Горький вкус любви

— Брат Насер, — сказал он мне как-то, — ты идешь по верному пути. Ты начинаешь мне нравиться.
Пятница означала, что придется выслушать дополнительную — пятничную — проповедь. Глядя, как Басиль ведет слепого имама к минбару,[23] я упал духом. Но затем мой взгляд наткнулся на черный портфель, висевший в руке Басиля, и я вспомнил о Фьоре. Я закрыл глаза и улыбнулся. На мгновение приподняв ресницы, я увидел, что имам уже стоит на минбаре. Поверх тоба он надел накидку с золотой отделкой по краю, на голове у него была красная гутра. Я склонил голову, снова зажмурился и стал думать о том, что напишу Фьоре в своем первом настоящем письме.
Несколько часов спустя члены мутаввы сидели кружком в сердце большой мечети. Нас было человек десять. Я сидел слева от Басиля. Черная борода его доходила почти до живота. После каждой фразы он улыбался, показывая белоснежные, идеально ровные зубы (как сказал мне один из мальчиков, эти зубы демонстрируют чистоту сердца Басиля).
Перед нами лежали сборники историй, составленные арабскими моджахедами в Афганистане.
Поскольку имама не было (он отдыхал перед лекцией, которую должен был читать в тот день в колледже), с нами занимался Басиль.
Наш кружок постепенно расширялся, так как к нам присоединялись всё новые люди. В том числе прибежал запыхавшийся Абду. С ним мне пока не удавалось как следует поговорить, потому что всё свое внимание он отдавал Басилю.
Покрытый каплями пота, Абду сумел втиснуться в кольцо сидящих, так, что оказался по правую руку от Басиля. Басиль неодобрительно покачал головой. Заметив это, Абду выкрикнул:
— Простите меня, о Шейх, но экзамен в нашей летней школе начался позже, чем было запланировано. Экзаменатор заболел, и пришлось срочно искать ему замену.
— Вы — будущее ислама в этой стране, весь мусульманский мир однажды будет обращаться к вам как к лидерам, а вы с таким пренебрежением относитесь к нашим занятиям, — ответил Басиль. — Как, спрашиваю я, вы, Его рабы, будете готовы нести исламский флаг, если вас заботит только ваша собственная никчемная жизнь? Не говорил ли я вам, что пророк Мухаммед… — Как только он упомянул имя пророка, мы все хором воскликнули: «Да пребудет над ним мир». Басиль кивнул и продолжал: — Вы так слабы, братья, что иногда я ночами не сплю, всё думаю о вас, тревожусь. Братья, всегда помните, что сначала идут Аллах и Его заповеди, а потом уже всё остальное.
— Запомним, иншааллах, — ответили мы.
Шейх Басиль затем повернулся ко мне и шепнул:
— Этим мальчикам еще многому предстоит научиться. Видишь ли ты, брат, что я пытаюсь принести сюда, в Аль-Нузлу?
— Да, о Шейх, — прошептал я в ответ, глядя прямо в его темные глаза. — Аллах вознаградит вас за ваше терпение, тяжелый труд и предвидение. Во имя Аллаха, за то недолгое время, что я здесь, я столь многому у вас научился. Приказывайте мне, я выполню все, о благословенный Шейх.
Когда он улыбнулся, в его глазах горел огонек.
— Видите, — вскричал он восторженно, обращаясь к остальному кругу, — видите, этот юноша принес сюда свою природную мудрость, послушание и знания. Он в мечети с утра до ночи. Он не ходит в летнюю школу, не уехал никуда на каникулы и не играет в футбол. Он предан исламу. И он будет за это вознагражден, иншааллах.
Почти все мальчики подхватили хвалебную речь Басиля, но некоторые — в особенности Абду — смотрели на меня враждебно. Я растянул губы в улыбке, когда наши с Абду взгляды встретились, однако он сразу же отвернулся.
В кругу начались негромкие разговоры, и Басиль хлопнул в ладоши, прикрикнув:
— Тише, тише! У меня есть план, — сообщил он, блестя зубами, и замолчал, выдерживая паузу для пущего эффекта. Он обвел глазами всех нас по очереди, не переставая улыбаться, будто хотел внушить нам, что каждое произнесенное им слово являлось шедевром ораторского искусства. — Мой план, — произнес он наконец и снова сделал паузу, — мой план велик, но начнем мы с малого. То есть сначала мы должны завербовать как можно больше мальчиков, и сделать это как можно скорее. Потому что без них мы не сможем осуществить великий план. Но нельзя забывать, что начать можно и с малого. Потому что большое не свершится, пока мы не выполним малое.
 
— Простите, что прерываю вас, Шейх, — сказал мальчик, известный среди нас как Афганский ветеран, хотя ему недавно исполнилось всего шестнадцать. Мне рассказали, что в четырнадцать лет он поехал в Афганистан со своим отцом, но когда через полтора года отца убили, он стал тосковать по матери, и ему разрешили вернуться домой. Афганский ветеран продолжал: — Я был бы благодарен, если бы вы, Шейх Басиль, сказали нам, наконец, в чем состоит ваш план, а не кружили бы вокруг, как вертолетный винт.
Афганский ветеран всегда говорил так. Он утверждал, будто сбил гранатой советский вертолет. Обычно каждое его упоминание вертолета собеседники встречали поздравлениями и всячески выражали свой восторг. Но не в этот раз. Я заметил, что кое-кто собирался уже выкрикнуть «Аллах велик!», но все прикусили язык при виде помрачневшего Басиля, который несколько секунд испепелял Афганского ветерана взглядом и, наконец, заявил:
— Терпение, о Афганский ветеран. Сейчас я не открою вам весь свой план, только когда придет время, иншааллах.
Уже к ночи, когда закончилась последняя в этот день молитва, мы снова сидели вокруг Басиля. Посреди беседы он негромко попросил меня задержаться, когда все разойдутся. Ему нужно поговорить со мной наедине.
— Мне тоже подождать? — спросил Абду, который услышал слова Басиля.
— Нет, да благословит тебя Аллах, — ответил ему Басиль. — Ты иди домой и вспомни Аллаха перед сном.
Абду склонил голову и ушел, не глядя на меня.
Мне было жаль его, но я знал, что приближаюсь к заветной цели.
Я ждал, прислонившись к стене у входа. Наша группа еще не разошлась, кое-кто еще сидел в мечети и читал. На улице дул ветерок, и я вообразил, как он подхватывает меня и несет к дому Фьоры. И мы вдвоем отправляемся на долгую прогулку, и нет больше нужды искать курьера для наших любовных посланий. Уйдя с головой в мечтания, я не заметил, как подошел Басиль.
— Пойдем, Насер, — сказал он, возвращая меня в реальность.
Я не знал, куда мы держим путь, однако спрашивать Басиля я не стал, ведь нам с утра до вечера внушали, что мы должны беспрекословно выполнять всё, что говорит нам Шейх.
Когда мы миновали здание средней школы, я и сам догадался, что Басиль ведет меня в свой район. Под виадуком он огляделся и остановился.
— Тут неподалеку есть тихий парк, — сказал он и протянул мне ладонь.
Я взял его за руку.
В парке мы уселись на скамейку под единственным исправным фонарем. Разумеется, разогнать темноту его лампочка была не в силах.
Между мной и Басилем оставалось пустое пространство. Мы ничего не говорили друг другу. Я не считал нужным спрашивать, зачем мы пришли сюда.
Затем Басиль придвинулся чуть ближе ко мне и положил руку на мое колено.
— О, брат Насер, — промолвил он, — с первой нашей встречи я понял, что ты умеешь слушать.
— Да благословит вас Аллах, — ответил я.
— Мне кажется, что я могу рассказать тебе многое.
— Благодарю вас.
— Ты знаешь, брат Насер, я вступил в мутавву четыре года назад.
— Машаллах,[24] — воскликнул я, — что за славные четыре года это были! Сколько милостей Аллаха вы заслужили за это время!
— Да, это так.
Он умолк. И придвинулся еще ближе ко мне. Под его ногами что-то звякнуло. Мы оба посмотрели на землю — перед скамейкой валялись разбитые шприцы.
Некоторое время Басиль продолжал молчать. Смелость вернулась к нему, только когда через парк с ужасным ревом пронеслись мотоциклы. Он встал, будто хотел присоединиться к ним. Но вместо этого забормотал:
— Пожалуйста, прости меня, смилуйся надо мной, йа Аллах. О, йа Аллах, прости меня!