом девичьей кожи, ее вкусом, запахом и просто нельзя все так быстро прекратить.
Медленные протяжные движения. Рубашка Элис распахнута. Грегори прикасается к затянутым в жёсткое кружево полукружиям груди и девушка вздрагивает, пытается отстраниться, но он не хочет отпускать.
— Нет, Элис… — хриплые слова. — Мне нравится на тебя смотреть…
Алый румянец касается щёк девушки и Грегори каким-то непонятным желанием хочет его видеть постоянно. Он оттягивает ажурное бюстье и приподнимает его над грудью Элис. Пока она не успевает сообразить, что он только что сделал, мужчина наклоняется и проводит языком по розовым ореолам. Чародейка задыхается стоном, всхлипом и откидывается назад, упираясь в постель ладонями.
Брюки, ее проклятые брюки, слишком медленно соскальзывают по стройным ножкам. И эти щиколотки… Тонкие, изящные, с полупрозрачными нитями вен. Ему хочется прикоснуться губами и он касается. Ведёт языком вверх, пробуя на вкус персиковую кожу. Доходит до коленей. Гладит впадинку под ними. Девушка тянет руки, пытается перехватить и притянуть к себе. Но ему мало… Мало этого ее аромата, где не только яблоневый цвет, но и сладость мёда с кислинкой земляники. И он поднимается выше. Чувствительные бёдра и шёлк по внутренней стороне. Элис смущается. Она слишком много смущается, но это подстегивает сильнее.
Грегори разводит ноги девушки. Касается вздрагивающего живота, спускается ниже, где кружево и тонкие нити, поддевает. Нервный шёпот.
— Грегори… не так… нет…
Так и только так.
Элис приподнимется на локтях, чтобы взглянуть в его глаза. И мужчина, не отводя взгляда, облизывает два пальца. Задевает белье, оно лишнее, но с ним интереснее. Сдвигает полоску, чтобы прикоснуться к тёплому, влажному естеству. Алисия рвано дышит и не перестаёт наблюдать.
Нежные лепестки раскрываются под плавными движениями. Хрупкие, трепетные. Его ведьма прерывисто дышит и ее грудь волнительно поднимется. Грегори касается изящного бутона девичьего желания и Элис начинает стонать. Ее стоны как тонкая мелодия скрипок, перебор гитарных струн. Мужчина двигается дальше к узкому лону и осторожно проникает пальцем. Закусывает губы, потому что невозможно быть настолько идеальной, настолько тугой, возбуждённой.
Нервы-струны. Они оголены и у мужчине не хватает сил терпеть дальше. Он накрывает девушку своим телом. Поцелуи со вкусом миндаля. Ее дыхание и она выдыхает его имя. Шепчет.
***
Ожидание почти забытой боли. Элис задыхается им. Но Грегори медлит. Он нависает, но ничего не делает. Лишь касается губами шеи, рисуя на ней одному ему понятные узоры. И его желание, такое разгоряченное, что упирается снизу.
— Идеальная… — его шёпот скользит, продирает до мурашек. — И моя…
Мужчина опускает одну руку вниз. Ещё раз гладит по пульсирующим от желания складкам. Прислоняется к лону. И медленно раскрывая, входит.
Тягучая сладость наполняет все изнутри. Боли не было, лишь жгучее, сумасшедшее чувство наполненности. И Элис всхлипывает от переполняющего огня. Грегори ловит ее губы своими. Он отстраняется, чтобы через секунду снова приблизиться.
Движения отдаются приятной истомой внутри. Каждый выдох как украденное солнце, что разгорается под покровом ночи.
Грегори двигается мягко и плавно. Ласкает губами грудь девушки. Ловит ее вздохи и стоны. Элис нежна и горяча. Ей мало сейчас и она утягивает его в пляску бешеного желания. Потому что хочет, потому что может отдать себя до капли. Ее пальцы очерчивают рельеф мышц, голос подернутый поволокой страсти.
 
Алисия потеряла счёт времени, упивалась каждый движением, толчком, выдохом. Его глаза, что напротив затягивало первозданной тьмой. Его руки жадными касаниями подчиняли. И когда с ее губ сорвался самый сладкий стон…
Всплеск огня. Короткий и мощный. И желание ещё сильнее податься навстречу, стать единым целым, растворится друг в друге.
Сладкая судорога, что пронзила низ живота. И ещё… И ещё…
Раз за разом…
Элис выгнулась, падая в его руки. Ощутила, как в губы течет хриплый выдох, как перекатывается под кожей металл мышц, как сильная пульсация внутри рождает новый виток наслаждения.
Дурманящий, огненный, сумасшедший, что заставляет повторять его имя шёпотом или наоборот кричать- со стоном, на выдохе.
До тех пор пока мир не зажегся светом восходящего солнца или не разлился бурей грозового ливня. До тех пор пока девушка не растворилась в мужских объятиях.
Глава 38
Туманы. Ужасные, въедливые туманы, что затягивают восточную границу Иртана. А на границе смута. И десятки тысяч солдат, магов, что сдерживают эту яростную борьбу за власть. Сотни убитых, ещё когда было время в пылу агонизирующих схваток, сложены в телеги под чёрным грубым сукном.
Новое военство. Мертвое. Лишенное страха и боли. Лежит под траурной тканью и ждёт своего часа.
Грегори надеется, что не дождётся.
— Господин труповод, — надсадно хрипит молоденький оруженосец одного из погибших рыцарей Ордена Благоденствия. Рыцарь там, где-то в повозках. Не факт, что его удастся поднять. А мальчишка жив. И старается прибиться хоть к кому-нибудь, потому что он ещё боится. — Когда я умру, вы тоже меня… поднимете?
Грегори отводит усталые глаза. Врать, что не поднимет, что мальчишка будет похоронен, смешно. И он, и сам некромант, и ещё тысячи солдат знают, что в посмертии им будет отказано. Так к чему тогда это?
— Писал маменьке… — оруженосец поджимает раненую руку на перевязи и садится на землю, за повозки, туда, где сидит сам маг смерти, — она отвечает, что скоро придут соседи и помогут. Ведь помогут? Вы, мастер, верите, что задохнётся смута?
Грегори не верил. Вера покинула его вместе с погибшей женой. И эта восточная граница королевства, которую вечно лихорадит то от набегов соседей, то от революций, лишь подтверждение, что веры больше нет. Надежды тоже. Поэтому, стиснув зубы, встаёшь и идёшь в магический караул. А потом брошенное в спину:
— Мастер некромант, — мгновение, чтобы обернуться и поймать напуганные глаза, — когда я умру, отпишите матушке, что похоронили меня. Пусть она верит в мое посмертие…
И ты пишешь. Потом, когда все закончилось, пишешь. А на самом деле вспоминаешь эти рыжие напуганные глаза мальчишки, когда мятежники прорывают оборону, и тогда то войско, что недавно покоилось, встаёт. И в нем марширует юный убитый оруженосец.
Ты смотришь на дело рук своих, руководишь, как кукловод неживой армией, потому что людей, что ещё дышат нельзя ставить под удар. В этой пляске из месива крови и грязи, что сбивалась порыжевшими хлопьями на армейских сапогах, ты главная фигура. Ты режиссёр, что взмахом руки посылает в атаку живых мертвецов, и плевать, что от обилия смерти, которая клубиться здесь, твой разум все больше мёртв. Ты танцуешь в хороводе из тлена с самой великой смертью. Кровь стекает по подбородку, а сила, что ещё вчера грела свои корни глубоко внутри, рвётся наружу ломая, сдавливая сознание… Растекается чернильным рисунком по коже. Течёт полноводной рекой, сносит на пути преграды, оседает облаками чёрной пены.
И ты держишься из последних сил, чтобы самому не шагнуть за грань, не раствориться в этой первозданной тишине, что переливается отблесками рубинового вина в бокале. Что поёт никому не слышную песню конца. Что пляшет всполохами огня. Что так прекрасно мертва. Мёртвая тишина…