Девушки без имени

Я закрыла глаза и прижала пальцами веки. Мне нужно было удержать голову на месте.
— Где моя дочь могла заночевать?
— У нее есть деньги. Полагаю, ей хватило бы ума снять комнату.
— Комнату? Она ребенок! Какой владелец отеля в здравом уме сдаст комнату ребенку? Никто в Бостоне не сообщал об одинокой девочке?
— Честно говоря, мэм, девушке тринадцать. Это настоящий позор, но многие девушки ее возраста живут самостоятельно, когда обстоятельства в их родном доме нехороши… Ну вы понимаете, о чем я.
— Но не моя дочь! — Я вцепилась в стол, царапая его ногтями.
— Я просто хотел сказать, что это не показалось бы чем-то необычным.
Я больше не могла прижимать телефонную трубку к уху.
— Пусть Эмори позвонит мне, как только прибудет на вокзал Портленда.
— Да, мэм. — В трубке опять затрещало. — И еще кое-что.
Я не была уверена, что выдержу еще кое-что.
— Что такое?
— Вашей дочери Луэллы в Портленде нет.
— Что вы имеете в виду? Разумеется, она там. Детектив передал нам письмо от нее.
— Она была там, но, судя по всему, они уехали около недели назад. Собрали вещички и тронулись, как всегда делают цыгане.
Гнев на старшую дочь затмил страх за младшую. Если с Эффи что-то случится…
— Мы можем их выследить, — сказал сержант. — Но это займет время. Пока что мы не нашли никого, кто указал бы нам их путь.
— Нет! — твердо сказала я. — Мне нет дела до того, куда они делись. Бросьте все силы на поиски Эффи.
— Да, мэм. Мы делаем все, что в наших силах. Она — наше главное дело.
На следующий день сержант Прайс сопроводил Эмори до дома. Я ожидала, что муж будет смотреть упрямо и недоверчиво, как смотрел всегда, когда ему говорили, что Эффи не выживет. Вместо этого он казался напуганным. Заключил меня в объятия, как будто боялся, что я тоже пропаду.
— Все будет хорошо, — выдохнул он мне в волосы, убеждая скорее себя, нежели меня. — С ней все будет хорошо!
Он сжал меня так крепко, что у меня воздух застрял в груди. Я позволила ему это, пытаясь вспомнить, когда мы последний раз любили друг друга и сколько времени прошло с тех пор. Грудь его оставалась такой же широкой и крепкой, как в тот вечер, когда он впервые меня обнял, прежними были запах апельсинового масла для волос и тепло ладони на моем затылке, но я не ощущала того головокружения, которое вызывала у меня его близость. Мне просто стало тяжело дышать.
Когда он отпустил меня, я поняла, что он хочет извиниться.
— Не надо. — Я прижала палец к его губам. — Не сейчас.
В гостиной Эмори сел рядом со мной на диван и взял меня за руку. По-военному строгий сержант стоял перед нами. Дождь прекратился, и сквозь легкие занавески светило солнце, в лучах которого кружили, как мошки, пылинки. Пока сержант говорил, я смотрела на них, плавающих в полосах света, танцующих и сверкающих. Этот прекрасный и таинственный мир существовал только в солнечных лучах.
Он сказал, что новостей об Эффи нет, если не считать показаний одного свидетеля, который видел похожую девочку в поезде до Бостона.
— Очень многие подходят под описание Эффи, а свидетелей легко ввести в заблуждение. Нет никакого способа определить, видели ли вашу дочь или кого-то другого. В настоящий момент у нас нет достоверных сведений о ее местонахождении.
Я вытащила руку из руки Эмори и встала. Обошла комнату. В висках билась острая боль.
— Что нам теперь делать?! — вскричал Эмори.
Я впервые видела его растерянным. — Что мы можем сделать?
— Мы, разумеется, продолжим поиски. Но вам я советую обратиться к прессе. Осветите эту историю как можно шире. Предложите награду за сведения, которые помогут вернуть вашу дочь. Будет много ложной информации, но мы ее отсеем. Нам нужна одна хорошая наводка. Это ваш главный шанс.
Я остановилась у книжной полки и стала смотреть на пустую рамку. Что же сержант сделал с фотографией?
— Жанна? — Я услышала голос Эмори, но не ответила. — Жанна, ты слышала сержанта?
— Да, разумеется.
— Все окажется в газетах.
Я ощутила ледяную ярость.
— Мне нет до этого дела. Это волнует только тебя и твою мать. — Я перешла к окну. Снаружи было ясно и холодно. — И как насчет Луэллы? Что мы скажем о ней?
 
Сержант Прайс прочистил горло:
— Нет нужды вмешивать ее в это, по крайней мере, писать в газетах. Я уверен, что мы скоро ее найдем.
— Ценю вашу уверенность, сержант, но вы не знаете Луэллу. — Я потянула за занавеску, мечтая, чтобы она рухнула. — Эффи тяжело больна, вы знали? У нас нет времени. Сердце может подвести ее в любой момент. — Меня снова пожирало пламя, жар полз по шее и подбирался к лицу. Я прижала затянутые в перчатки руки к горящим щекам. — У нас нет времени, — выдохнула я. — Нет времени!
— Жанна! — Эмори говорил так, будто пытался отвести меня от края утеса. — С Эффи все будет хорошо. Мы должны вести себя разумно, если хотим пройти через все это. — Он подошел ко мне сзади и начал отцеплять мои пальцы от занавески. Я не могла понять, хочу ли я раствориться в его прикосновениях или оттолкнуть его.
Сержант надел шляпу:
— Прошу прощения, но мне пора. Я назначу встречу с прессой на завтра, если вы не возражаете. Лучше не тянуть.
— Разумеется, с самого утра, — сказал Эмори, обнимая меня.
Наутро я стояла в конторе Эмори на 22-й улице, глядя на репортеров «Таймс», «Трибьюн», «Геральд» и даже «Бостон сандэй геральд». Они дружно записывали, что за информацию, которая поможет найти Эффи Тилдон, тринадцатилетнюю девочку весом девяносто восемь фунтов, с темными волосами и карими глазами, назначена награда в тысячу долларов. Репортеры были расторопны и веселы.
— Пройдет всего несколько дней, и она найдется, — заверил меня один из них.
Я очень хотела ему поверить.
 16 
 Эффи 
 
«Бежать», — шептала я в темноте, проводя рукой по зарубкам, сделанным заколкой на деревянной спинке кровати. Тридцать восемь зарубок, тридцать восемь дней — и никто за мной не пришел. Когда Мэйбл и Эдна впервые предложили сбежать через окно, это не показалось мне сложным. Но шли недели, и я понимала, что сделать такое почти невозможно. За нами наблюдали круглые сутки, если не считать ночного времени, но по ночам двери дортуара закрывались. Ключи сестра Гертруда носила на массивном кольце под хабитом. Чтобы добраться до них, пришлось бы раздеть ее догола. Можно было выпрыгнуть в окно в субботу, под взглядом монахинь. Оба эти варианта ни к чему не привели бы.
Я надеялась только на то, что меня найдут родители. Последние пять недель я все время представляла, как одна из монахинь появляется в дверях прачечной или дортуара и говорит, что произошла ужасная ошибка. «Твой отец здесь, — произносит она тихо и жалобно. — Он ждет тебя в холле».
Но отец не приходил.
Прислушиваясь к тяжелому дыханию Эдны на соседней кровати, я закрыла глаза и попыталась представить, что я дома, в своей мягкой постели с Луэллой. Но было слишком холодно, чтобы поверить в близость ее теплого тела. Я села, и передо мной предстала голая комната с рядами кроватей. Меня терзала тоска по дому и по сестре.
От этой боли был толк: желание вернуться заставляло меня вставать по утрам. Первые несколько недель я жила только тем, что скучала по родным, но теперь меня вела вперед злость. Я не знала, что именно случилось с Луэллой и почему меня никто не ищет. Это страшно злило. Я все больше убеждалась, что сестра бросила меня ради цыган, а родители скрыли это, чтобы не было скандала. В конце концов, уж что-что, а секреты отец умел хранить отлично. Меня не удивляло, что родители мне лгали, но мучительно было думать, что Луэлла не доверяла мне достаточно, чтобы рассказать о своих планах, и что я не имела возможности расспросить ее обо всем.
По потолку крались тени от деревьев — отражение внешнего мира, который теперь оказался для меня закрыт. Раньше все, что меня окружало и казалось обыденным — деревья или ручку с бумагой, — я принимала как должное. Но здесь, в Доме милосердия, все это стало недоступным. Тут был свой мир — мир холодного заточения, скуки, бездумного физического труда, молитв, раскаяния, «очищения» души и «искупления» грехов. А еще тяжелой работы, и это, пожалуй, главное.